Первая встреча в пепеляевском штабе автора настоящих воспоминаний, уже как кадрового офицера Генерального штаба, была неприятная, почти оскорбительная. Бурбонистого типа «наштакор» совершенно открыто показывает вам свое нерасположение, и в коротком отрывочном разговоре с ним чувствуется эгоистическое недружелюбие его к вам, как к вновь появившемуся на горизонте «конкуренту по службе». Подчеркнутая сухость официальных отношений сразу лишает вас не только возможности поделиться свежими впечатлениями и наблюдениями о виденном в тылу красного общего для нас обоих врага, но заставляет спешить даже сократить формальную сторону объяснений с тем, чтобы скорее покинуть неприветливого хозяина штабного вагона. «Герой Перми» Пепеляев оказался еще менее доступным, чем его начальник штаба. Это было одно из первых весьма тяжелых и не предвещающих ничего хорошего впереди впечатлений. Как хотелось в то время, чтобы оно было при этом и последним.
Последние дни в Перми
Не задерживаясь особыми формальностями в Перми, где в последние ночи перед уходом большевиков чуть не пришлось подвергнуться аресту, «бывший артист» Светланов покинул этот город через несколько дней после прихода туда передовых частей армии Верховного Правителя адмирала А.В. Колчака и отправился в Омск.
Ввиду того что последние столкновения между красными и белыми к востоку от Пермского района происходили в течение продолжительного времени и носили довольно ожесточенный характер, не особенно успешный для белых, само появление частей Сибирской армии в Перми в Рождественскую ночь 1918 года было сравнительно неожиданным для городского населения сюрпризом.
Перед этой святою ночью и в течение ее, производя спешную эвакуацию своих тыловых учреждений (большую часть которых большевикам увезти из Перми не удалось), все органы тайной разведки штаба 5-й советской армии шарили по городу в поисках «белых» для немедленной их ликвидации. Всех, кто подходил под призывной возраст или способен был носить оружие, большевики стремились вывезти из Перми в западном направлении, чтобы ими не воспользовались нуждающиеся, по их понятиям, в пополнении своей живой силы белые. Нужно было проявить много бдительности и изворотливости, чтобы в эти дни и ночи не попасться в руки агентов Чрезвычайки.
Покидавшие за несколько дней до падения Перми квартиру на Оханской улице, где жил Светланов, комиссар Бирон и другие «взяли» обещание последнего, что он вскоре присоединится к ним в пути, по дороге на Вятку. Расставшись с «дорогими товарищами», вся семья Светланова почувствовала громадное душевное успокоение. Легче сразу стало комбинировать свою маскировку и выжидать появления в городе Белой армии.
На рассвете Рождественского утра жители Перми были разбужены орудийными выстрелами, доносившимися с восточной стороны, и, когда уже совершенно рассвело, по улицам города появились первые дозоры белых сибиряков с зелеными ветками елок на головном уборе. Народ высыпал на улицы, лавки все мгновенно открылись, и на лотках появились всевозможные съестные припасы для продажи. Город переродился, город проснулся от искусственного сна, который ему привили перед этим агенты Третьего интернационала.
Отступающие за реку Каму части 5-й советской армии сделали было попытку перейти в контрнаступление с целью отобрания назад Перми, но это им совершенно не удалось. Пермь сделалась белою, и из нее можно было ехать в Омск в Ставку адмирала А.В. Колчака.
На Белом фронте
Глубоко вдыхая чистый зимний воздух, легко чувствовал себя наконец освободившийся от постоянного большевистского гнета пишущий эти строки. Не надо было ежесекундно думать о том, что в любую минуту ты можешь потерять свободу и может быть даже и жизнь. Это чувство морального раскрепощения трудно выразить простыми словами, тем более трудно понять его тому, кто не испытал вообще, что такое большевистский режим и как тяжела пята того гнета, который накладывается на каждого человека, попадающего на положение раба Третьего интернационала.
Под первым впечатлением полученной свободы как-то не думалось о том, что впереди могут быть снова тягчайшие испытания. Верилось или, по крайней мере, хотелось верить, что все впереди будет ясно, светло и радужно безгранично. Предстоящая работа на поприще любимого и близкого сердцу военного дела, по своей прямой специальности офицера Генерального штаба глубоко радовала и волновала…
Бьющая через край молодая энергия требовала немедленного применения ее к делу, и потому как-то особенно горячо хотелось достигнуть ближайшей стоявшей перед тобою цели, то есть прибытия в Омск – в центр создавшегося нового антибольшевистского движения, в центр, в котором снова возродилась утраченная национальная русская государственность. Сознание того обстоятельства, что Верховная власть в Сибири и в Приуральско-Волжском районе находится в руках адмирала А. В. Колчака, с именем которого были так живы в памяти дни Корниловского движения в Петрограде, воодушевляло еще больше.
Избегая всяких задержек в пути, продвигался автор настоящих воспоминаний через Екатеринбург к новой столице Верховного Правителя. В Екатеринбурге пришлось задержаться лишь столько, сколько потребовалось времени, чтобы побывать во французском консульстве по делу майора Гибера и инженера Гро и для исполнения некоторых формальностей по получению в отделе военных сообщений содействия для безостановочного продвижения семьи и себя до Омска.
Несколько часов свободного времени было потрачено на ознакомление с городом, являющимся столицей нашего богатого Урала и в то же время могилой всей многострадальной семьи, мученически погибшего в нем последнего Императора Всея России… С безграничной и неподдельной скорбью, обнажив голову, долго простоял перед домом Ипатьева пишущий эти строки, быстро перебирая в своей памяти все моменты, в которые ему посчастливилось лицезреть при жизни погибшего русского Монарха в Москве, в Петрограде, на Кавказском фронте и в Крыму. Сверлили душу и сердце и те кошмарные рассказы, которыми хвалился в Перми комиссар Бирон… Сердце и ум не воспринимали того ужасного факта, что вот из этих по-лузарытых в землю окон подвального этажа дома екатеринбургского купца Ипатьева неслись к небесам душу раздирающие вопли избиваемых по-звериному Венценосцев Российской империи. И на эти крики неземных страданий не посмел подоспеть на помощь ни один слышавший их русский человек… Боже, Боже, Праведный, как велика чаша страданий, которую Ты уготовал Своему Помазаннику и всему русскому народу!.. Жутко было находиться около этой голгофы царственных мучеников, но еще труднее было отойти от нее и перестать думать о ней для того, чтобы обратиться мыслями к своим личным житейским делам. Казалось бы, нужно было веки вечные стоять у дома Ипатьева и только думать, мучительно думать о том, что было и что произошло… Как мелки и ничтожны казались в этот тягостный миг сознания все житейские наши радости и невзгоды. Царя в России нет, как нет и самой России.
Быстро отступавшие, неорганизованные в первый период борьбы на Приволжско-Уральском фронте большевистские части не успели привести в негодность линии железных дорог этого района, и посему путешествие по ним можно было совершать без особых препятствий и затруднений.
Из Перми в Екатеринбург пришлось ехать обычным воинским эшелоном в товарном вагоне, ибо в первые дни после занятия белыми города подвижной состав находился в хаотичном состоянии. От Екатеринбурга до Омска движение пассажирских поездов было налажено достаточно хорошо, и потому переезд этот был совершен в условиях обычного на русских железных дорогах комфорта.
На рассвете 1 января 1919 года, то есть в самый день Нового года, автор настоящих воспоминаний приехал в столицу Верховного Правителя адмирала Колчака. Морозное зимнее утро придало большому сибирскому городу весьма суровый вид. Смесь городских провинциальных картинок с нахохленностью некоторых сановных вельмож, с портфелями под мышкой, важно шествовавших в свои департаменты, придавала Омску не свойственный его прежним традициям по-луторжественный, полукомический колорит.
Личная резиденция адмирала А.В. Колчака скромно укрылась от глаз широкой публики в стороне от главных улиц, располагаясь на берегу могучего и плавно текущего Иртыша. Небольшой, но просторный особняк вмещал в себя и личную квартиру адмирала, и его официальную резиденцию. При первых же представлениях Верховному Правителю по службе бросилось пишущему эти строки в глаза некоторое сходство устройства расположения и плана приемной, бильярдной и кабинета адмирала Колчака с той частью запасной половины Зимнего дворца в Петрограде, в которой летом 1917 года принимал с докладами «некоронованный президент» Всероссийской Республики А.Ф. Керенский. Большой бильярд находился между приемной и кабинетом адмирала и около него, он, так же как и Керенский, принимал тех, кто имел у него аудиенцию общего и несекретного характера.
Сам адмирал Колчак имел весьма утомленный и безразличный вид. Не чувствовалось в его настроении того подъема, которым он горел на одном из памятных тайных заседаний в Корниловские дни в Петрограде. Когда зашел разговор с ним об этих воспоминаниях, от которых отделял промежуток времени около полутора лет, адмирал, грустно улыбнувшись, осведомился о судьбе некоторых из участников незабытых им заседаний, но говорил о них таким тоном, что, видно, это его теперь интересовало не больше, «чем прошлогодний снег». Тяжелым крестом уже тогда легла на его плечи власть Верховного Правителя, которую воспринял он перед этим всего лишь только полтора месяца тому назад.
Воля к власти у адмирала Колчака, как показалось в то время, совершенно отсутствовала. Если в Петроградский период он с подъемом шел навстречу революционной буре, то теперь, испытав немалые тернии, видимо, он обнаружил уже признаки заметного разочарования. Полупассивное настроение Верховного Правителя явно не понравилось тогда автору настоящих воспоминаний. В единоличном принципе Верховной власти, призванной сломить такого серьезного и жестокого врага, как большевики, что можно было видеть иное, как не самую твердую диктатуру, черпающую силы и уверенность только из своего собственного волевого «Я», не знающего ни страха, ни препятствий.