– Ну, господин капитан, заболели зубы?
Я также рассмеялся, и мы начали знакомиться. Она из Симбирска, где при отступлении армии генерала Каппеля она потеряла своего супруга (он был коммерсант). Вспомнив, что мне надо идти на обед, я поцеловал ее прелестные ручки и торопясь пошел на собрание.
Мои мысли были серьезно сосредоточены на благосостоянии батальона. Я видел, что все, что творится в полку, ни к чему хорошему не приведет. Господа офицеры совершенно не интересовались своими солдатами, и те и другие вели отдельный, отчужденный образ жизни. Господа офицеры после занятий все свое свободное время проводят в собрании, солдаты в своих казармах. Учтя все это, на следующем собрании офицеров батальона я заявил им, что попойки в собрании кончены и я требую от них быть ближе к солдату, что после обеда в собрании они снова должны идти в свои части и проводить беседы со стрелками – это залог успеха в боевом деле.
Батальон пошел на стрельбище. Увидев их стрельбу, я пришел в ужас. Я приказал немедленно перевести все роты на наводку со станка, рассыпной строй, удар штыком. Я считал, что это является самым основным и главным обучением. Как-то командир полка пришел на наше учение. Посмотрев на занимавшихся солдат, подойдя ко мне, поблагодарил и ушел на смотр других батальонов. Я же продолжал с большим напряжением учение батальона, хотя и знал, что г. г. офицеры «скулили», но возражать не могли, так как знали, что я прав. И так каждый день с утра и до вечера я проводил с батальоном учения. Один раз в неделю проводил тактические занятия, деля батальон на две части – одна часть в обороне, другая в наступлении. Эти занятия были более продолжительными, поэтому еду нам доставляли наши ротные кухни. Таким образом, находясь все время вместе, во время отдыха курили и болтали вместе со стрелками, стало появляться чувство сплоченности, братства, – мы стали чувствовать, что принадлежим к одной семье.
Будучи постоянно занят с батальоном, я бывал редко в собрании; если имел свободную минутку, проводил ее у Надежды Васильевны. Она была не только красивой женщиной, но была также воплощением доброты, культурности, и беседовать с нею было очень интересно. Наши встречи привели к тому, что я почувствовал своим юношеским сердцем, что я ее люблю, также я был уверен, что и она имеет такие же чувства ко мне.
Как-то ночью ко мне явился дежурный офицер батальона и доложил, что в 3-й роте не все благополучно, что во время обхода ротного помещения он был освистан и даже в него бросили какие-то грязные тряпки с верхних нар. Шел второй час ночи. Я приказал командиру роты выстроить таковую, после чего, подойдя к роте, приказал выдать зачинщиков этого безобразия, но… ответа не получил и приказал держать роту в строю до тех пор, пока не будут выданы зачинщики. Рота простояла в строю до 5 часов утра, но никого не выдала. Это было для меня сигналом тревоги. Это значило, что в наши ряды проникли провокаторы. Нужно было немедленно принять меры для их разоблачения, иначе вся работа, проведенная мною с людьми, пропадет зря. Вызвав командиров рот, я предупредил их, что среди стрелков затесались провокаторы, которых нужно поймать и выбросить из рядов стрелков. Предложил им найти верных, преданных солдат и внедрить их в массу наших стрелков. Командир 1-й роты штабс-капитан Васильев первый отозвался на этот призыв и заявил, что у него есть такие стрелки. Другие командиры рот не особенно охотно согласились, говоря: «Попробуем»… и т. п. Это меня взорвало, и я заявил им:
– Я вас вызвал сюда не для того, чтобы вы «пробовали», а для того, чтобы это было исполнено, в особенности это относится к командиру 3-й роты, где провокаторы уже проявили себя. Сегодня они бросили в дежурного офицера грязные тряпки, завтра бросят ручную гранату!
Командиры рот извинились и обещали все выполнить. Через несколько дней командир 1-й роты штабс-капитан Васильев доложил мне, что у него в роте поймали троих, четвертый же был крестьянин близлежащего села, исполнявший обязанности связного между стрелками-провокаторами и красными начальниками, присылавшими директивы действий. Их отправили в Ново-Николаевск в распоряжение контрразведки. Что стало с ними, не знаю, но надеюсь, что их всех ликвидировали. Через пару дней поймали двоих в 3-й роте, их также отправили в контрразведку. После этой отправки настала тишина. Все вошло в свою колею, и батальон теперь выглядел настолько хорошо – и не только с точки зрения строевой, – что он был готов идти в бой в любое время, что вскоре и случилось.
Командир полка вызвал всех г. г. офицеров в офицерское собрание, где он поднял бокал за здравие адмирала Колчака и поздравил нас со скорым выступлением на фронт. Помимо этого, он сообщил нам печальную новость, что красные прорвали наш фронт, наша армия отступает и мы пойдем ей на поддержку. После этого начались тосты за победу и т. п., я тихонько вышел и пошел навестить и известить Надежду Васильевну, что в скором времени мы идем на фронт. Долго мы с ней сидели, говорили и думали. Ведь впереди – только неизвестность. Когда мы сможем опять встретиться и встретимся ли? Она тихонько плакала и говорила: «Какой ужас, я потеряла супруга, а теперь теряю большого друга!» Она решила немедля переехать в Ново-Николаевск и сообщить мне адрес, где я мог бы связаться с ней, если представится возможность. На этом мы расстались.
Началась подготовка к посадке в эшелоны. Последний раз я повел свой батальон на стрельбище. Стрельба прошла великолепно, пулеметчики же особо отличились – были лучше всех по меткости.
Настал день выступления. Полк выстроили поротно. Помощник командира полка подполковник Ладыжин скомандовал: «Полк! Смирно! Равнение направо! Слушай на караул!» Оркестр грянул Преображенский марш, и командир полка с адъютантом начали обход полка. Все командиры батальонов и их адъютанты стояли на фронте своих батальонов. Картина незабываемая. Командир полка здоровался с каждым батальоном в отдельности. После обхода батальон свернулся и поротно двинулся в поход на Ново-Николаевск. Всю дорогу гремел оркестр. Шествие замыкали наш разведческий эскадрон и четыре орудия нашего полка – наша артиллерия. По прибытии в Ново-Николаевск началась посадка в эшелоны. Поданный состав поразил меня. Вагоны были красиво разукрашены елью, а посередине состава был большой портрет нашего адмирала Колчака.
Получив разрешение отлучиться, я пошел к Надежде Васильевне, которая встретила меня поцелуем и усадила в кресло… Я умолял ее в срочном порядке уехать в город Владивосток, пока еще есть возможность, и если на то будет Божье благословение и мы оба будем живы, то там мы встретимся, предстанем перед святым Алтарем и с тех пор будем муж и жена. Настало время разлуки, нужно было возвращаться в батальон. Мы крепко обнялись, и перед выходом она меня перекрестила и сказала: «Храни тебя Господь, мой любимый!»
Прошел день, полный забот о батальоне. Я знал, что командир полка любит выпить, но не мог представить себе его пьяным, еле стоящим на ногах. Каждые два часа он вызывал нас – командиров батальонов и командиров рот – в свой вагон-салон, где пили водку, виски, шампанское и т. п. Беспрерывные тосты за нашу победу и победу адмирала Колчака. После нескольких таких вызовов я увидел, что некоторые командиры злоупотребляют выпивкой, поэтому приказал командирам рот меньше пить и сказал, что если замечу кого-нибудь пьяным, то таковой командир моментально будет снят с занимаемого поста.
Пришел приказ, что наша дивизия будет иметь остановку в Омске на 24 часа. За это время адмирал Колчак произведет нам смотр, конечно, мы пройдем церемониальным маршем. Прибыв в Омск, наш эшелон стал на запасный путь, так как мы были головным эшелоном 49-го Сибирского стрелкового полка и должны были ожидать прихода остальных полков нашей дивизии.
Наутро наш полк первым пришел к намеченному месту смотра. Для каждого полка места были отмечены флажками. Вскорости пришли и остальные части. С военной точки зрения – зрелище было неописуемой красоты. Наконец настал момент, когда к нам начала приближаться кавалькада во главе с адмиралом Колчаком. Раздалась команда – и 30 тысяч штыков замерли, только наши знамена слегка шевелил ветер. Сводный оркестр трех полков грянул Преображенский встречный марш. Снова раздалась команда командиров полков, и к нам приблизилась конная группа, возглавляемая адмиралом Колчаком. Объехав полки, здороваясь с каждым полком в отдельности, адмирал со своей свитой занял открытую высокую площадку, и дивизия была готова к церемониальному маршу. Наш 49-й полк шел свободным отчетливым шагом, и, не доходя до адмирала, по команде командира полка, весь полк, как один человек, положил винтовки «на руку» и, повернув головы налево, прошел стройно перед нашим Верховным Правителем. Он благодарил нас за службу и получил отчетливый ответ: «Рады стараться, Ваше Высокопревосходительство!» В приказе по армии адмирал восхищался нашим полком и писал, что 49-й Сибирский стрелковый полк напомнил ему славных преображенцев. Мы торжествовали, что сумели затмить наших соседей – 50-й и 51-й полки. После парада все офицеры были приглашены в гарнизонное собрание на обед, на котором должен был присутствовать и адмирал Колчак. Как обычно, тосты следовали один за другим. Пили за все и за всех – и за адмирала, и за командиров полков, батальонов, рот и т. д. Я чувствовал, что «сильно устал», незамеченным вышел из собрания и по шпалам направился к своему батальону.
Пересекая пути, я подошел к нашему составу, к вагону, где была размещена 3-я рота. Подойдя ближе к вагону, я услышал не говорящий, а кричащий голос. Подойдя вплотную к открытой двери вагона, я мог видеть все происходящее в середине, а также и слышать. Какой-то тип в грязной солдатской шинели доказывал моим стрелкам, что их везут бороться против их же братьев, которые борются для их же пользы, за счастливое будущее без эксплуататоров и т. п. Когда, мол, вас привезут на фронт и поведут в бой, бросайте винтовки и переходите к нам. Весь рабочий люд на нашей стороне!..