(Милль Дж. С. Принципы политической экономии). Может быть, критические высказывания Милля и других ученых заставили Маркса в 50-х годах XIX века не затрагивать вопрос о бюрократическом аспекте восточного деспотизма? Этого мы не знаем. Но нам известно, что в 1860-х и 1870-х годах писатели-анархисты меньше критиковали Марксовы принципы государственного социализма, чем раньше.
Когда Маркс создавал последнюю версию первого тома «Капитала», он открыто конфликтовал с последователями Прудона. А в конце 1860-х годов он и Энгельс были сильно встревожены утверждением последователей Бакунина о том, что государственный социализм неизбежно приведет к деспотическому управлению привилегированного меньшинства, которое подчинит себе и рабочих.
В 1873 году Бакунин в своей книге «Государственность и анархизм» продолжил критиковать Маркса, утверждая, что социалистическое государство, о котором мечтал Маркс, будет держать в одной руке деспотизм, а в другой – рабство (Бакунин М. Политическая философия Бакунина: научный анархизм).
Теория Маркса, по словам Бакунина, является «ложью, позади которой молчит деспотизм правящего меньшинства, – ложью, которая еще более опасна тем, что представляется якобы выражением народной воли».
Политические решения, предлагаемые анархистами, были, вне всякого сомнения, утопическими. Но их критика была вполне обоснованной, о чем можно судить по тому, как толковал Маркс Парижскую коммуну (анархисты называли его интерпретацию полным отказом от ранней позиции), а также по той секретности, с которой в 1875 году Маркс и Энгельс окутали свои идеи о государственном социализме и диктатуре пролетариата (Виттфогель К.А. Правящая бюрократия восточного деспотизма, явление, которое парализовало Маркса). В своей личной копии бакунинской книги «Государственность и анархизм» Маркс сделал многочисленные пометки, но так и не ответил на язвительные аргументы Бакунина публично.
После появления труда Бакунина Энгельс очень сильно запутал вопрос о восточном деспотизме. Его вставки в текст третьего тома «Капитала», касающиеся эксплуататорских режимов Индии и России, были сделаны в 90-х годах XIX века, когда, по собственному утверждению Энгельса, анархизм его уже больше не интересовал[131].
От прогрессивного до реакционного утопизма
Авторы «Манифеста коммунистической партии» обвинили социалистов-утопистов в том, что они создали «фантастическое описание будущего общества» (Маркс К. и Энгельс Ф. Историческая критика полных затрат).
Но именно такое описание и оставили Маркс и Энгельс, говоря о социалистическом государстве. Отцы «научного коммунизма», которые реалистично, хотя в целом и весьма несовершенно проанализировали проблемы капиталистической экономики, не смогли подобным же образом проанализировать проблемы диктаторского и функционального государства, социалистический вариант которого они стремились создать. Заменив научное исследование «фантастическими суевериями», они совершили ту же самую ошибку, за которую так жестоко раскритиковали первых утопистов.
Основоположников марксизма постигла та же участь. Утопические взгляды, которые, по мнению Маркса и Энгельса, первоначально были весьма прогрессивными (революционными), потеряли все свое практическое значение и теоретическое обоснование, когда появились новые, прогрессивные общественные силы. Труды основоположников не имели никакого отношения к исторической реальности. А в конечном счете они стали по-настоящему реакционными.
При других обстоятельствах и с более печальными последствиями сошли со сцены социалисты-утописты. Их экономический и функциональный подход к истории стимулировал развитие социальных наук в XIX и XX веках, а социальный критицизм породил борьбу против чудовищных условий, характерных для ранних этапов современной индустриальной системы. Но первоначальные взгляды социалистов-утопистов теряли свое прогрессивное значение, по мере того как приближалась реализация их идей.
В вопросах теории реакционный потенциал этих идей проявился еще в первоначальном отношении Маркса и Энгельса к азиатскому варианту управленческого и бюрократического деспотизма. А в практических вопросах этот реакционный потенциал проявился в гигантском масштабе, когда, через девять месяцев после падения полууправляемого аппаратного государства царской России, революция большевиков проложила путь к созданию тотального управленческого аппаратного государства – СССР.
Ленин еще сильнее углубил Марксову версию азиатского государства
Последовательное игнорирование управленческого аспекта восточного деспотизма
Факторы, которые все больше искажали взгляды Маркса и Энгельса на восточный деспотизм, привели Ленина к плачевным результатам. В течение первых двадцати лет своей политической карьеры он в целом разделял Марксову версию классической концепции азиатского общества, но с самого начала его отношение к ней было весьма своеобразным. Он никогда не упоминал об управленческих функциях восточного деспотизма, хотя, несомненно, хорошо знал, что писал по этому поводу Энгельс в своей работе «Анти-Дюринг» (Ленин довольно часто цитировал эту работу), а в 1913 году ознакомился с письмами Маркса и Энгельса, в которых основоположники марксизма особенно подчеркивали эту функцию. Не появилось у него желания изучить функциональный аспект азиатского деспотизма и после того, как он узнал, что этот аспект особенно подчеркивал Каутский, ортодоксальным марксизмом которого он восхищался, а также Плеханов, которого он продолжал считать главным знатоком марксистской философии в России, хотя они и разошлись по вопросам политики.
Поэтому Ленин закрывал глаза не только на красноречивую реальность традиционной Азии, но и на главные черты царского режима, управленческие действия которого он имел возможность наблюдать у себя дома. В своем труде «Развитие капитализма в России» (1899) он совершил выдающийся подвиг, описав создание промышленности, основанной на частной собственности в своей родной стране, умолчав о размерах управляемых государством предприятий. А ведь эти предприятия почти два столетия преобладали в индустрии России; и, подвергшись значительной модификации, по-прежнему оставались ее лидерами.
Проигнорировав управленческую роль царского деспотизма, Ленин сильно исказил картину русского экономического порядка, а умышленно умолчав о его эксплуататорской роли, фальсифицировал ее еще сильнее. В 1894 году Энгельс писал о сокрушительном воздействии налогов на русских крестьян. А несколько лет спустя Николай-он[132] и Милюков показали, что правительство России с помощью прямых и непрямых налогов отбирает у русских крестьян около 50 процентов их доходов. И хотя Ленин подробно разбирал работу Николая-он, он умолчал о непрямых налогах, которые были весьма многочисленны и очень обременительны для народа. По этой причине Ленин сделал весьма сомнительный вывод о том, что у представителей крестьянских групп, о которых он имел подробные сведения, налоги составляли около 15 процентов или всего лишь одну седьмую часть их общих расходов.
Неверное изображение правящего класса России
Отношение Ленина к правящему классу в странах восточного деспотизма было столь же неудовлетворительным. Размышления Маркса на эту тему, хотя и необычайно важны для интерпретации управленческого деспотизма в целом, не очень сильно повлияли на его анализ современного западного общества, которое, в конце концов, интересовало его больше других. С другой стороны, описание правящего класса восточного деспотизма, представленное Лениным, было чисто академическим. Оно относилось к тому обществу, которое он стремился уничтожить.
Если бы, как считал Ленин, царизм был вариантом восточного деспотизма и если бы в условиях этого деспотизма крупное землевладение родилось из нефеодальной формы государственной зависимости, тогда можно было бы ожидать, что он будет считать, что общество в царской России контролировали не феодальные или постфеодальные землевладельцы, а бюрократы. И если бы это было его мнением, можно было бы ожидать, что он его выразит. Если же нет, то можно было бы надеяться, что он приведет убедительные доводы против этого.
Но Ленин не сделал ни того ни другого. Вместо этого он описывал правящий класс России то так, то этак. Временами он говорил о «диктатуре буржуазии» и видел, как ее чиновники нависают «над безгласным народом, словно темный лес». А в другое время писал, что царское правительство имеет «буржуазные» тенденции и подчиняется «крупному капиталу и дворянству». Но чаще всего он утверждал, что в нем доминируют дворяне-землевладельцы.
Отношение Ленина к истине
Учитывая все эти несоответствия, можно только удивляться, как революционный лидер, представления которого о правящем классе были такими туманными, сумел захватить власть. Но стоит только вспомнить гитлеровские извращенные представления об условиях в Германии и его сокрушительный разгром внутренних врагов нацизма, чтобы понять, каких политических успехов можно добиться на основе идей, которые в лучшем случае являются здравыми лишь наполовину.
Ленин постоянно говорил об объективной и абсолютной истине, но это не помешало ему требовать, чтобы социалистические писатели и художники следовали принципу партийности. В течение всей своей карьеры он поступал так даже в тех случаях, когда нарушались элементарные правила научных приличий.
Разумеется, ленинская непоследовательность в определении правящего класса в России не имела никакого научного оправдания. А его ловкая словесная эквилибристика на стокгольмских дебатах, посвященных реставрации азиатчины в России, и после них свидетельствовала о том, что он готов и в будущем искажать истину[133].