Представители многих добывающих способов существования – собирательства, охоты и рыболовства – жили по краям гидравлического мира. Особенно интересны в этом отношении граница расселения индейцев племени пуэбло и самые ранние фазы истории ацтеков. Но ни одна примитивная группа народов, не знавшая сельского хозяйства, не сыграла такой роли, как скотоводческие народы. В новом мире не было животных, пригодных для того, чтобы их запрягали в повозки, или для езды верхом. Зато в Древнем мире было несколько групп подобных животных. Их одомашнивание значительно улучшило жизнь племен, которые занимались растениеводством, но больше всего от этого выиграли пастушеские народы, которые, научившись ездить верхом, стали с военной точки зрения равными по силе, а временами даже сильнее крупных богатых аграрных сообществ, господами которых они порой становились.
А такие приспособления не необходимы, но сравнимы с кочевым пастушеством.
Кочевники часто дополняют свою пастушескую экономику земледелием. Тем не менее необходимость перегонять стада с места на место не позволяет им уделять много внимания культурам, которые они высаживают около своих лагерей. Кочевой образ жизни не позволяет им создавать сложные постоянные ирригационные сооружения, которые являются основой гидравлического сельского хозяйства.
Но этот образ жизни не мешает им воспринимать восточные деспотичные методы организации и налогообложения. Следует отметить, что эти методы появились не в результате кочевого образа жизни. Хотя для успешной жизни в лагере и перемещения с места на место требуется определенная координация действий и подчинение руководителям, а для охоты и войны требуется дисциплина и подчинение, все эти практики не обязательно приводят к созданию политического аппарата, более мощного, чем все неправительственные силы общества. Технические факторы: постоянно повторяющаяся необходимость в рассредоточении стад и людей; и социальные факторы (сопротивление свободных членов племени требованиям тотального подчинения) действуют в обратном направлении. Даже подчинение сильному военному вождю – дело добровольное. Ограниченное во времени и не скованное строгими организационными рамками, оно очень редко разрушает свободный и текучий характер племенного общества, а порой и не нарушает вовсе (Владимирцов Б. Социальный режим монголов. Феодализм кочевников).
Главный вождь и те, кто его окружает, стремятся приобрести постоянную и тотальную власть, но, как правило, они добиваются этой цели только после подчинения гидравлическому государству или в результате его завоевания. В первом случае хозяева аграрной страны могут внедрить на покоренных землях свой образец политического контроля (перепись населения, барщинные работы, налогообложение), причем вождь кочевников становится абсолютным и постоянным главой своего племени. В другом случае высший глава (хан, каган и т. п.) захватывает управленческие органы агроуправляемой цивилизации, которую он сумел покорить. Опираясь на чиновников захваченной страны, которые продолжают работать в органах управления покоренной страны, и на группу своих соплеменников, число которых по мере его успехов увеличивается, он оставляет своим благородным соперникам лишь тех из прежней власти, если, конечно, их всех не уничтожает.
В обоих случаях члены племени могут потерять свою культурную и социополитическую идентичность. Это случилось со многими арабскими группами в халифате Аббасидов. В таком случае проблема просто перестает существовать. Впрочем, покоренные народы, как правило, не желают отказываться от своего прежнего образа жизни, а племенные завоеватели не так легко абсорбируются покоренными народами, как рассказывает нам легенда (Виттфогель К., Фен Ч. История китайского общества Ляо). С нужными модификациями племенные хозяева составной гидравлической империи могут сохранить свою социальную и культурную идентичность, а совершая эти действия, они могут навязать свои вновь приобретенные методы власти другим, негидравлическим странам. Так случилось, когда монголы, завоевав Северный Китай, покорили Россию.
Распад сложной гидравлической империи может снова вернуть автономию всем или некоторым ее элементам, именно в этот момент само существование деспотической власти в условиях племенного скотоводства подвергается проверке. Временами деспотический режим распадается полностью, как и империя, частью которой он был. Но опыт истории показывает, что люди, получавшие преимущества при абсолютном режиме, сохраняют свое привилегированное положение, по крайней мере до определенной степени и некоторое время. Поэтому очевидно, что деспотические методы организации и налогообложения, хотя и не всегда служат приложением к кочевому образу жизни, несомненно, являются вполне с ним совместимыми.
Хрупкость восточной деспотической власти на кочевом краю гидравлического мира
Недавние исследования дали много данных касательно всех этих процессов в монгольских племенах, которые, как и правители Ляо, являлись временами хозяевами на северо-восточной окраине Китая. Соответствующим аспектам монгольской истории посвящено множество монографий; а будущие исследования племенных захватнических обществ Ближнего Востока, Персии, Индии и до испанской Америки, несомненно, высветят много других черт этого очень важного институционного устройства.
Но уже и те данные, что нам доступны, позволяют противопоставить кочевую и земледельческую формы маргинального гидравлического общества. Не вызывает сомнений, что устойчивость истинного деспотизма гораздо сильнее при пахотном сельском хозяйстве, чем в племенных, животноводческих или кочевых условиях. Текучесть степной экономики способствует диффузии и разделению, а в качестве бахромы порождает независимые центры богатства и военной мощи. Природные катаклизмы или серьезные военные поражения ослабляют и рассеивают кочевой деспотизм столь же быстро, как военные победы и завоевания их порождают стремительный взлет и падение многих степных империй во Внутренней и Западной Азии, а также в Юго-Восточной Европе демонстрируют хрупкость кочевого деспотизма.
«Черные» монголы, которые пасли свои стада в Северной Монголии еще через сотню лет после падения империи Ляо, демонстрировали следы скоординированного политического порядка, который их предки поддерживали на Дальнем Востоке в Туркестане. После распада империи великого хана власть монголов превратилась в свою тень, но не исчезла навсегда. В 1640 году монгольский ойрат все еще был ограничен законами, которые, хотя и были значительно мягче, чем Великая яса Чингисхана, тем не менее требовали, чтобы жители племени несли довольно тяжелую повинность. Следует отметить, что постимперское монгольское общество не лишилось еще окончательно своей сплоченности, когда присоединение к восходящей маньчжурской звезде дало их светским и религиозным хозяевам шанс поддержать другую амбициозную попытку установить деспотический режим, сначала в приграничной, а потом и центральной области гидравлического мира.
Переход кочевых обществ от негидравлического к гидравлическому порядку происходит, как правило, на географическом и институционном уровнях. В отличие от этого изменяющиеся аграрные общества не меняют своего расположения. Они переходят из одного порядка в другой исключительно на уровне институтов.
Второе различие заключается в потенциальном размахе перемен. Кочевые сообщества, сохраняющие свою экономическую идентичность, могут переходить из субмаргинальной в маргинальную зону гидравлического мира и наоборот. Аграрные общества, бывшие первоначально субмаргинальными, могли превратиться в маргинальные гидравлические или полновесные гидравлические или наоборот.
Подобно кочевым, аграрные сообщества чаще всего меняют свое институционное качество на географической периферии агроуправляемых районов, поскольку именно здесь силы гидравлического и негидравлического мира целое тысячелетие боролись друг с другом. Социальные превращения Греции, Рима, Испании и России были частью этого гигантского взаимодействия.
Греция
Из маргинального или субмаргинального гидравлического государства микенская Греция превратилась в страну, аристократические и демократические энергии которой не позволили государству установить неограниченный контроль над неправительственными силами общества. Греки времен Гомера, Гесиода и Софокла падали ниц перед изображением некоторых богов, но отказывались признавать своим господином (деспотом) верховного представителя государственной власти.
В течение многих веков, несмотря на близость к гидравлическому миру, греческие города в Малой Азии хранили принципы общества, имевшего несколько центров. Старые конституционные свободы начали сокращаться лишь накануне завоеваний Александра Македонского. Эллинские суверены Востока урезали политическую независимость своих соотечественников в Азии и у себя дома. Вместе со своими помощниками, греками из Македонии, они с большой охотой облачились в одежды восточной деспотической власти.
Ранняя Римская империя и Византия довершили то, что начали эллинистические династии. Греческие земли Ближнего Востока и самой Греции стали частью гидравлической империи, которая включала в себя огромные территории: начиная от свободной маргинальной (Сирия) до компактной гидравлической экономики (Египет). В течение VII века эта империя оказалась на границе гидравлического мира. Позже турки восстановили ее свободное гидравлическое положение.
Византийские и турецкие греки больше уже не были эллинами Гесиода, Перикла и Аристотеля. Это, вероятно, справедливо с этнической точки зрения и, несомненно, истинно с точки зрения институциональной. Потомки микенцев, которые в течение классического периода, благодаря свободе, которой пользовались члены их сообщества, создали прекрасные образцы демократического управления, были предками тех самых византийских греков, чьи сложные придворные церемонии сделали слово «византийский» синонимом тотального, хотя и ритуализированного подчинения абсолютной власти.