[21]. В отличие от мистиков, проповедовавших полное отречение от мирских дел, эти критики хотели избавить систему тотальной власти от ошибок, но при этом не подвергали сомнениям ее фундаментальные преимущества.
Этот миф утверждал интересы деспотического режима в долгосрочной перспективе
У мифа о том, что деспотизм принесет людям счастье, имелись два преимущества. Изображая правителя и его помощников как людей, стремящихся обеспечить населению своей страны счастливую жизнь, они помогали властям обучать и дисциплинировать членов своей собственной группы. Человек, имеющий власть, который действовал ниже рационального минимума правителя, подвергал правительственный аппарат опасности, а тот, кто действовал выше этого уровня, усиливал стабильность режима. Он эксплуатировал свой сад так, как это делает умный садовник. Более того, правитель и его люди не должны ослаблять свои позиции грубыми ошибками в управлении, чересчур высокими налогами или несправедливостью, способной спровоцировать недовольство народа. Миф о великодушном (неэгоистичном) деспотизме драматизирует эти желания, которые сознательно или бессознательно присутствуют в душе каждого думающего члена правящего класса.
Это ослабляет потенциальную оппозицию
Но влияние мифа о том, что люди, находящиеся у власти, заботятся о благе народа, гораздо слабее его воздействия на неправительственные силы общества. Миф соглашается с тем, что отдельные правители и чиновники могут быть плохими, но в целом деспотический режим в основе своей благоприятен для народа, более того, это единственная достойная похвалы и разумная система управления.
Таким образом, озлобленный подданный, постоянно подвергающийся воздействию подобной пропаганды, не может бороться за создание нового, менее деспотического порядка. Он и те люди, которые разделяют его недовольство, могут уйти жить в горы или убить нескольких местных чиновников. Они могут разгромить правительственные войска или даже сбросить угнетающую династию. Но в конце концов они добьются лишь одного – возрождения или омоложения агроуправленческого деспотизма, некомпетентных представителей которого им удалось убрать. Герои знаменитого китайского романа о бандитах «Шуи-ху Чуан» не придумали ничего лучше, чем создать на своем восставшем острове миниатюрную версию той самой бюрократической иерархии, с которой они так жестоко расправились.
Правление хорошего суверена и справедливых чиновников не может изменить господствующую тенденцию
Если бы человек был сосредоточен исключительно на самом себе, результат был бы очень простым. И очень грустным. Но человек – существо общественное. Эта сторона его натуры находит свое выражение и в гидравлическом обществе. В условиях аграрного деспотизма очень трудно быть хорошим сувереном или справедливым чиновником. Но такие экземпляры тем не менее встречаются. В странах гидравлического мира умные лидеры выполняют свои управленческие и юридические обязанности добросовестно, а честные чиновники борются с фискальными и юридическими нарушениями. Храбрые функционеры настаивают на проведении политики, которую они считают справедливой, и при этом навлекают на себя гнев влиятельных вышестоящих чиновников, а иногда и самого суверена.
Те люди, которые проводят такой курс, угрожают интересам крупных интриганов в правительстве; история показывает, что людей, думающих исключительно об интересах общества, всегда было крайне мало. Более того, даже эта малая группа «хороших» людей не до конца понимала, как кривобок тот правительственный оптимум, который она мечтала внедрить. Благородный бюрократ Конфуция, идеальный вождь Бхагавадгиты, «справедливый» государственный муж Древнего Рима и исламского Ближнего Востока пытались быть справедливыми в рамках общества, которое считало деспотическую власть, свои доходы и престиж само собой разумеющимся.
Гидравлический деспотизм: милостивый по форме, но жестокий по содержанию
Деспоты агроуправляемых режимов могут представлять эти режимы как благожелательные для людей; но на самом деле даже при самых благоприятных обстоятельствах они стремятся лишь к своему благополучию, а вовсе не благополучию народа. Они планируют свои гидравлические предприятия таким образом, чтобы те приносили им как можно больше денег и власти. К тому же они считают, что доходы страны должны принадлежать только им одним.
Сталин заявлял, что в современном индустриальном аппаратном государстве культура национального меньшинства является национальной по форме и социалистической по содержанию. Однако опыт показывает, что «социалистическая» (читай: аппаратная) сущность очень быстро смывает с этой культуры все, кроме самых незначительных национальных элементов. Аналогичный механизм действует и в аграрном аппаратном государстве. Перефразируя формулу Сталина и заменяя миф реальностью, мы можем с уверенностью сказать, что гидравлический деспотизм благожелателен по форме, но жесток по содержанию.
Глава 5Тотальный террор – тотальное повиновение – тотальное одиночество
Отдельный человек в условиях тотальной власти
Человек – не муравей. Его попытки избавиться от свободы показывают, что его противоречиво влечет к тому, что он противоречиво отвергает. Стремление действовать самостоятельно – неотъемлемая черта homo sapiens (человека разумного), и к тому же очень сложная. Не все ее компоненты обладают социальной значимостью; но среди них находится наиболее ценная мотивирующая сила – стремление поступать по совести, невзирая на внешние помехи.
Что происходит с желанием человека сохранить свою автономию в условиях тоталитарного государства? Один вариант тотальной власти, гидравлический деспотизм, не терпит никакой иной политической силы, кроме самого себя. В этом отношении он одержал успех на институционном уровне, ибо блокировал развитие иной силы; он также победил на уровне психологии, поскольку сумел подавить стремление людей к независимым политическим действиям. И это является доказательством того, что гидравлическое правительство – это правительство, главным инструментом которого является устрашение.
Для поддержания рационального оптимума правительства необходим террор
Человек – не муравей. Но он и не камень. Политика, которая помогает сохранить оптимум популярности правителей, сбивает людей с толку, не устраняя, однако, чувства фрустрации и тоски. Если за ними не следить, то они могут привести к восстаниям и мятежам. Чтобы бороться с этой опасной тенденцией, гидравлический режим обращается к запугиванию населения. Террор становится неизбежным следствием стремления правителей поддерживать свой, а вовсе не народный, рациональный оптимум.
Многие защитники гидравлического деспотизма подчеркивали необходимость наказания для сохранения своего режима. Такая политика оправдывалась следующим аргументом – ни в чем не виноватых людей крайне мало. Конфуций предпочитал наказанию образование; но и он верил, что для того, чтобы «исправить жестоких [людей] и отказаться от смертной казни», потребуется сотня лет хорошего управления.
Таким образом, опираясь на различные аргументы, наказание рассматривалось как неотъемлемое средство успешного управления. Индийская книга «Законы Ману» называет внушающее ужас наказание главным средством для поддержания мира и порядка в стране. Наказание, если, конечно, оно справедливо, заставляет людей вести себя как полагается. Если его отменить, то будут разрушены кастовые барьеры, а люди начнут враждовать друг с другом. «Там, где появляется наказание черного цвета с красными глазами», подданные живут мирно и «порядок во всем мире сохраняется благодаря наказанию».
С помощью наказания правитель защищает слабых от произвола сильных, животных – от жертвоприношений, собственность – от ее (неправительственных) врагов, а социальное превосходство – от нападения тех, кто стоит ниже. «Если царь не проводит расследования и не приговаривает к наказанию тех, кто его заслужил, то сильный зажарит слабого, словно рыбу на вертеле; вороны будут есть жертвенный хлеб, а собаки – лизать жертвенные яства; никто не сможет сохранить свою собственность; люди низкого положения (займут место) тех, кто выше их» («Законы Ману»). Таким образом, «лишь наказание управляет всеми сотворенными существами, лишь наказание охраняет их, когда они спят» (Ману). И вправду, «наказание… это царь».
Правители Древней Месопотамии заявляли, что они получили власть от великого Энлила (Бартон Дж. Царские надписи Шумера и Аккада). Этот ужасный бог символизирует «власть силы и принуждения. Противостоящие ему воли сокрушаются и избиваются до тех пор, пока не подчинятся ему» (Якобсен Т. Месопотамия: космос как государство). И хотя считалось, что Энлил использует свою жестокую силу по справедливости, человек в его присутствии «никогда не чувствует себя спокойно, а испытывает скрытый ужас» (там же). Поэтому нам понятно, что желание царя отождествлять себя с Энлилом или другими божествами, произошедшими от него, имело огромное практическое значение. Шумерские цари утверждали, что являются прямыми потомками Энлила (Бартон Дж. Царские надписи Шумера и Аккада). Жители Вавилонии усвоили основную идею, слегка ее модифицировав. Хаммурапи заявлял, что был «призван» Энлилом; он называл своим божественным отцом сына этого божества Сина. В обоих случаях правители Месопотамии хотели подчеркнуть устрашающую силу своей власти.
Террор, присущий деспотизму фараонов Египта, олицетворяла змея Урея, которая лежала, свернувшись на голове фараона и угрожая его врагам смертью. Действия царя сравнивали также с внушающей ужас богиней-львицей по имени Сехмет