ии именно таковы, какими их ему представляют, и он испытывает вполне объяснимое к этому отвращение, в то время как все западные предубеждения еще сильнее укрепляются; или же он отдает себе отчет, что эти концепции не могут, на самом деле, быть такими абсурдными и лишенными смысла, он более или менее смутно чувствует, что там должно быть что-то другое, но не знает, что же это может быть, и отчаявшись узнать это когда-нибудь, он отказывается этим заниматься и даже не хочет больше думать об этом. Таким образом, окончательным результатом будет всегда отдаление, а не сближение; мы, естественно, говорим только о людях, которые интересуются идеями, потому что только среди них находится тот, кто смог бы понять, если бы ему предоставили для этого средства; что касается остальных, которые видят в этом только предмет любопытства и эрудиции, то мы не хотим даже заниматься ими. В конце концов большинство ориенталистов являются всего лишь эрудитам и хотят ими быть; пока они ограничиваются историческими или филологическими трудами, это не имеет большого значения; очевидно, что работы такого рода ничем не могут служить для достижения той цели, которую мы здесь рассматриваем, их опасность, в общем, та же, что и во всех злоупотреблениях эрудицией, мы хотим сказать, распространение «интеллектуальной близорукости», ограничивающей любое знание поисками деталей и напрасной тратой сил, которые могли бы быть лучше использованы во многих случаях. Еще более важно, по нашему мнению, то, что деятельность, осуществляемая некоторыми ориенталистами, которые претендуют на понимание и интерпретацию учений и извращают их при этом самым невероятным образом, иногда заявляя, что они их понимают лучше, чем сами восточные люди (как Лейбниц воображал, что нашел истинный смысл знаков Фу-Си), и даже не думают узнать мнение авторитетных представителей тех цивилизаций, которые они хотят изучать, что, однако, следовало бы сделать в первую очередь, вместо того, чтобы поступать так, как будто речь идет об реконструкции исчезнувших цивилизаций.
Эта невероятная претензия только лишь выражает веру западных людей в свое собственное превосходство: даже когда они соглашаются принять к рассмотрению идеи других, они считают самих себя настолько умными, что считают себя способными понимать эти идеи гораздо лучше, чем те, кто их выработал, и что им достаточно на них посмотреть извне, чтобы полностью понять, как к этому относиться; когда имеют такое доверие к самими себе, то вообще утрачивают всякую возможность реального обучения. Среди предрассудков, вносящих свой вклад в поддержание такого умонастроения, есть такой, который мы назвали «классическим предрассудком» и о котором мы уже упоминали по поводу веры в единственную и абсолютную «цивилизацию», лишь частной формой которой является эта: поскольку современная западная цивилизация считает себя наследницей греко-романской цивилизации (что верно лишь до определенной степени), то не хотят ничего знать кроме нее[24] и убеждены, что все остальное лишено интереса или может быть лишь предметом чего-то вроде археологического интереса; заявляют, что в других местах нельзя найти никакой стоящей идеи или что, по крайней мере, если случайно таковая встретится, то она должна также существовать и в греко-романской античности; и хорошо еще, если не доходят до утверждения, что это может быть только заимствованием, сделанным у этой последней. Те же, кто так специально не думает, не в меньшей степени подвержены влиянию этого предрассудка: есть и такие, кто афишируя определенную симпатию к восточным учениям, всеми силами хотят втиснуть их в рамки западной мысли, что полностью искажает их, это доказывает, по сути, что они ничего в них не понимают; некоторые, например, хотят видеть на Востоке только религию и философию, т. е. то, чего там нет, но не хотят видеть то, что там существует в действительности. Никто никогда не заходил дальше в этих ложных уподоблениях, как немецкие ориенталисты, у которых как раз самые большие претензии и которым удалось почти полностью монополизировать интерпретацию восточных учений: с их узко систематическим складом ума они делают из них не только философию, но нечто совершенно похожее на их собственную философию, тогда как речь идет о вещах, никакого отношения к этим теориям не имеющих; очевидно, они не могут смириться со своим непониманием и не могут удержаться от того, чтобы все привести в соответствие со своей ментальностью, веря, что они доставили большое счастье тем, кто оценивает их идеи «пригодными для детей восьми лет». Наконец, в Германии сами философы непосредственно в этом замешаны, Шопенгауэр, в частности, во многом ответственен за то, каким образом там интерпретируют Восток; и сколько людей, даже вне Германии, начавших повторять (вслед за ним и его учеником фон Гартманом) готовые фразы о «буддистском пессимизме», который они даже охотно положили в основание индуистский учений! Есть большое число европейцев, которые воображают себе, что Индия является буддистской, столь велико их невежество, и как бывает в подобных случаях, они не упускают случая говорить об этом кстати и некстати; наконец, если публика приписывает буддизму чрезмерное значение, то вина за это лежит на невероятном количестве ориенталистов, специализировавшихся на этом, которые к тому же нашли средства все деформировать, отклонившись от восточного духа. Истина состоит в том, что ни одна восточная концепция не является «пессимистической» и что даже буддизм не является таковым; правда, что там нельзя найти и большого «оптимизма», но это просто доказывает, что такие этикетки и классификации сюда не приложимы, а также и все другие, также созданные для европейской философии, и что восточными людьми вопросы ставятся иным образом; чтобы рассматривать вещи в терминах «оптимизма» и «пессимизма», нужен западный сентиментализм (этот самый сентиментализм подтолкнул Шопенгауэра искать «утешения» в Упанишадах); глубокая безмятежность, которую дает индуса чистое интеллектуальное созерцание, находится по ту сторону от этих случайностей. Мы не сможем закончить если захотим обнаружить все ошибки такого рода, даже одной из этих ошибок было бы достаточно, чтобы доказать полное непонимание; у нас совсем нет намерения давать здесь каталог неудач (немецких и других), которыми заканчивается изучение Востока, предпринятое на ошибочных основаниях и вне всякого истинного принципа. Мы упомянули Шопенгауэра только потому, что он является очень «показательным» примером; из ориенталистов в собственном смысле слова мы уже выше цитировали Дойссена, интерпретирующего Индию в соответствии с концепциями того же Шопенгауэра; напомним также Макса Мюллера, пытающегося обнаружить «семена буддизма», т. е. инакомыслия, даже в ведических текстах, которые являются главным основанием традиционной индуистской ортодоксии. Мы могли бы продолжать таким образом почти без конца, даже приводя всего один или два момента для каждого; но мы ограничимся еще одним, последним примером, потому что он поможет четко показать конкретную, очень характерную, предвзятую точку зрения: это Ольденберг, «априори» отбрасывающий все тексты, в которых сообщается о фактах, кажущихся чудесными, и утверждающий, что в этом надо видеть позднейшие добавления, не только от имени «исторической критики», но под предлогом, что «индогерманцы» (sic) не допускают чудес; пусть бы он говорил, если он хочет, от имени современных немцев, которые не зря ведь являются изобретателями так называемой «науки о религии»; но то, что он приписал индусам свои мнения, свойственные антитрадиционному духу, вот что переходит все границы. Мы уже в другом месте сказали, что следует думать о гипотезе «индогерманизма», причина существования которой чисто политическая: ориентализм немцев, как и их философия, стал инструментом на службе их национальных амбиций, что, впрочем, не говорит о том что его представители необходимым образом бесчестны; нелегко постичь, до чего может дойти ослепление, причина которого во вторжении сентиментальности в те области, которые должны быть резервированы для интеллекта. Что касается антитрадиционного духа, находящегося в глубине «исторической критики» и всего того, что более или менее прямо с этим связано, то он является чисто западным, а на самом Западе — чисто современным; мы не будем на этом останавливаться слишком долго, потому что именно это глубже всего отвращает восточных людей, которые в высшей степени традиционалисты и которые были бы ничем, если бы они не были таковыми, потому что все, что образует их цивилизации, является строго традиционным; следовательно, именно от этого духа следует в первую очередь освободиться, если хотят иметь какую-то надежду на взаимопонимание с ними[25].
Кроме более или менее «официальных» ориенталистов, у которых, по крайней мере, за отсутствием других интеллектуальных качеств, есть добрая воля, в общем, неоспоримая, есть (как западное представление восточных учений) только мечтания и бредни теософов, представляющие собою ткань из грубых ошибок, усугубляемых к тому же приемами самого низкого шарлатанства. Мы посвятили этому предмету специальное исследование[26], где мы обращались только к самым строго установленным фактам, чтобы полностью обличить все претензии этих людей и чтобы показать, что у них нет никакого основания говорить от имени Востока, а как раз наоборот; поэтому мы не хотим к этому возвращаться, но мы не можем удержаться от упоминания об их существовании, поскольку одним из их притязаний как раз является осуществление на свой манер сближения Востока и Запада. Здесь тоже, даже не говоря о политической изнанке, играющей значительную роль, присутствует антитрадиционный дух, который под покровом фантастической псевдотрадиции безудержно пускается в беспочвенные теории, ведущая нить которых образована эволюционистской концепцией; под обрывками, заимствованными из самых разных доктрин и за санскритской терминологией, используемой почти всегда вопреки смыслу, стоят совершенно западные идеи. Если бы и могли быть там элементы сближения, то Восток должен был бы все взять на себя: ему же уступают на словах, но требуют отказаться от всех его основных идей, а также от всех институтов, к которым он привязан; однако, восточные люди, в особенности, индусы, кото