— Всё, как у людей…. — пробормотал он скорее самому себе, чем Лесте. Она, однако, услышала.
— А откуда тебе знать, как делается у людей?
Он не ожидал такого вопроса.
— Ну… странно было бы не знать этого — в мои годы.
— А, ну да, — сказала она. — Конечно.
И снова у него возникло впечатление, что он сказал не то, что следовало бы. Нет, — подумал он, — если завтра я не встречу, кого нужно, и не получу исчерпывающей информации о том, как мне надо себя вести, я сверну всю операцию и постараюсь выбраться отсюда как можно быстрее, если даже придется для этого использовать команду и пробиваться с шумом. Я всё время делаю не то, но если бы знать, как делать то, что нужно… Мы слишком поверхностно отнеслись к тому, что действовать придется не среди людей: людские реакции в общем рассчитать всегда можно, но как мыслят роботы — для нас полная загадка. Ну а сегодня — нужно прекратить все разговоры. Додержаться тут до утра — и либо встретиться, либо исчезнуть, третьего не дано. Прекратить разговоры. Похоже, единственный способ сделать это — лечь спать. Когда спишь — или делаешь вид, что спишь — имеешь право не поддерживать беседы.
Думаю, что желание отдохнуть не покажется ей неестественным: она ведь сама признала, что со мной не все в порядке и мне не помешает восстановить энергию.
Милов высказал эту мысль вслух; Леста не удивилась и не стала возражать.
— Наверное, это будет самое лучшее, — сказала она.
— Прекрасно. Где ты меня положишь?
Она взглянула удивленно.
— По-твоему, мы здесь не уместимся?
При этом она кивнула на диван.
— О, конечно, — сказал он, стараясь оставаться совершенно спокойным.
Ну, конечно; технеты ведь по сути бесполы, хотя внешность их и может ввести в заблуждение. На самом деле они — среднего рода. Так что нет ничего необычного… Всего лишь копии людей… Во всяком случае, именно такова информация, какой меня снабдили перед вылетом.
Очень удачные копии, — пришлось признать ему, когда он оказался вынужденным наблюдать за тем, как Леста раздевалась, нимало не стесняясь его, не выключая света. — Если бы я не знал, что это техналь… Но надо и в самом деле спать. Завтра нужно быть в форме, в наилучшей форме, на какую я еще способен…
7
(150 часов до)
Сон нокаутировал Милова; считай хоть до ста — он так и не пришел бы в себя, и пришлось бы уносить его с ринга на носилках. Сновидения были сложными, какими-то многослойными, типа матрёшки — сон во сне, и тот, в свою очередь, тоже во сне, а порою казалось, что туманная пелена сна вот-вот рассеется окончательно — настолько прозрачной становилась она, и за ней уже мерещилась реальность — но всё вновь густело, и продолжалась странная, потусторонняя жизнь, которой все мы живем и которую объяснить никто не в состоянии — можно только догадываться. В этом глубоком сне рассудок, наверное, и в самом деле покинул бренную свою оболочку, и пока он путешествовал по многим и многим измерениям и временам — тело жило своею, телесной, чувственной жизнью, ни у кого ничего не спрашивая и еще меньше собираясь давать хоть какой-то отчет. Лишенное информации и верящее только собственным ощущениям, тело действовало так, как повелевал инстинкт: почувствовав близость другого тела — живого, теплого — оно пустилось на поиски сходства или разницы, и разницу эту быстро и привычно обнаружило и сразу же соответственно отозвалось — прикасаясь, лаская, проникая, становясь всё настойчивее и устремленнее, отвергая всякие попытки возразить. Впрочем, таких попыток со стороны другого тела на самом деле и не возникало, скорее лишь намеки на них, более демонстративные, чем рассчитанные на успех. На самом деле другое существо почти сразу же стало отвечать на ласки — кто знает, осознанно или тоже повинуясь извечной программе; всё шло так, как и должно было идти, естественно и последовательно, пока оба тела не слились окончательно — однако, каждый и так представляет, что и как было с теми двумя в одной постели в отсутствие рассудков, уж непременно постаравшихся бы помешать. А позже, когда рассудки вернулись из пространства сна в наш трехмерный мир и заняли предназначенные места, каждое в своей плоти, тела отреагировали на это разве что тем, что еще теснее сдвинулись одно с другим, не прерывая начатого, но напротив, намереваясь повторить; здравым смыслам оставалось лишь притаиться до поры до времени — чтобы уж потом (а это «потом» неизбежно наступает) отыграться; если только удастся, конечно. Но когда настал миг и двое в постели открыли, наконец, глаза и осмысленно посмотрели друг на друга — ничего не произошло такого: они не отпрянули один от другого, не издали возгласов смущения хотя бы, даже не покраснели, но просто улыбнулись, ни слова не вымолвили ни он, ни она, и продолжали лежать: неяркий свет за окном свидетельствовал о том, что день еще не начался, и вставать было бы преждевременным.
В оправдание обоих можно сказать лишь одно: с вечера подобных намерений ни у кого из них не было, планов никто, не строил и занимали и его, и её совсем другие мысли — правда, отнюдь не одинаковые, что легко понять.
Иными словами, всё получилось непроизвольно и естественно — и, значит, наилучшим из всех возможных образом. Но при всем этом каждый из них предпочел сделать вид, что ничего не было, а если и было, то забылось сразу же и навсегда.
Но и время вставать тоже пришло в конце концов.
8
(149 часов до)
Вот тогда-то рассудок и принялся за свою пакостную работу. Нет, вовсе не стал упрекать за уже сделанное, отлично понимая, что прошлого не вернуть и не изменить. Но стал хитренько представлять дело так, что ничего, собственно, такого не произошло — ну мало ли, с кем не бывает, тут все взрослые, никому и ничем не обязанные… Даже хорошо: получена важная информация, — оказывается, техналь в этой области совершенно ничем не рознится от обычной женщины — но, в отличие от многих женщин, вовсе не является фригидной, напротив. Итак, всё произошло к лучшему, но поскольку это никак не лучший из миров, то и нет никакой причины расслабляться, погружаться в лирику, предаваться романтическим мыслям и вообще отвлекаться от главного; наоборот, надо еще строже следить за собой и за нею и не допускать более никаких осечек до самого конца, до мгновения, когда он покинет этот дом, чтобы отправиться на встречу к фонтану — туда, где уже был вчера и где, надо надеяться, сегодня ему повезет больше. Да, именно так надо было сейчас вести себя — однако, и не переусердствуя в прохладной невозмутимости: если встреча не состоится и сегодня — придется где-то переждать еще три дня, до следующего срока, а другого места, кроме этой вот комнатенки с ее хозяйкой, Милов не знал. Значит, надо было сохранять спокойствие во всем — как, скорее всего, делал бы настоящий технет; похоже, что другого отношения Леста и не ждет — во всяком случае, сама она ведет себя именно так. Леста — может быть, все это — действительно лишь стечение случайностей, однако возможен и другой вариант…
Пока Милов умывался над раковиной в углу, эти и подобные мысли быстренько прошуршали в голове, оставляя извилистый, как змея на пыльной дороге, след. Леста тем временем накрывала на стол. Завтрак оказался весьма умеренным — чтобы не сказать скудным: какие-то хрусткие кусочки (синтетика, что ли? Нет, кажется… но дома есть такое не приходилось никогда. Что-то эта жратва напоминает, никак не сообразить только — что именно; да ладно — выбирать не из чего, остается надеяться, что это не отрава для нежного человеческого организма). Сомнения Милова, впрочем, никак не отразились ни на лице его, ни на поведении — он хрустел себе и хрустел, пока посуда не опустела. Запили кипятком, подкрашенным слабой заваркой, вместо сахара была вроде бы карбоксилаза — ее Милов брать не стал, помнил, что от нее болит голова, а у него и так хватало причин для головной боли.
Поев — начали собираться, ни о чем не разговаривая, стараясь даже не встречаться взглядами — не из смущения, но как раз для того, чтобы не начинать никакого обмена мнениями: никто не стремился раскрывать свои планы и намерения на предстоящий день. Сборы, собственно, заключались только в том, что Леста убрала со стола посуду и надела куртку; технетский гардероб разнообразием не отличался. Милов стоял уже у двери.
— Мне пора, — объявил он кратко. Леста кивнула:
— Я тоже иду.
— Лучше выйдем порознь. Я первым.
— Хорошо. Мне все равно нужно еще позвонить по делу. А телефон на втором этаже. Ты успеешь отойти достаточно далеко.
— В случае чего — ты меня не знаешь, я у тебя не был.
Он ожидал, что она улыбнется, но она ответила серьезно:
— Да, конечно.
— Наверное, не вернусь.
Она только кивнула, лицо не выразило ничего.
Надо было уже идти; он бессознательно медлил.
— Спасибо тебе, — сказал он. — За всё.
Вот тут она неожиданно улыбнулась. Но лишь мгновенной улыбкой. И повернулась спиной — наверное, чтобы он ушел, наконец.
Милов осторожно приотворил дверь. Войти и выйти — это как летчику взлететь и приземлиться: самые опасные мгновения. Но за дверью всё оказалось спокойно: пустынный коридор, и в конце его — выход на тихую улицу.
Он перешагнул через порог и пошел, не оборачиваясь.
9
(147 часов до)
Путь до фонтана, до городского центра занял, как он и предполагал, сорок с небольшим минут. За это время, шагая в ритме, никого не обгоняя и не отставая, Милов успел совсем прийти в себя и настроиться на предстоящие, возможно, дела.
Он старался заметить признаки какого-то беспокойства, неблагополучия в городе, что было бы естественно после вчерашней информационной передачи; всё, однако, представлялось спокойным, обычным, народу на улицах было не меньше и не больше, чем вчера, трамваи, автобусы, машины двигались с прежней плотностью. Всё прекрасно, словом. И все же что-то происходило в стране — пусть и не в столице, а на востоке, но что-то происходило. Если сейчас встреча не состоится, то на предстоящие три дня выжидания надо будет, пожалуй, на