А вся эта болтовня по поводу того, что министр воспользовался якобы пребыванием в крае своего директора Департамента милиции на воздушном транспорте и поручил тому вмешаться в следственный процесс и установить истину, так то чистый блеф. Даже не упоминал о нем министр, давая вполне конкретные указания Грязнову. Скорее всего, это все — самодеятельность Жорки, в смысле, Георгия Александровича. И вот тут он и может, да и должен, в конце концов, схлопотать по полной программе. Однако торопиться не будем. Хотя и мешкать — тоже. А запрос в Главное управление кадров по поводу командировки Митрофанова Грязнов сегодня сделал, когда они с Турецким приехали в прокуратуру, чтобы осмотреть предоставленные бригаде помещения.
Между прочим, прокурор Зинченко был, не в пример вчерашнему дню, сама любезность. То ли сам чего, наконец, сообразил, то ли Меркулов постарался и внушил федеральному прокурору Федюнину, чтоб тот малость окоротил Зинченко. Неважно, было это или нет, но Роман Владимирович лично обошел со своими «гостями» все три комнаты, лично проверил сейфы, вызвал техника, и тот включил компьютеры и прочую технику. Ну, столько одному Турецкому было пока не нужно, зато забота, конечно, приятна. И Александр Борисович в самых изысканных выражениях высказал Зинченко свою глубокую признательность. А потом, когда прокурор ушел к себе, Грязнов с ухмылкой достал из сумки «акулу» и, не торопясь, прошелся по всем комнатам, особенно тщательно проверяя всю оргтехнику и электрические приборы. Пока было чисто, но это вовсе не означало, что так будет постоянно, — значит, надо держать ухо востро…
Олег Иванович Тимофеев оказался достаточно молодым человеком, уж сорока-то ему точно не было. Он встретил неожиданных посетителей спокойно, без всякого волнения. Грязнов в порту прихватил с собой Симагина, полагая, что двоим местным легче начать разговор, да они уже и знакомы, а Борис Егорович, в свою очередь, покажет, что московский генерал вовсе не страшный и с ним можно разговаривать доверительно. И вообще, важно начать, а дальше сам разговор выведет, куда нужно.
— Я понимаю, вам уже, вероятно, до рвоты надоели и допрашивающие вас, и сочувствующие, но вы уж не сердитесь, уделите и нам полчасика, — обратился к хозяину «малогабаритки» Вячеслав Иванович.
— Олег, надо, понимаешь? — поддержал Грязнова Симагин.
— Борь, ну я уж все рассказал, — устало поморщился Тимофеев, поглядывая на дверь, — они сидели в тесной кухне, за которой возилась и о чем-то громко вздыхала жена диспетчера.
— А может, нам лучше сделать так? — предложил Грязнов, понимая подавленное настроение хозяина. — Может, мы сразу будем в протокол записывать, чтобы потом не повторяться и не отнимать вашего времени?
— Да уж записывали, — упрямо повторил Тимофеев. — И все одно и то же, будто я чего нового могу им выдумать… Прокуратура была. И сюда приезжали, и к себе вызывали… Другой генерал, извините, приезжал и все мои показания подробно записал. Твой, между прочим, московский шеф, Борис. Но не он сам, конечно, писал-то, а его помощник, наверное. Высокий такой. С неприятной мордой…
— Ага, и нос с горбинкой. Раулем зовут, да? — спросил Грязнов.
— Как зовут, не знаю, он не назвался, а горбинка была. И голос простуженный — это летом-то! — презрительно фыркнул Олег Иванович. — Пивко холодненькое, поди, крепко уважает…
— Знаю его, — кивнул Вячеслав Иванович и подумал, что сегодня должен, по идее, прийти ответ и к Сане на факс о личности этого странного Рауля. Вот тогда и можно будет с ним пообщаться, а пока пусть бегает. — Но дело в том, Олег Иванович, что никаких ваших показаний в уголовном деле, возбужденном краевой прокуратурой в связи с авиакатастрофой правительственного самолета, не имеется. И как это надо понимать, я, естественно, догадываюсь. Видно, вы рассказали им нечто такое, что никак не укладывалось в рамки проводимого ими расследования. А что не укладывается, то долой, к чертовой матери!
— Ну, я ничего не могу сказать в этом плане. Я могу только повторить.
— Именно об этом мы и просили бы вас. И можете быть уверены, теперь ваши показания не пропадут.
— Вам видней… — по-прежнему неохотно отозвался Тимофеев. — Но желательно, чтобы и угроз тоже больше не было, на это могу рассчитывать?
— А с чьей стороны они исходили? — живо откликнулся Грязнов. — Впрочем, погодите, я сам, кажется, догадываюсь. Со стороны того горбоносого, да? И как он угрожал?
— Как? Просто… Если бы я не знал, что он — помощник генерала, подумал бы, что разговариваю с братвой. Уже уходя, он окинул оценивающим таким, кобелиным взглядом Инку, жену мою, поцокал вот так… — Олег выразительно сам поцокал языком. — Как эти «мандаринщики» на рынке делают, и говорит, уже в дверях, негромко, может, чтоб генерал не слышал, что я должен помалкивать и пасть свою не раскрывать. Иначе семья может разрушиться. Тонкий такой намек.
— Да, это он, конечно. Но, я полагаю, ему уже недолго осталось бегать и цокать языком. Возможно, денек-другой, не больше. Он не одному вам угрожал. Было и там, где упал самолет, за поселком Рассвет. Мужики слышали взрывы, а местный участковый даже побывал на месте падения, они же первыми и сообщили об этом факте. Вот их, как свидетелей, и попытались приструнить, да не очень вышло. Мы сейчас проводим собственную оперативную работу, документируем, и, как только закончим, будет принято, я надеюсь, кардинальное решение. Так что ничьей мести вам опасаться не следует. А теперь давайте по нашей теме. Итак, что вам известно?
Вячеслав Иванович говорил спокойно и уверенно, и его спокойствие передалось диспетчеру. Картина получилась следующая…
Олег Иванович рассказал, как обстояли дела в тот поздний вечер, когда в аэропорту ожидали прилета правительственного лайнера с министром на борту. Переговоры с экипажем шли в обычном рабочем режиме и никаких трудностей не предвиделось. Командир экипажа самолета, пилот первого класса Рутченко сообщил о заходе на посадку, диспетчер передал все необходимые для этого параметры — удаление, высоту, скорость и направление ветра и прочее, что делается как бы автоматически, после чего дал разрешение на посадку. По расчетам Тимофеева, самолет должен был коснуться колесами посадочной полосы ровно через шесть минут. Но неожиданно связь с бортом прервалась. А затем и сам самолет исчез с экранов радаров. Могли быть помехи, могло быть что угодно, вплоть до грозового фронта. Но синоптики ни о какой грозе не предупреждали. Десять минут прошли, а самолета все не было. И связи — тоже. Но с северо-западного направления донеслось нечто похожее либо на глухой взрыв, либо на отдаленный грозовой разряд. А позже грохочущие звуки повторились еще несколько раз, словно прокатился гром, разнесенный эхом.
Синоптики, естественно, не собирались признавать своей ошибки и настаивали, что никакой грозы в радиусе ста километров не наблюдалось. Однако же гремело?
Тимофеев, грешным делом, уже подумал, вернее, мелькнула у него такая крайне неприятная мыслишка, вызвавшая мгновенную ледяную оторопь на спине, что все эти громы — следствие уже свершившейся аварии, но он усилием воли постарался избавиться от наваждения. Впереди ведь у него еще целая ночь, и расслабляться, распускать нервы было категорически нельзя.
Потом начались странные звонки в диспетчерскую из помещения аэровокзала, где министру приготовили торжественную встречу с хлебом-солью, кратким банкетом и соответственными речами. Съехалось много важного народу, считай руководящие кадры всей Восточной Сибири и Приморья. Спрашивали о том, что слышно с самолетом? Не восстановилась ли связь с экипажем? Вообще, что нового в эфире? Ну, будто он сейчас все бросит и станет им рассказывать, о чем переговариваются, например, экипажи с землей, да вплоть до телефонных переговоров по сотовой связи — и такое нередко приходится слышать. Но что любопытно, в голосах тех избранных, которые ожидали министра и звонили по этому поводу в диспетчерскую службу, не ощущалось тревоги. Будто они все там были предупреждены заранее, что так оно и могло случиться. Что именно? А то, что экипаж правительственного самолета, повинуясь, видно, указанию министра, направил самолет на какой-нибудь другой аэродром, подальше на восток. Такая версия и была в тот вечер озвучена в VIP-зале аэропорта. Об этом же, как об окончательном решении, было позже сообщено и в диспетчерскую. Кто сообщил? Так сам генеральный директор авиакомпании «Сибирские огни» Громов, находившийся среди встречавших высокого московского гостя, и позвонил в диспетчерскую, как бы давая отбой.
Все-то бы оно так, да только одна упрямая заноза не давала покоя Олегу Ивановичу. Голос у Рутченко, у пилота, — не новичка какого-нибудь, а опытного человека, знавшего сибирские маршруты, что называется, назубок, был спокойный и уверенный. И вообще, за несколько минут до посадки решение о перемене аэродрома принимается разве что в исключительных обстоятельствах. А таковых в ту ночь не было. Это во-первых. И во-вторых, не давал покоя тот отдаленный гром без каких-либо признаков грозы. Олег Иванович по этим двум причинам и передал свои соображения начальству. Он не без оснований подозревал, что с самолетом случилось что-то непредвиденное. И несмотря на то что начальство было крайне недовольно, продолжал стоять на своем. Но была, как сказано, ночь, и поднимать поисковый вертолет, даже если бы кто-то и поверил в версию Тимофеева, было невозможно. Значит, придется ждать утра, и вот уже тогда, если связь с министром не будет восстановлена, и принимать соответствующие меры.
Видимо, о чем позже говорили в аэропорту, при обсуждении сложившейся ситуации с неудавшейся встречей, на всех, включая и авиационное начальство, подействовала твердая уверенность первого заместителя министра Смурова, бывшего, как говорится, во главе встречающих. Это ему принадлежало предположение, что министр по собственной воле изменил маршрут. Мол, обласканный президентом, тот теперь редко считается с мнением окружающих, настойчиво проводя собственную линию в политике министерства. Не говоря уже о бытовых ситуациях, вот вроде этой.