Был применен уже испытанный прием «обвинения в большевизме». По линии контрразведки был дан приказ «добыть» какой-либо компрометирующий автора настоящих воспоминаний материал. И надо отдать должное энергии контрразведчиков, которых в этом направлении долго учить не приходится, «материал» был добыт, но так как он ничего компрометирующего собою не представлял, то его сдобрили всевозможными пошлыми выдумками и в таком виде представили генералу Марковскому, а он в свою очередь при особой «кон-фиденции» преподнес его военному министру генералу Н.А. Степанову. Очевидно, тот тоже не преминул этим «материалом» запорошить и без того задерганные мозги и нервы адмирала А.В. Колчака. Словом, эта мерзкая игра в «подозрении по большевизму», широко культивировавшаяся такими ограниченными бездарностями, как Марковский, принесла свои печальные всходы.
Ударяя по своему прямому помощнику по службе таким пакостным и грязненьким приемом, начальник главного штаба сам разрушал ту работу в штабе, за которую он же и должен был бы быть ответственным. И главный штаб, и штаб Верховного главнокомандующего, каждый в отдельности, имел свою контрразведку. Во главе первой стоял дряхлый жандармский генерал Бабушкин{104}, а во главе второй – жандармский полковник Злобин. Между собой эти две разведки то воевали, то ладили. Зависело это от того, как жило между собою высшее начальство, стоявшее над этими двумя секретными аппаратами штабной службы. В данном случае так как между Марковским и генералом Лебедевым были явные нелады, то и эти две разведки находились в «полувраждебных отношениях»… В таком случае если одна «добывала» какие-либо сведения, то другая обязательно должна была разоблачать первую.
Так было и в период ожесточенной борьбы между двумя высокими омскими штабами. Когда бабушкинская контрразведка «ублажала» требование Марковского и доставляла ему всякие небылицы про тегеранский и пермский период «большевичания полковника Клер-же», то злобинская сейчас же об этом самом «ублажении аппетитов Марковского» доносила в штаб Верховного главнокомандующего на имя генерала Д.А. Лебедева и его ближайшего помощника генерал-квартирмейстера полковника Церетели. Последний в штабе Верховного находился на таком же служебном положении, как и полковник Клерже в главном штабе, а так как между ними существовали, кроме того, личные приятельские отношения, ибо они оба были сверстниками по службе в Генеральном штабе и в одно и то же время вместе окончили военную академию, то все то, что Злобин доносил, полковник Церетели немедленно для сведения сообщал также в порядке строгой конфиденции полковнику Клерже.
Продолжая соблюдать полную служебную корректность в отношении генерала Марковского, который уже подумывал о вызове из Харбина нового себе помощника в лице молодого и малоопытного по службе в высших штабах полковника К.К. Акинтиевского{105}, автор настоящих воспоминаний настаивал перед полковником Церетели, в ведении которого находились все офицеры Генерального штаба, состоящие в штабах и частях действующей армии и не были подчинены ни военному министерству, ни главному штабу, о том, чтобы его перевели на учет штаба Верховного главнокомандующего. Этим путем предполагалось выйти, наконец, из того тупика ненормальностей, которые создались в тягостной атмосфере главного штаба.
К сожалению, ни полковник Церетели, ни генерал Лебедев не разделяли и этого вполне естественного желания полковника Клерже и продолжали настаивать на том, чтобы он оставался на своем прежнем тяжелом посту и способствовал бы дальнейшему развитию вопросов действующей армии в той мере, в которой они зависели от главного штаба и военного министерства. Кроме того, генерал Д.А. Лебедев в утешение говорил о том, что Верховный Правитель уже решил расформировать все военное управление и слить в одно целое и Ставку, и главный штаб.
Приходилось подчиняться создавшемуся положению и скрепя сердце ждать или улучшения отношений между штабами, или их полной новой реорганизации. Однако последующая практика показала, что излишняя настойчивость чинов штаба Верховного главнокомандующего хотя и привела, в конце концов, к слиянию указанных двух штабов (чего делать, собственно говоря, вовсе не следовало бы), тем не менее, она поставила автора настоящих воспоминаний лицом к лицу с окончательно рассвирепевшим и потерявшим всякое самообладание генералом Марковским и привела его к резкому служебному с ним столкновению…
Молодая Ставка пошла, как говорится, «ва-банк» и решила сокрушить «ретроградный» главный штаб. Очевидно, состоялись какие-то важные доклады Верховному Правителю адмиралу А.В. Колчаку, в результате которых последним был дан генералу Д.А. Лебедеву приказ о назначении его военным министром (с сохранением должности начальника штаба Верховного главнокомандующего). Ему же было поручено главный штаб расформировать и чинов последнего влить в части и управления по новому распределению. Этот неожиданный поворот обстановки застал генералов Степанова и Марковского почти врасплох. Попытавшись сначала восстановить покачнувшееся их высокое положение и потерпев в этом направлении полную неудачу, они решили, пользуясь тем, что письменного приказа Верховного Правителя еще не последовало, всячески на этом играть и проведение новой реформы штабов в жизнь тормозить, попросту говоря, саботировать. Ставка же вошла в свои новые права и начала отдавать свои новые реорганизационные приказы, которые должны были распространяться и на весь состав чинов прежнего главного штаба.
Техническую сторону проведения реформы слияния двух штабов генерал Д.А. Лебедев, как уже совмещающий две высшие должности, поручил своему помощнику по должности начальника штаба Верховного главнокомандующего и военного министра Генерального штаба генерал-майору П.Г. Бурлину. Этот последний, собрав в помещении Ставки, располагавшейся по-прежнему в здании управления Омской железной дороги, всех старших чинов Ставки и главного штаба, объявил им новое распределение должностей в штабе Верховного главнокомандующего, к которому отныне переходили все функции и дела бывшего главного штаба. Присутствовал на этом собрании и пишущий настоящие строки, как предназначенный для нового назначения в объединенный высший военный аппарат Верховного Правителя и Верховного главнокомандующего адмирала А.В. Колчака.
Согласно новому распределению должностей автор настоящих воспоминаний назначен был на должность 3-го генерал-квартирмейстера, в сферу деятельности которого отходили некоторые функции прежнего главного штаба, главным образом вновь созданное осведомительное управление. 1-м генерал-квартирмейстером, ведающим оперативной частью, остался состоявший в той же должности в прежней Ставке полковник Церетели, 2-м генерал-квартирмейстером, ведающим разведывательной и военно-дипломатической частью, был назначен профессор военной академии симпатичнейший генерал П.Ф. Рябиков, дежурным генералом, состоявшим в той же должности в прежней Ставке, – полковник Леонов и начальником военных сообщений – преподаватель военной академии полковник Сапрунович.
Изложив некоторые инструктивные указания, генерал П.Г. Бур-лин, обращаясь к автору настоящих воспоминаний, заявил, что для 3-го генерал-квартирмейстерства отводится бывшее помещение главного штаба, располагавшегося до этого времени в здании бывшего Омского реального училища. Тогда в ответ на это генералу Бурлину было заявлено, что, пока в помещении реального училища является хозяином генерал Марковский, начало работы нового генерал-квартирмейстерства в нем не представляется удобным и, при неожиданно создавшемся новом положении, следовало бы избавить автора настоящих воспоминаний от необходимости вступать с генералом Марковским в какие-либо личные по этому поводу переговоры или формальности.
Генерал П.Г. Бурлин при всех присутствующих громогласно заявил, что о состоявшемся приказе Верховного Правителя генерал Д.А. Лебедев лично уже поставил в известность как бывшего военного министра генерала Н.А. Степанова, так и бывшего начальника также бывшего уже главного штаба генерала Марковского. Поэтому нет никаких препятствий к открытию работ нового учреждения Ставки в помещении реального училища.
Когда на основании распоряжения Верховного Правителя пришлось обратиться к новым занятиям и в силу этого явиться в помещение бывшего главного штаба, то генерал Марковский счел себя почему-то этим фактом кровно обиженным и решил деловой работе в новой должности пишущему эти строки воспрепятствовать. Не подействовали на этого странного упрямца и личные разговоры генералов Лебедева и Бурлина. Он настаивал на своем и вознамерился доказать, что он – и никто иной – хозяин в помещении реального училища. Это самодурство и каприз до некоторой степени еще были бы, пожалуй, объяснимы, если бы имели место в каком-либо провинциальном глухом захолустье, где мелкомещанское самолюбие какого-либо почтового почтмейстера «требовало бы» в глазах какой-либо Пульхерии Ивановны показать: как велика власть этого самого почтмейстера. Но, к стыду нашему, надо сознаться, эта беспримерная мещанская манера проявления своего уязвленного самолюбия была совершенно неуместна в условиях серьезной омской действительности. Мало того что Марковский вообще ничего полезного за четырехмесячное управление главным штабом не сделал, но он пытался даже вредить и той работе, которая была предопределена потом и без его участия.
Надо отметить при этом, что он не постеснялся чуть ли не с первого же месяца совместной с полковником Клерже службы добиться у того же военного министра генерала Н.А. Степанова согласия на организацию особой расследовательной комиссии, которой было поручено производство дел во всех тех случаях, когда кто-либо «подозревался в большевизме». Одним из «видных дел» этой комиссии было, конечно, и дело о… помощнике начальника главного штаба. Каково?!!!
Это только большевики могли додуматься до такой иезуитской системы, по которой, с одной стороны, лицо как бы облекалось неограниченным служебным доверием на высоком официальном посту, а с другой стороны, против этого же самого лица возводилось полуофициальным порядком обвинение в причастности его к контрреволюции. Это лицо не могло ни оправдаться от подозрений, так как не от него самого оправдание это зависело, ни отказаться от несения официальной должности до выяснения обстоятельств расследования, так как служба была обязательна и отказ от нее грозил еще большим обвинением в предумышленном саботаже.