Причины этого понять совсем не трудно. Главные районы гидравлической цивилизации, будучи плотно населенными и по большей части расположенными в тропиках и субтропиках, представляли мало возможностей для массовой миграции европейцев. Поэтому завоеватели удовлетворялись тем, что создавали в своих гидравлических колониях мощный управленческий аппарат и такие частные структуры, без которых нельзя было бы осуществлять экономическую эксплуатацию этих мест.
Испанцы следовали этому курсу в агроуправляемых областях Америки[157].
Голландцы в Индонезии и британцы в Индии действовали точно так же. В результате этого возникла система человеческих отношений, которая, несмотря на ее отличие от традиционного гидравлического общества, была совсем не похожа на испанскую, голландскую и английскую.
Сохраняли ли колонизаторы традиционный порядок на селе в усеченном виде, как делали испанцы в Перу и Мексике, оставляли его практически не тронутым, как голландцы в Индонезии, или превращали общественные владения в частную собственность, как англичане в Индии, принадлежавшие им колонии в политическом смысле оставались совершенно бесправными. И отказывались ли они от услуг местных торговцев (Мексика и Ява), мешали ли им разбогатеть (Перу) или терпели их существование в Индии, новые господа почти ничего не меняли в обществах, которые достались им по наследству от своих отцов-завоевателей.
Связанные с негидравлическим абсолютистским или аристократическим режимом, колониальные органы управления представляли собой причудливую смесь восточного и западного абсолютизма. Они оставались такими, несмотря на, а может быть, и благодаря их постоянному сотрудничеству с местными вождями (принцами, касиками и куракасами), которые, с определенными модификациями, сохраняли установившиеся еще в далеком прошлом агроуправленческие образцы политического, социального и религиозного контроля.
Так примерно обстояло дело до начала промышленной революции, которая стимулировала в Европе создание представительного управления и повлияла на колониальные режимы в тех местах, где они еще сохранились. Это уточнение очень важно, ибо Индия оставалась колонией до 1947 года, в то время как испанские владения в Америке добились независимости сразу же после наполеоновской эры.
В сбросивших колониальное иго Мексике и Перу быстро возникли парламентские республики. От их рождения выиграла в основном бюрократия, а еще больше армия, которая в этих странах, как и в других бывших испанских колониях, получила необыкновенно сильную политическую и экономическую власть.
В Индонезии и Индии управление сосредоточилось в руках гражданских чиновников, что отражало изменение социальных и политических условий в Голландии и Англии. В обеих странах контроль народа над правительством усилился, и, несмотря на особенности колониального управления, этот факт повлиял и на отношение колониальных чиновников к местному населению. Да, голландцы допустили индонезийцев к гражданской службе только в XX веке, и даже тогда они не хотели предоставлять им высшие посты. Тем не менее накануне Второй мировой войны индонезийцы занимали 60,6 процента всех низовых, 38 процентов – средних и 6,4 процента высших государственных постов в стране.
В Индии эта тенденция появилась значительно раньше и пошла гораздо дальше. Через год после принятия закона о реформе, который резко усилил английский средний класс, должности на индийской гражданской службе стали доступны для всех индусов, «невзирая на касту, веру или расу». Закон от 1833 года всего лишь провозгласил этот принцип, но последующие события наполнили его содержанием. Британцы сохранили свой контроль над центральным правительством, но увеличили число индийских чиновников в местной и провинциальной администрации, пока в 1935 году провинции не добились права на полное самоуправление.
До этого большое число индийцев и индонезийцев уезжали в Европу на учебу; благодаря этому демократические процедуры стали хорошо известны в Индии и Индонезии еще до того, как эти страны получили независимость. И первые же законы новых правительств в Индии и Индонезии показали, что их граждане желают иметь парламентское управление, политические партии и свободные ассоциации рабочих, бизнесменов, крестьян и интеллектуалов.
В чем же заключалось значение этих событий? До какой степени несовершенные демократии Мексики и Перу, а также продвинутые демократии Индии и Индонезии продемонстрировали появление новых сил, которые стремились заменить свои старые общества, обладавшие единым центром, на действительно многоядерную систему человеческих отношений?
В Мексике и Перу колониальное управление Испании препятствовало созданию частных предприятий и появлению современного среднего класса. Правительства независимых республик оставались очень неустойчивыми. В Мексике власть и богатство, которые жители этой страны получали, сделав чиновничью или военную карьеру, препятствовали созданию независимых частных предприятий, хотя и не могли полностью заблокировать этот процесс. В Перу индейцы имели гораздо меньше возможностей участвовать в делах среднего класса, чем в Мексике. Тем не менее гидравлическое прошлое Перу не помешало созданию крупных частных предприятий в сельском хозяйстве и промышленности. Предприниматели Перу, принадлежавшие к верхнему классу, были (и остаются) тесно связанными с иностранным капиталом.
Империя инков, когда туда пришли испанцы, не имела класса торговцев, а в Мексике испанцы, по-видимому, избавились ото всех богатых купцов. На острове Ява португальцы и сменившие их голландцы «подавили всю яванскую торговлю», и местные «купцы и кораблестроители» остались без работы (Фур нив ал Дж. С. Нидерландская Индия). После этого голландцы стали контролировать почти все крупные предприятия Индонезии; они разрешили группе «восточных иностранцев», то есть китайцам, действовать в качестве купцов и ростовщиков. Когда Индонезия добилась независимости, голландцы лишились постов управляющих и, в значительной степени, бизнесменов. К китайцам теперь относились как к пришельцам, которым нельзя доверять[158].
Сами индонезийцы не смогли создать большой промышленный, коммерческий или банковский средний класс, который смог бы ликвидировать разрыв между крупным крестьянским населением и бюрократической элитой, получившей образование. Таким образом, в Индонезии, внутри демократической скорлупы, находилась социальная структура, которая стояла ближе к гидравлическим образцам прошлого, имевшим один центр, чем к современному многоядерному индустриальному обществу.
Развитие Индии отличается от индонезийского несколькими очень важными аспектами. Еще до захвата Индии англичанами в этой стране существовало несколько капиталистических предприятий. Вероятно, их было не так много, как утверждал Бернье, меривший Индию Моголов западными мерками. Британцы, сделав Индию своей колонией, мешали местному бизнесу развиваться, но не запрещали его. В течение колониального периода индийские бизнесмены создали ряд предприятий по производству тканей из хлопка и несколько заводов тяжелой промышленности, особенно сталелитейных, а к тому времени, когда Индия добилась независимости, частный сектор ее промышленности достиг уже значительных размеров. Тем не менее, по современным меркам (то есть на момент написания этой книги), частный сектор – и средний класс, отражающий его рост, – все еще был весьма немногочисленным.
Конечно же, англичане ввели в Индии и частную собственность на землю. Но, вопреки ожиданиям Маркса, эта реформа вовсе не способствовала росту западного общества в Индии. Частная собственность на землю преобладала в нескольких гидравлических обществах, а во многих – просто имелась. Это привело к появлению бюрократического землевладения, а также к тому, что владельцы земли в своих поместьях не жили, а держали там управляющих. В целом британцы признавали людей, которые держали служебные земли и получили название ягидаров, владельцами этой земли. В некоторых районах они объявляли заминдаров, служивших до этого сборщиками налогов, владельцами земель, которые находились в их фискальной юрисдикции, а во многих других превращали крестьян, сидевших на них, в риотвари, то есть в полных владельцев участков, которые они обрабатывали.
Но земельная реформа, которая не защищает крестьян, владевших землей, с помощью надлежащих образовательных, политических и экономических мер, особенно в сфере кредитования, облегчает их жизнь совсем ненадолго. Новоиспеченные крестьяне-землевладельцы оказались в кабале у ростовщиков. И в конце концов им пришлось продать свою землю чиновникам-заминдарам, которые, живя в городе, забирали половину или даже больше урожая в качестве ренты. В 1950 году «около 80 процентов земель находилось в руках землевладельцев, которые на этой земле не проживали; иными словами, четыре пятых всей земли обрабатывалось людьми, которым она не принадлежала» («Сельское хозяйство в Индии», издательство отдела публикаций правительства Индии). Вместо вестернизации индийских деревень британцы навязали индусам один из самых худших вариантов восточного землевладения – бюрократический лендлордизм с отсутствующим хозяином земли.
Полунезависимые страны (полуколонии)
Недавняя история Ближнего Востока (территория которого охватывает приблизительно владения бывшей Турецкой империи), а также история континентального Дальнего Востока (Китай) демонстрирует нам развитие гидравлических стран, которые хотя и не были колониями, но находились под сильным влиянием промышленного Запада. В обоих случаях за установление контроля над ними боролись несколько крупных мировых держав, но ни одной из них не удалось добиться успеха. В обоих случаях негативные последствия вмешательства Запада были до некоторой степени ослаблены тем, что целевые территории сохранили свою независимость, а правительства принялись энергично их модернизировать.