Полковник Оберюхтин был скромный молодой офицер Генерального штаба, горячий работник и фантаст быстрых решений, но со слабой личной волей и панической душой. Пока невелика была ответственность маленького штабного работника, он казался «титаном» энергии и в таком виде, очевидно, произвел благоприятное впечатление на генерала К. В. Сахарова, который тоже имел довольно ретивый характер. Однако тот же полковник Оберюхтин оказался жалким птенчиком в момент, когда на него «навалили» не по плечу грандиозную ответственность и предоставили его самому себе в омуте паники и в общей прострации расстроенного управления армией.
Причем армия эта уже фактически перепуталась с дезорганизованным до крайности тылом. Трудно было не растеряться в этой обстановке и весьма опытному военачальнику и администратору. Еще труднее было, конечно, решение такой задачи для неуверенного в своих силах и опыте полковника Оберюхтина, или, как тогда он считался, начальника штаба главнокомандующего Восточным фронтом. Как натура неустойчивая, он, вероятно, быстро впал в свою собственную волевую прострацию и, видя неизбежность полной катастрофы, не нашел иного для себя решения, как перейти на сторону… большевиков.
И таких, как Оберюхтин, было немало, к сожалению, на белом Сибирском фронте. Некоторые из ему подобных, как, например, полковники Песоцкий{110}, Колегов{111}, Базаревский, Григорьев и иные прочие, еще с меньшим для себя внутренним душевным сопротивлением совершили этот переход на сторону врагов национальной России. Это печальное явление всецело получило корни от того развала в организации армии, который был допущен на самых верхах управления ею.
И этот развал так ярко выразился на омском судебном процессе, к продолжению описания которого необходимо теперь снова вернуться. Центром внимания на этом процессе была не фигура подсудимого, как отмечено было выше, но самая Ставка, во главе с ее начальником – генералом Д.А. Лебедевым и его ближайшим помощником генералом П.Г. Бурлиным. Главнейшим моментом процесса, от выяснения которого зависела судьба подсудимого и ожидавшийся для него приговор, являлся вопрос: был ли полковник Клерже подчинен генералу Марковскому, когда отказался исполнить его приказ, или подчинен ему не был? Если был подчинен, то виновен и подлежит присуждению, если не был подчинен, то подлежит оправданию.
Этот простой и ясный вопрос суд мог бы фактически и не выяснять, ибо во время протекания самого процесса, который был назначен через полтора месяца после «совершения преступления», обстановка в отношении служебно-официального положения подсудимого нисколько не изменилась. Как и во время инцидента он получил только словесный приказ Верховного Правителя о новом своем назначении, переданный через нового военного министра и начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала Лебедева и его помощника генерала Бурлина, так как еще и во время самого процесса в письменной форме приказ этот оформлен не был.
Как бы сознательно затемняя эту сторону вопроса, военно-окружной суд, который находился под определенным давлением генералов Марковского, Матковского и Степанова, потратил массу времени на допрос свидетелей по этому поводу. Главнейшим из свидетелей, который мог определенно доказать суду тот факт, что полковник Клерже совершенно не был во время столкновения с генералом Марковским ему подчинен, был, конечно, генерал П.Г. Бурлин (Лебедев на процессе не выступал). Его показания все ожидали с напряженным интересом, ибо он был и проводником в жизнь всех распоряжений, связанных с новым переформированием двух штабов в один. Он же должен был бы явиться и ответственным как за свои, так и за генерала Лебедева и Верховного Правителя распоряжения, отданные в этом направлении.
– Был ли отдан письменный приказ о новом назначении подсудимого на новую должность, – задает вопрос старавшийся изо всех сил член суда генерал А.А. Агарков.
– Не был, – отвечает генерал П.Г. Бурлин.
– Как нет этого приказа и по сие время, – делает в этот момент свое заявление сам подсудимый.
– А какой же приказ был отдан? – настаивает тот же член суда.
– Словесный, – отвечает помощник военного министра и начальника штаба Верховного главнокомандующего.
– Не будете ли добры объяснить суду, – снова и снова вопрошает генерал. Агарков, – равносилен ли приказ словесный письменному и не должен ли был бы таковой, если он действительно от имени Верховного Правителя состоялся, быть подтвержденным обязательно письменно?..
Тут, видимо, высокий свидетель был пойман на хитрую удочку старательного члена суда, и, вместо того чтобы твердо заявить, что было бы вполне правильно и законно, что всякий приказ Верховного Правителя имеет одинаковую и законную силу и в письменном подтверждении не всегда нуждается, он начал, как говорится в просторечии, «плавать».
– Приказ-то равносилен, но он должен был бы быть, пожалуй, подтвержден письменно, – замямлил неожиданно для всех шляпо-ватый П.Г. Бурлин.
– Я предлагаю суду обратить внимание на это важное заявление свидетеля, – с особенным удовольствием подчеркнул перед всем составом суда тот же «старательный» генерал А.А. Агарков.
– Я прошу суд, – заявляет при этом снова подсудимый, – тогда потрудиться определить: кто перед Вами в настоящий момент сидит на скамье подсудимых – помощник ли начальника главного штаба или 3-й генерал-квартирмейстер штаба Верховного главнокомандующего. Кстати, вот со мной тут же на столе находится и служебный портфель с делами последнего, так как я сюда пришел прямо с занятий в управлении этого квартирмейстерства, а не из главного штаба, которого фактически уже полтора месяца как не существует вовсе.
Срывался несколько раз с места и защитник подсудимого, знаменитый присяжный поверенный и крупный общественный омский деятель Жардецкий. Настроение публики, присутствовавшей на слушании процесса, было явно на стороне подсудимого, который во время перерывов в заседаниях получал приветствия и заявления, что судят, собственно говоря, не полковника Клерже, а «безграмотную Ставку». Последнему заключению публики, среди которой присутствовали почти все военные и гражданские юристы того времени, способствовало действительно безграмотное заявление П.Г. Бурлина. Помимо того что своим «показанием» он несправедливо ухудшил позицию подсудимого, в то же время он подставил под удар и авторитет Верховного Правителя.
В результате, однако, судебное решение было полно комизма и компромиссных «оговорок». Суд не мог, по совести, признать, что подсудимый виновен в такой мере, чтобы понести полное наказание по статье 105 Воинского устава о наказаниях, которая грозила лишением всех прав и присуждением в дисциплинарный батальон от 4 до 8 лет. Но также суд «не мог» и оправдать подсудимого, потому что в нем сидели г. г. Агарковы. Так вот, в своем окончательном приговоре, который постановлено было самим же судом повергнуть на «бла-говоззрение» Верховного Правителя, вместо указанной высшей меры наказания, назначено было подсудимому, виновному в том-то и том-то, один месяц ареста на дому и, кажется (в настоящее время память изменяет), чуть ли не с исполнением служебных обязанностей. И эта комедия нужна была только для того, чтобы «ударить по носу зарвавшуюся молодую Ставку».
Да, надо сознаться, «ретроградная» партия Марковского ликовала. Ставке действительно «утерли нос», но не в том, что она своею властью сделала, а в том, что она этой высокой властью пользоваться не умела. Как только кончился процесс, о нем скоро все позабыли, и раньше всех сам «подсудимый». О том, что через месяц после приговора последний был представлен Верховному Правителю (в это время генерал М.К. Дитерихс был главковостоком) и им ликвидирован без остатка, под видом полного помилования, автор настоящих воспоминаний узнал почти случайно, когда, после ссылки в Кокчетавские степи, по вызову генерала К.В. Сахарова снова возвратился в эвакуирующийся Омск.
Как-никак, после омского процесса обе враждовавшие до сего времени военные группировки, и старая (главный штаб), и молодая (Ставка), нанесли взаимное друг другу поражение. Их поражением воспользовалась, если так можно выразиться в этом случае, третья группа, и эта группа шла под флагом генерала М.К. Дитерихса. Но лучше ли от этого стало? Не объединив, а разрознив молодую и старую группы еще в большей степени и бросив, как указано было выше, весь центральный аппарат военного управления на произвол судьбы, генерал М.К. Дитерихс стал носиться по фронту и почти непосредственно управлять операциями весьма ослабевших и обтрепанных армейских группировок.
Он, как и генерал Д.А. Лебедев, не смог поддержать быстротечно таявший состав рядов Белой Сибирской армии и не смог организовать достаточно сильных маневренных войсковых групп в ближайшем тылу Восточного фронта, для того чтобы откатывающиеся в безудержном порядке, растянутые на широком протяжении части могли на них опереться и перейти снова в контрнаступление.
Генералы Лебедев с Бурлиным и Степанов с Марковским не сумели вовремя сформировать предназначавшихся для поддержки фронта сначала трех, а потом еще двух пехотных дивизий. Вследствие бездарной волокиты главного штаба и борьбы со Ставкой по всякому пустому случаю эти части, которые должны были составить по крайней мере две довольно сильные армейские группы, совершенно не поспели со своими формированиями и, вместо одновременного и заблаговременного прибытия их в соответствующие стратегические районы, они вливались в общую линию поколебленного фронта по частям и моментально в них растворялись, таяли и даже переходили на сторону противника.
Еще в марте месяце 1919 года, когда Сибирские армии полным и победоносным маршем двигались к берегам Волги, автор настоящих воспоминаний настойчиво докладывал в письменной форме начальнику главного штаба и военному министру, когда последний вызывал его для личных к себе докладов, о том, что, несмотря на кажущийся успех наступающих армий, надо немедленно же приготовить в тылу новые войсковые группировки, чтобы в случае неустойки (которая могла быть в любой момент, ибо войска сильно растянулись, легко могут быть прорваны большевиками и тогда неминуемо и неудержимо покатятся назад) принять их на себя. С этой целью надо было ускорить формирование намеченных еще в феврале месяце новых трех дивизий.