Пассажиры, успевшие надежно пристегнуть пояса безопасности, перенесли воистину трагическое происшествие с достойным уважения спокойствием — вряд ли естественным, но тем не менее завидным. Так что несколько минут, — довольно много, впрочем, — пока останки машины снижались, в кабине никто не кричал, не вскакивал с места и вообще не проявлял никаких особенных признаков растерянности: все, повинуясь команде тренера, просто-напросто остались на своих местах, лишь приняв рекомендованные для таких ситуаций позы: пригнулись, приблизив головы к коленям. И лишь мужчина, до того дремавший в кресле «С» в первом ряду, отстегнулся, встал, несмотря на ощутимую болтанку, сделал, придерживаясь за переборку, три-четыре шага, нажал ручку двери и оказался в пилотской кабине. Видимо, действие это заинтересовало и тренера спортсменов, который немедленно поднялся со своего места и последовал за пассажиром.
В рубке было спокойно. Командир корабля сидел, откинувшись, насколько позволяла спинка кресла, второй пилот курил сигарету, глубоко затягиваясь и медленно выпуская дым, штурман, держа ладони на наушниках и полузакрыв глаза, слушал эфир. Казалось, никто из них не удивился неожиданному появлению пассажира. Он аккуратно затворил за собою дверь, широко расставил ноги, чтобы держаться устойчивей. Когда секундой позже в рубку вошел тренер, пассажир лишь посторонился, чтобы пропустить его. И опять-таки никто из экипажа не выказал ни малейшего признака удивления или беспокойства.
— Ну, как? — спросил пассажир, глядя на командира. Вопрос был задан по-английски. Пассажир владел языком чисто, но легкий, едва уловимый акцент свидетельствовал о том, что язык этот не был для него родным.
— Все о’кей, — ответил командир невозмутимо.
— Насколько возможно в этих условиях, — дополнил ко-пилот.
— Неожиданности? — поинтересовался пассажир, не проявляя никакого волнения.
— Ветер, — на этот раз ответил штурман. — Не по прогнозу. Норд-вест, с моря. До двухсот сорока футов. В этом году ветры вообще словно с цепи сорвались.
— Вроде бы ни к чему нам такой ускоритель, — сказал пассажир.
— Совсем некстати, — пробормотал тренер команды.
— А, ладно, — усмехнулся второй пилот. — Мелкая картошка.
— Значит, пронесет? — спросил пассажир.
— Боюсь, что занесет далековато, — кивнул командир.
— Может перенести через границу?
— Джордан, — сказал командир. — Как полагаешь?
— Не думаю, — сказал штурман.
— Джордан так не считает, — сказал командир.
— О’кей, — сказал пассажир. — Поживем-увидим, тогда у меня пока все. А у вас, тренер?
— Я подожду до земли, — сказал тренер. — Хотел только сказать, что у нас всё в порядке.
— Хотите кофе? — предложил штурман.
— Потом, — сказал пассажир. — На земле. Просигналить успели?
— Это автоматически, — объяснил второй пилот. — Комп подает сигнал без наших просьб.
— Спасибо за информацию, — поблагодарил пассажир.
— Не стоит благодарности, — ответил капитан.
Пассажир кивнул и неторопливо вернулся в салон, где включенные табло просили пассажиров воздержаться от курения и пристегнуть ремни.
— Ваши ребята хорошо переносят передряги, — одобрительно сказал пассажир тренеру, когда тот проходил мимо, направляясь к своему месту.
— Иначе нельзя играть, — сказал тренер.
— Покачивает, — сказал пассажир, держась за подлокотники кресла.
— Не без того.
— Могут быть легкие осложнения, как вы думаете? — спросил пассажир. — Путается вся топография. Может забросить куда-нибудь — в центр какого-нибудь города.
— Без осложнений редко обходится, — сказал тренер равнодушно. — И в городах люди живут.
Пассажир усмехнулся и, ни на что более не отвлекаясь, направился к своему месту. Для этого ему пришлось миновать несколько рядов. Люди, мимо которых он проходил, смотрели на него безразлично. Словно бы его вылазка к пилотам осталась незамеченной.
Кабина снижалась. Само приземление состоялось относительно благополучно. Опускавшаяся кабина счастливо миновала лес, — не очень густой, кстати, — и лишь чиркнула по верхушкам деревьев, по самой опушке, после чего достаточно ощутимо, но все же не очень опасно ударилась о мягкую, поросшую травой землю обширной поляны; аэростаты, успевшие за время спуска стравить почти весь газ (иначе кабину с людьми могло бы унести вообще неизвестно куда), — яркие оболочки баллонов перед тем, как погаситься, еще несколько метров протащили громоздкое тело машины по кустам, безжалостно ломая их, затем опали — и на этом рейс закончился.
Люди еще секунду-другую сидели молча, потом все разом зашевелились, отстегивая ремни и выбираясь с немалым трудом в проходы между креслами. Это было нелегко, потому что кабина лежала с сильным креном на борт — именно на левый, в котором были двери, так что для того, чтобы выбраться из машины, пришлось воспользоваться аварийными выходами. Несколько минут продолжались внезапно вспыхнувшие беспорядочные разговоры — вернее, не разговоры даже, а обмен какими-то междометиями, обрывистыми фразами, малопригодными для изложения мыслей, но прекрасно передающими чувства и настроения, и для того только и служащими, чтобы дать выход внутреннему напряжению. «Ну, слава Богу — смотри-ка, а? Все-таки… — М-да, знать бы заранее… — А я уж было подумал… — Смотрю на тебя, ты сидишь серьезный, как в церкви… — Ну, такое ли приходилось переживать! Вот однажды… — Ладно-ладно, воспоминания потом, сейчас в самый раз было бы глотнуть, это точно…» — и тому подобное. Многие с облегчением закурили, и привычный запах табачного дыма смешался с ароматами летней ночи.
Было двадцать третье июля, пора все еще коротких ночей. Самое начало суток — половина второго, но настоящей темноты так и не установилось: почти полная луна временами показывалась из-за туч и позволяла ясно разглядеть и обширную поляну, на которой приземлилась превращенная в спасательный ковчег кабина самолета, и неравномерно зубчатую, словно кардиограмма больного человека, кромку леса на востоке, и — на севере, поближе — другие заросли, не столь высокие, скорее напоминающие кустарник; похоже, что за ними протекала небольшая речка, быть может, даже просто ручей. На юге и западе лес подступал почти вплотную и уже не выглядел сплошной лентой, но расчленялся на отдельные деревья и их группы. С первого взгляда не было заметно никаких признаков цивилизации: ни захудалой постройки, хотя бы полу развалившегося сарая или охотничьей избушки, и ни единого огонька не светилось, насколько хватал взгляд. Можно было подумать, что потерпевших аварию людей и в самом деле забросило в какие-то забытые Богом и не востребованные людьми края; однако, все прекрасно понимали, что приземлились в Европе, хотя почти на ее окраине — однако, вся Европа населена не так равномерно-густо, как это представляется по книгам, и в ней еще немало мест, где можно и заблудиться, особенно в ночной мгле, и даже погибнуть нечаянно; правда, об этом люди не думали: активной группе не страшно то, что способно всерьез испугать одиночку. И все же мгновенная растерянность, похоже, охватила спасшихся; однако, уже в следующую секунду командир начал отдавать распоряжения экипажу, а тренер — своим спортсменам — и все очень быстро успокоились окончательно и принялись за дело, всем своим обликом и движениями стараясь выразить, что ничего страшного, собственно говоря, не произошло; словно бы такие происшествия были заранее предусмотрены расписанием полетов.
2
(170 часов до)
В то время как члены экипажа и спортсмены, собравшись группой подле измятых останков завершившего свой жизненный путь летательного аппарата, занимались непростым делом выгрузки багажа, тот пассажир, что во время аварийного спуска навестил пилотов самолета в их кабине, отошел шагов на двадцать и, остановившись, неторопливо и внимательно огляделся. Постояв так с минуту и не услышав, надо полагать, и не заметив ничего такого, что могло бы вызвать у него тревогу, он широкими шагами направился в сторону предполагаемой речки. Пройдя метров двести, вышел на неширокую, разбитую грунтовую дорогу, что шла к лесу. Пассажир нагнулся, внимательно ее разглядывая, и без труда различил следы широких гусениц. Он что-то проворчал себе под нос, пересек дорогу и продолжил путь в прежнем направлении.
Достигнув полосы кустарника, он решительно углубился в нее. Предчувствие не обмануло: за кустарником действительно открылась речка — неширокая и безмолвная, лишь по временам нарушавшая тишину ночи негромким воркованием. Пассажир отломил веточку, бросил ее в воду и таким способом без труда установил, что река текла слева направо — если стоять лицом к ней на этом, правом, как оказалось, берегу, южном.
Он постоял недолго, глядя на светлую дорожку, что наискось ложилась на воду, когда луна на краткие мгновения показывалась из-за туч. Потом вынул из кармана замшевой куртки, в которую был одет, маленький кожаный Футлярчик, извлек из него шарик — слуховую капсулу, вложил ее в ухо и застыл, прислушиваясь. Еще через несколько секунд начал медленно поворачиваться, переступая ногами на месте, — два или три раза останавливался на секунду-другую, потом возобновлял движение. Завершив полный оборот — кивнул, словно соглашаясь с самим собой, вынул капсулу из уха, водворил в футляр и спрятал его в карман.
Похоже, ничего другого ему и не нужно было. Он подошел вплотную к воде, так что носки его туфель ушли в мокрый песок, присел на корточки, сложил ладони ковшиком, зачерпнул воды, поднес к лицу, принюхался, попробовал на язык, но пить не стад, а выплеснул воду и вытер ладони платком. После этого он повернулся и зашагал обратно — туда, где оставались его товарищи по несчастью, пробормотав лишь:
— М-да, занесло, прямо сказать, далековато…
Люди уже справились с выгрузкой багажа (некоторые чемоданы оказались изрядно помятыми, но, будем думать, никто не посчитал этот ущерб чрезмерной платой за спасение; тем более, что спортивные сумки, весьма объемистые, кстати, находились в пассажирском салоне и вовсе не пострадали, а сейчас были в полном порядке сложены в стороне). Закончив свою работу, подтянув и свернув оболочки, люди, придя, надо полагать, к выводу, что ночью их никто разыскивать не станет и на помощь в ближайшие часы рассчитывать не приходится, пытались как-то поудобнее устроиться на ночь; кто-то успел уже приготовить себе немудреное ложе, натаскав сена из обнаруженного неподалеку, тут же на поляне, стога, большинство же решило скоротать ночь в тех самых креслах, в которых сидели во время полета. Чуть поодаль от нак