Смысловая параллель рассказов ал-Мас’уди, с одной стороны, и «Баварского географа» – с другой, является полной: и там и там говорится о существовании у славян в прошлом некоего значительного этнополитического объединения, от которого происходят другие славянские народы. Расположение этих двух «народов-прародителей», хоть и названных немного по-разному в одном регионе, делает тождество полным. Червяне – это, по всей видимости, часть волынян, возможно господствовавшая в течение некоторого времени в их этнополитическом объединении.
Датировать время существования этнополитического союза, возглавляемого волынянами/червянами, о котором говорят ал-Мас’уди и «Баварский географ», исходя только из их данных, сложно. Ал-Мас’уди говорит о нём как о существовавшем «в глубокой древности». Не содержит датирующих признаков известие «Баварского географа» (за исключением верхней даты – даты составления самого источника – 70-е гг. IX в.).
Тут на помощь приходит археология. В VIII–IX вв. из ареала луки-райковецкой культуры выделяется ряд локальных археологических групп, что отражает процесс становления летописных волынян (группа памятников в верховьях Буга, Стыри и Горыни), древлян (группа памятников в бассейнах Тетерева и Упы), дреговичей (группа памятников в среднем течении Припяти в районе Турова), полян (группа памятников в киевском поречье Днепра, на Ирпени и в устье Десны) (Седов 1999: 46–50). Эта археологическая картина, по всей видимости, отразила процесс распада этнополитического союза, возглавляемого волынянами/червянами, описанный нашими источниками.
О причинах образования союза славиний во главе с волынянами мы можем лишь догадываться. В историографии отмечалось, что привести к объединению ряда славянских «племён» в одно целое под главенством волынян могла борьба с Византией или с кочевниками (Ключевский 1987: 124; Фроянов 2001: 726). Не оспаривая важности ни того ни другого, следует отметить, что к образованию подобных союзов вели в первую очередь закономерности внутреннего социально-политического развития славянского общества.
Отождествить князя Маджка с каким-либо лицом, известным по другим источникам, пока не представляется возможным. Время его жизни условно можно датировать второй половиной VIII – началом IX в.
Древляне. После распада возглавляемого Маджком славянского объединения первенство в регионе днепровского левобережья переходит к древлянам, которые начинают «обижать» и подчинять своих соседей.
М.Б. Свердлов, обобщая наблюдения своих предшественников, заключил: «Древляне действительно преуспевали в правление своих независимых от Киева князей. Судя по распространению древлянских археологических памятников, они ограничили расселение полян в IX–X вв. на запад узкой полосой, 25–30 км, «гор» по берегу Днепра. К концу IX в. древляне подчинили, вероятно, дреговичей и волынян. После подчинения власти киевских князей они неоднократно пытались от неё освободиться. Да и в составе Русского государства Древлянская земля (позднее в составе Туровского княжества) имела большое значение в качестве обширного западного княжения в правление Олега Святославича, Святополка Ярополковича и Святослава Владимировича» (Свердлов 2003: 88. См. также: Толочко 2013: 80–86)[119].
Бронзовые привески с руническими надписями. Рюриково городище. По Е.Н. Носову
Союз северных восточных славян. На севере Восточной Европы процесс интеграции возглавили словене (о северной восточнославянской «конфедерации» см.: Фроянов 1992: 21–74; 2001а: 759–762; 2015: 98—103; Седов 1999а: 111–137; 2000: 240–249; Мельникова 2011: 101–102). О высоком уровне социально-политической организации словен и демонстрации ими своего единства и силы говорят погребальные памятники (которые могли выполнять также и культовые функции) представителей их социальной элиты – сопки VIII–X вв., представлявшие собой огромные курганы высотой от 2–3 до 10 м, для возведения которых были необходимы серьёзные трудовые затраты (о сопках ильменских словен см.: Седов 1970а; 1982: 58–66; 1999: 158–165. О социокультурном значении сопок см.: Конецкий 1989: 140–150; 1993: 3—26. О культовом значении сопок см.: Свирин 2006: 231–251).
Словене объединили:
– часть кривичей (псковских, и, возможно, полоцких);
– чудь;
– славянское «племя», расселившееся в Волго-Окском междуречье, имя которого летописи не сохранили и существование которого выводится из сопоставления лингвистических и археологических данных, его археологическим маркером являются браслетообразные сомкнутые височные кольца. В летописях эта славянская группировка, вероятно, фигурирует под именем мери (Дыбо, Замятина, Николаев 1990: 156–159; Седов 1999: 145–158). Возможно, славяне переняли этноним ассимилированных финнов, как считает В.В. Седов, но, на наш взгляд, логичнее полагать, что мерей это славянское «племя», дальше всего продвинувшееся на восток, в земли финнов (мери), стали называть его западные соседи, т. е. это экзоэтноним, а настоящее имя этой славянской группировки нам неизвестно.
Союз северных славиний обладал и серьёзной военной силой. Около середины VIII в. в устье Волхова появляются варяги, выходцы из Балтийского региона, где формируется полиэтничное торговое поселение в Ладоге (Кирпичников 1988: 39), связанное с Балтийско-Волжским путём, но дальше в глубь Восточной Европы около ста лет они не продвигаются, по сути, ни на шаг: до середины IX в. ни на одном поселении, кроме Ладоги, не выявлено надёжных признаков проживания варягов, носителей циркумбалтийской дружинной культуры (находки отдельных вещей не в счёт, так как они свидетельствуют не о проживании выходцев из Балтийского региона, но только о контактах с ними словен, кривичей и т. д.).
Получая от словен, псковских и полоцких кривичей, чуди и мери «корм» для себя и своей дружины, Рюрик так же, как некогда Само, выполнял традиционные для славянских князей общественно полезные функции (защита своей земли, суд, текущее административное управление, охрана безопасности торговых путей, строительство городов и крепостей, сбор дани с подвластных племён и т. д.).
Юго-восток славянского мира. Своеобразные политические процессы шли на юго-востоке славянского мира, где впервые фиксируется источниками этноним русь. Существует целый ряд взаимоисключающих гипотез о его происхождении (иранская/индоарийская: Трубачев 2005: 131–188; славянская: Otrębski 1960: 219–227; Роспонд 1979а: 43–47; Максимович 2006: 14–56; скандинавская: Мельникова, Петрухин 1989: 24–38; Кулешов 2009: 441–459; Николаев 2011: 411–418; ругская: Кузьмин 1970: 28–55; 2003: 268–293 и т. д.), в связи с чем довольно перспективным представляется вывод, сделанный В.А. Бримом о возможности существования соответствующих омонимичных имён как на юго-востоке Европы, так и в Балтийском регионе, которые впоследствии контаминировались (Брим 1923). Данная гипотеза с теми или иными вариациями встретила в разное время поддержку ряда учёных (Е.А. Рыдзевская, Б.Д. Греков, М.Я. Сюзюмов, А.П. Новосельцев) и была принята М.Б. Свердловым (Свердлов 2003: 92–95; 2011: 578–584. Там же см. историографию вопроса) и А.А. Горским (Горский 2004: 43–46). Основательно развил её в своих работах А.Г. Кузьмин (Кузьмин 2003: 242–313).
Сказанное выше о варягах и словенах решительно не позволяет связывать с варягами русов ранних восточных, византийских и западноевропейских источников, действующих на юго-востоке Европы, которыми правит каган. В то время как варяги ещё не продвинулись никуда дальше Ладоги или в лучшем случае только появились на Новгородском городище и в Верхнем Поволжье, источники надёжно локализуют русов с каганом во главе в Юго-Восточной Европе (Березовец 1970: 59–74; Рыбаков 1982: 172–234; Седов 1999: 50–82; 1999а: 27–70; 2003: 3—14; Поляк 2001: 87–91; Галкина 2002: 63—138; 2006: 202–270; 2012: 42—155, 256–313; Свердлов 1970: 363–369; 2003: 92–99; Толочко 2013: 38–59; Фроянов 2015: 93–98).
Корни этнонима и/или хоронима рус/рос с исходным значением «светлый»/«белый» на юге Восточной Европы, скорее всего, уходят корнями в иранскую/ индоарийскую среду, и лишь впоследствии он был усвоен частью восточных славян (Березовец 1970: 59–74; Седов 1982: 111–112; 1999: 63–67; 1999а: 27–54; Галкина 2002: 237–284, 309–328; 353–407; 2012: 294–300; 314–333; Свердлов 2003: 94–95; 2011: 578–582; Трубачев 2005: 131–188).
При этом нет достаточных оснований помещать Русский каганат и на Среднем Днепре в Киеве, как делают многие исследователи (см., напр.: Рыбаков 1982: 284–316; Горский 2004: 54–58; Толочко 2013: 46–59; Фроянов 2015: 97–98), так как для первой половины IX в. здесь нет такого уровня материальной культуры, который позволял бы говорить о существовании столь мощной политической единицы.
Ближе всего к решению проблемы Русского каганата, на наш взгляд, подошёл с одного конца В.В. Седов и Д.Т. Березовец с Е.С. Галкиной – с другого, сомкнувшие тему с двух сторон. В.В. Седов связал Русский каганат со славянской волынцевской культурой, существовавшей в VIII – начале IX в. на Правобережье Днепра, с захватом небольшого участка Левобережья в районе Киева, территория которой совпадает с ареалом Русской земли «в узком смысле» (Седов 1999: 50–82; 1999а: 27–70; 2003: 3—14). Но в «Анонимной записке» в качестве характерного для русов типа погребения названо захоронение по обряду ингумации в «могиле в виде большого дома» (Новосельцев 1965: 398), в то время как волынцевцы практиковали стандартное для славян трупосожжение, также большинство восточных авторов различают русов и славян как разные этносы.
Учитывая, что описанная в источнике погребальная обрядность русов полностью соответствует катакомбным погребениям салтовской культуры, а сами волынцевцы испытали существенное влияние её носителей, аланов, наиболее перспективной является позиция украинского археолога Д.Т. Березовца и развившей его идеи Е.С. Галкиной, отождествивших Русский каганат с салтово-маяцкой археологической культурой верховьев Северского Донца, Оскола и Дона, а русов древнейших источников с ее носителями – североиранским этносом, близким аланам (Березовец 1970: 59–74; 1999: 321–350; Галкина 2002; 2006: 385–441; 2012: 256–313; Кузьмин 2003: 243–267). По мнению Е.С. Галкиной, в состав Русского каганата входили и славяне-волынцевцы (ареал которых и стал