(Рангасвами А. Размышления по поводу некоторых аспектов древней индийской политики).
Так называемое право на восстание
Отсутствие законных способов сопротивления правительству – очень важная черта деспотизма. Когда такие методы недоступны, недовольные и отчаявшиеся люди берутся за оружие и в конце концов свергают старую власть. После этого новые правители оправдывают свои действия тем, что их дело правое, а прежний режим совсем прогнил, а историки и философы объясняют периодическую смену династий теми же причинами. На основе этих событий и идей было выведено так называемое право на восстание.
Термин «право на восстание» крайне неудачен, ибо он смешивает юридические и моральные аспекты. Официальные дискуссии о том, как развивалась и угасала династическая власть, преподносились обществу как способ предупреждения будущих мятежей, а не как руководство ими, и право на них, разумеется, не было прописано ни в одной конституции и ни в одном законе. Право на восстание может быть применено лишь в тех случаях, когда существующие законы нарушаются и возникает риск полного уничтожения тех, кто их установил.
Следы так называемого права на восстание можно найти практически во всех гидравлических обществах. В фольклоре индейцев племени пуэбло с гордостью повествуется об успешных действиях против недостойных вождей, а революцию на Бали оправдывали теми же самыми аргументами. Тот факт, что в Китае право на восстание было сформулировано еще в классических трудах Конфуция, способствует контролю над тотальной властью не больше, чем учение Маркса и Ленина, которое утверждало, что революция должна покончить с гнетом самодержавия.
Выбор деспота – вовсе не спасение от гнета
Режим не становится менее деспотичным даже в том случае, если правитель получает свой пост не по наследству, а в результате выборов. Передача власти и титула близкому родственнику умершего суверена, предпочтительно старшему сыну, помогает сохранить стабильность в государстве, поскольку подразумевает выбор человека, способного управлять страной. Первый принцип преобладает в гидравлических обществах, второй – среди пасторальных и других народов, которые, как победители таких обществ, нередко старались увековечить прежний способ передачи власти (Виттфогель К., Фен Ч. История китайского общества Ляо).
Византийский обычай выбора императоров уходит корнями в республиканский Рим. Тогда это отвечало условиям древней империи, которой управляли в основном военные и суверенов которой чаще всего выбирало «войско, а не группа высокопоставленных гражданских чиновников». Когда начиная с времен Диоклетиана императора стал избирать сенат, политический центр тяжести переместился от военных к гражданской ветви бюрократии[12]. Выборы были не лучшим способом для получения нового императора, но, закутанные в плащ традиции и законности, они, несомненно, отвечали требованиям бюрократического абсолютизма[13]. Частые же смены верховного правителя не могли избавить его самого и всю бюрократическую иерархию, которую он возглавлял, от присущего им деспотического характера.
В древней Мексике и в большинстве китайских захватнических династий новый правитель избирался из числа родственников старого. Эта процедура совмещала принцип наследования с принципом ограниченного выбора; а в случае с Византией люди, которые имели право выбора, представляли собой ведущих членов политической иерархии. Такое положение усиливало власть хозяев государственного аппарата, но отнюдь не власть неправительственных сил общества.
Развенчать веру в то, что выборность правителя способна демократизировать деспотическую власть, помогают негидравлические параллели. Режим Чингисхана, который стал ханом в ходе выборов, правда весьма ограниченных, остается одним из самых ужасающих примеров тоталитарной власти. А передача лидерства от одного члена большевистского политбюро к другому на какое-то время делала советское правительство менее стабильным, но отнюдь не более демократичным.
Момзен называл государство Восточного Рима «самодержавием, умеряемым революцией, которая легально считается перманентной». Бери переводит формулировку Момзена как «самодержавие, умеряемое законным правом [устроить] революцию» (Бери Дж. Б. Конституция поздней Римской империи). Обе формулировки проблематичны, ибо они подразумевают, что подданные имеют законное право заменить одного императора другим. На самом деле такого права у них нет. Диель в своем труде «Правительство и администрация Византийской империи» признает это, когда говорит о «самодержавии, умеряемом революцией, или убийством правителя», а Бери в своей работе заявляет, что «официального способа устранения деспота не существует». Но он добавляет, что «члены сообщества имеют средства свергнуть его, если этого не сумело сделать правительство, провозгласив нового императора».
Этим и занимались военные чиновники Восточного Рима; как следствие этого, узурпация власти считалась законной, если завершалась успехом. Иными словами, восстание становилось законным постфактум. Бери писал: «Если он [претендент] не имел достаточного числа сторонников, чтобы претворить в жизнь свое воззвание, и терпел поражение, то с ним поступали, как с мятежником».
Таким образом, в Византии, как и в других странах гидравлического мира, любой человек мог попытаться узурпировать власть; а выборность суверена в сочетании с временным доминированием военных способствовала частым попыткам подобного рода. Однако такие действия не были защищены законом. В Византии людей, попытавшихся сбросить существующее правительство и потерпевших неудачу, наказывали с ужасающей жестокостью. В Китае мятежников, решивших воспользоваться своим правом на восстание, подвергали казни. Во времена трех последних династий их разрубали на куски (Сан-Николо М. Управление Египтом во времена Птолемеев и Рима).
Возникает вопрос: если вооруженные конфликты, восстания и убийства слабых правителей не делали восточный деспотизм более демократичным, то, может быть, они, по крайней мере, как-то облегчали положение трудящихся? Этот аргумент не столь убедителен, как может показаться с первого взгляда. Мятежи очень редко ослабляли традиционные формы угнетения, административного и юридического, а стремление повлиять на верховное руководство с помощью открытого насилия, скорее, усиливало желание людей, находившихся у власти, действовать еще более жестоко. Более того, разрушения, вызываемые длительной гражданской войной, обычно резко усиливают экономическое бремя для простых людей. А частые случаи насилия внутри правящего класса вовсе не ослабляют гнет деспотизма, а делают его еще более жестоким.
Межправительственные влияния: абсолютизм и самодержавие
Но, может быть, внутри правительства существовали силы, которые помогали ослабить жестокость агроуправляемого деспотизма? Такой вопрос фокусирует наше внимание на связи между абсолютизмом и самодержавием. Эти два понятия вовсе не идентичны, как может показаться, но тесно связаны между собой. Правительство является абсолютистским, если неправительственные силы не имеют над ним эффективного контроля. Человек, управляющий абсолютистским режимом, становится самодержцем, если его решения не могут подвергаться контролю со стороны внутриправительственных сил.
Абсолютистские режимы гидравлического общества обычно возглавляет один человек, в лице которого концентрируется власть над всеми главными решениями в стране[14].
С чем это связано? Может быть, крупные водные сооружения, которые характерны для центров гидравлического мира, действительно требуют централизованного управления и порождают автократическую власть? Ведь контролируемые (демократические или аристократические) правительства тоже создают и содержат крупные общественные предприятия. Они имеют огромные дисциплинированные армии и/или флотилии и управляют ими в течение длительного времени, но при этом автократические образцы управления не возникают.
Появление автократических режимов зависит не только от существования крупных государственных предприятий. Во всех настоящих гидравлических обществах подобные предприятия играют огромную роль; здесь, как и на их границах, всегда находятся дисциплинированные войска и, нередко, все необходимые организации для разведки и связи. Однако никаких препятствий к тому, чтобы эти предприятия возглавили ведущие чиновники страны, нет. Так обстоят дела в контролируемых правительствах, в которых руководители министерств отделены друг от друга, а их власть сбалансирована.
Деспотические государства не имеют эффективных механизмов внешнего контроля и внутреннего баланса. При таких условиях развивается то, что можно назвать тенденцией накапливания неограниченной власти. Эту тенденцию можно было бы не принимать во внимание, если бы руководители общественных работ, армии, разведки и налоговых систем обладали более или менее одинаковой силой в вопросах организационной и карательной власти. В таком случае во главе абсолютистского режима могла бы встать сбалансированная олигархия, «политбюро», члены которой могли бы реально и в более или менее равной степени участвовать в руководстве страной. Но, к великому сожалению, организационная, коммуникационная и карательная власть ведущих секторов любого правительства очень редко обладает подобным балансом. При абсолютистском режиме правитель, усиливающий свое могущество за счет культивируемой им тенденции к неограниченной власти, стремится путем альянсов, маневров и безжалостных схем захватить все другие центры управления и превратиться в единовластного владыку.
Тот момент, когда усиление правительственных функций делает внешний контроль невозможным, в разных институциональных конфигурациях различен. Но можно с уверенностью сказать, что, как только критическая точка пройдена, кумулятивная мощь верховной власти порождает единственный самодержавный центр организации и принятия решений. Могущество этого центра не ограничивается тем фактом, что держатель верховной власти может передавать часть своих функций высокопоставленному помощнику, визирю, канцлеру или премьер-министру. Не уменьшается его власть и оттого, что он (или его помощник) может полагаться на советы и быстрые действия специально отобранных групп тщательно проверенных чиновников, занимающихся стратегически важными делами. Правительственный аппарат в целом не перестает быть абсолютистским, поскольку реальный центр принятия решений временно и часто в завуалированном виде перемещается под руководство людей или групп, находящихся ниже правительства.