Таким образом людям, еще сохранившимся в современной Технеции, несомненно, грозит опасность — хотя и не связанная с их физическим уничтожением.
Полагаю, что предоставлением этого отчета я полностью заканчиваю работу, выполнение которой взял на себя. При возникновении у Вас дополнительных вопросов, готов ответить на них — но только в том случае, если это не потребует повторного визита в Технецию.
Помимо этого, рад сообщить Вам, что люди, привлеченные Вами к обеспечению моей работы, благополучно покинули пределы Технеции, не понеся никаких потерь и не претерпев заметных неудобств — свыше предусматривавшихся самим характером задания. Полагаю, однако, что об этом Вы уже полностью информированы.
В связи со сказанным, прошу перевести оставшуюся часть моего гонорара на мой счет, чьи реквизиты Вам известны.
Примите, сэр, мои уверения в совершенном к вам почтении…»
4
— Гонорар! — сказал Мерцалов с усмешкой. — Ввернешь же ты иногда словечко, — хоть стой, хоть падай.
— Трудно объяснить малограмотному человеку, — сказал Милов.
— Это Хоксуорт-то малограмотный?
— А я не о Хоксуорте.
— М-да. Не уважаешь ты, Милов, начальство.
— Какой ты мне начальник? Я — вольный пенсионер. Отставник.
— Ну, это мы еще посмотрим.
Милов насторожился.
— А что?
— Да так, ничего особенного… Ты вот тут написал, что люди никакой другой опасности в Технеции не подвергаются. Между тем, мы получили кое-какие интересные данные. Об экспорте органов для пересадки. И это, между прочим, связано с теми местами, которые ты только что покинул.
— Гм, — сказал Милов. — Ну-ка, просвети старичка…
— Придет время, — сказал Мерцалов, — просветим. А сейчас — ты свой багаж распаковал уже?
— Да у меня всего багажа…
— И не распаковывай. Потому что мы тебя вскорости смайнаем за борт.
— Чего ради?
— Да ведь я тебе все объяснил уже! Вернешься к своему работодателю. Отчитаешься лично, поскольку вопросы у него наверняка найдутся. Проследишь, чтобы заплатили тебе без всяких… экивоков. Ну и, насколько я в курсе, соединишь полезное с приятным. Я не ошибаюсь?
— А вот уж это, я полагаю, не твое дело, — сказал Милов.
— Разве у меня есть не мои дела? — спросил Мерцалов.
5
— Куда ты исчез? — спросила Ева сердито. — Я потратила целую вечность, чтобы дозвониться до тебя — и ни разу никто не ответил. Ты что, уезжал из Москвы?
— Уезжал, — сознался Милов. — Как твоя конференция? Как сообщение?
— Лучше не бывает. Но ты не заговаривай мне зубы. Отвечай на вопрос. Ты уезжал? Куда же это, интересно? И с кем?
— В одиночку. Подвернулась возможность немного заработать. Чтобы уж здесь не отвлекаться на лекции и прочее. А у тебя тут неплохо — в новом, как ты говоришь, кондоминиуме. Всё о’кей.
— Погоди, — сказала Ева. — Ты еще не видел спальни.
— Твоей — или моей?
— Она — как это у вас говорится — совмещенная.
— Горю желанием посмотреть.
— Прямо сейчас?
— А чего ждать?
— Ну, это я еще подумаю — заслуживаешь ли ты…
— Ева!
— Ладно уж. Конечно, другая бы на моем месте…
— А другой на твоем месте и не может быть, — сказал Милов. — Только ты одна… Только…
— Господи, — сказала Ева. — И как тебе еще поручают какие-то дела? Ты же абсолютно ничего не соображаешь. Сколько раз я тебе говорила: это расстегивается спереди!
— Прости, — пробормотал Милов. — Забыл. Но только это…
— Кажется, да, — проговорила она долгое время спустя. — Память у тебя сохранилась. И не одна она…
— Я лишь притворяюсь старым, — сказал Милов. — Чтобы ввести противника в заблуждение. А в действительности…
— Я знаю, — сказала она. — Я рада… рада… рада.
— Погоди, — сказал Милов. — То ли ещё будет.
В. ЧерныхВладимир Михайлов: задумчивый суперагент
Творческая судьба В. Д. Михайлова оставляет несколько двойственное впечатление. Судите сами: с одной стороны, Владимир Дмитриевич — признанный авторитет в мире научной фантастики, цикл его романов о капитане Ульдемире не только популярен, но и отмечен литературными премиями, а эти явления не всегда совпадают (1-я и 2-я книги — премия «Аэлита» 1986 г., 3-я — Беляевская премия 1994 г.), был редактором одного из самых престижных в свое время литературных журналов… А с другой: книги Михайлова до последнего десятилетия центральные издательства как бы не замечали. (Единственное исключение — сборник рассказов «Ручей на Япете», вышедший в молодогвардейской «Библиотеке советской фантастики».) Издавались они только в Риге, считавшейся тогда форпостом либерализма в Советском Союзе. Однако и из того самого журнала «Даугава» уже в перестроечные времена, но еще до гонений на «некоренных» редактора «ушли», поскольку нарушил пределы разрешенной смелости — первым опубликовал запрещенный в то время роман Стругацких «Гадкие лебеди» («Время дождей»)…
Те же двойственные чувства вызывает публикуемая в этом томе дилогия «Ночь черного хрусталя» и, в особенности, «Восточный конвой». Вроде бы типичные фантастические боевики с погонями и перестрелками, фантастический элемент мешается для пущей занимательности со многими злободневными приметами, как правило, напрямую не названными, но легко узнаваемыми: фашистское движение под видом экологического («Ночь черного хрусталя»), атомный шантаж, контрабандная торговля оружием из Прибалтики через Россию, исламские террористы («Восточный конвой»)…
Ну и что здесь такого особенного? Многие фантасты (А. Щеголев, М. Веллер, Л. Гурский и другие) в последние годы начали писать боевики, независимо, влекла ли их к этому прежде фантастическая муза. И у некоторых даже неплохо получается.
Однако «Восточный конвой» с точки зрения боевитости проверку не очень выдерживает. То есть все необходимые сюжетные составляющие в наличии. А герой какой-то неправильный. Этот самый отставник Интерпола — Даниил Милов, исполняющий одновременно и не в ущерб друг другу задания российской и американской спецслужб. Ведет он себя для профессионала и суперагента непростительно легкомысленно — в обществе, где недопустимо любое проявление эмоций, все время их проявляет, прокалывается при простейших проверках на человечность, а уж думает-то, размышляет, соображает… Рефлектирующий интеллигент какой-то. Не тянет он на Джеймса Бонда. А сам сюжет? Вот сказано было выше «контрабандная торговля оружием из Прибалтики», но, если бы дело было только в этом, стоило ли писать фантастический роман? Можно было обойтись милицейской сводкой. Нет, просто жизнь словно поставила себе целью посостязаться с самыми бредовыми выдумками фантастов, практика опережает, с позволения сказать, теорию, и у человека наблюдательного, знающего историю и склонного к размышлениям (а В. Д. Михайлов, без сомнения, к таковым относится), увиденное неминуемо вызовет определенные ассоциации:
«Все новое — технетское, все технетское — новое».
«Мы — не рабы, рабы — не мы».
«Люди уходят. Наш долг — помочь им уйти».
«Падающего подтолкни».
«Чемодан — вокзал — Россия».
«Техницизм есть рациональное мышление, реализованное на практике».
«Учение Маркса всесильно, потому что оно верно».
«Труд делает свободным».
«Свобода — это рабство».
«Счастье — это спокойствие и единообразие».
Вопрос на засыпку — какие лозунги взяты из вымыслов фантастов, какие — из умствований философов, а какие — из омерзительной реальности?
От того, что «хрустальной ночью» в фашистской Германии громили витрины, а в «ночь черного хрусталя» — компьютеры, сам принцип не меняется. А кого винить и кого бить — всегда найдется. Причем если в «Ночи…» объект травли вполне традиционный — это ученые и, само собой, евреи, то в «Восточном конвое» дело обстоит любопытнее. Технеты, отрекаясь от своего родства с родом человеческим, во всех несчастьях обвиняют людей. И они, между прочим, правы. Какие бы мерзости кругом не творились, виноваты в них люди, потому что кроме людей на этой планете мыслящих существ пока не имеется. И какие бы невероятные повороты не преподносила жизнь, за всем этим не стоит «никакой техники. Немного медицины и очень много политики».
Поэтому, хотя агент Ми (хай) лов, как положено ему по сюжету, и бегает, и стреляет, и вырубить врага приемом с мудреным названием типа «маваси суто гири» в состоянии, и чем-то вроде продажи славянского шкафа интересуется, но за маской супермена постоянно проглядывает умудренный автор, который скорее предпочтет остановиться, осмотреться, и увиденное окрест не столько влечет его к новым костоломным подвигам, сколько наводит на тревожные раздумья о судьбах человечества.
Что же до недостаточной «крутизны» дилогии Михайлова, то опыт жизненных наблюдений подсказывает следующее.
Мы здесь, в России, можем очень захотеть стать крутыми. Мы можем даже ими стать.
Но мы никогда их не полюбим.
И это радует.