Там же возникли и первые, самые ранние представления о загробном суде. Они, как уже сказано, нашли свое выражение в египетской «Книге мертвых», но также и в превращении Гильгамеша в обожествленного судию над мертвыми в преисподней. Наконец, именно в Египте была совершена первая в истории человечества попытка перехода к единобожию — знаменитый солнцепоклоннический переворот Аменхетепа IV. Такая же тенденция к единобожию наблюдалась позднее и в Месопотамии, где была сделана попытка представить всех главных богов как ипостаси бога Мардука, превращаемого таким образом в единого и единственного бога. Тенденции «осевого прорыва» (термин К. Ясперса) здесь, таким образом, имелись, и даже ранее, чем у других цивилизаций.
Однако именно глубокая древность Египетской и Месопотамской цивилизаций была, видимо, тем камнем преткновения, который помешал развитию и завершению этой тенденции. Именно гигантский объем высокоавторитетных культурных ценностей, уже «наработанный» ко времени возникновения «осевых» тенденций, сделал упомянутые цивилизации столь невосприимчивыми к коренным переменам. Традиция здесь оказалась сильнее новаторства.
Но когда эти цивилизации оказались в состоянии глубокого кризиса, когда авторитет традиции сильно упал, здесь очень быстро распространились этизированные варианты местных религий, а позднее — христианство и ислам. Вообще кризис общества, подрывающий древнюю и высокоавторитетную традицию, или просто отсутствие таковой являются, видимо, необходимым условием победы новых учений. Они оказываются, таким образом, если употреблять терминологию Тойнби, новым «ответом» на «вызов» исторических обстоятельств.
Особенно хорошо это видно на примере христианства, возникшего и распространившегося в условиях кризиса древнего общества, кризиса столь сильного, что он представал глазам современников как видение рушащегося мира. На этот «вызов» было предложено два «ответа» — мирской и духовный. Мирской «ответ» можно сформулировать примерно так: «Если мир рушится, надлежит подпереть его железными столбами» — так возникла и укрепилась империя. Духовный «ответ» звучал примерно так: «Если мир рушится — туда ему и дорога, надлежит же спасать душу» — так возникло христианство.
Поначалу эти два ответа казались абсолютно несовместимыми, исключающими друг друга. Вот чем объясняется яростная ненависть христиан к империи — она вряд ли была бы меньшей, даже если бы первые императоры и не были чудовищами. Этим же объясняются и гонения на первых христиан. И лишь гораздо позднее выяснилось, что эти «ответы» вовсе не исключают друг друга. Вероятно, примерно такой же была и судьба зороастризма. Сначала Заратуштра и его сторонники подвергались гонениям, но впоследствии зороастризм стал государственной религией. Не случайно также, что основатели этих учений были, как правило, провинциалами, т. е. людьми, принадлежащими к данной культуре, но не обремененными чрезмерной канонической ученостью.
Возвращаясь к Месопотамии и Египту, заметим, что здесь проблема зла и личной ответственности за пределами права была поначалу решена традиционными способами — при помощи молитвы и магии. Именно магическим обрядом является знаменитая «Отрицательная исповедь» из «Книги мертвых» — вложенная в уста усопшего речь, в которой он перед лицом загробного суда отрицает какую бы то ни было свою причастность к злым делам. Эта «исповедь» коренным образом отличается от христианской исповеди, в которой человек, напротив, заявляет о своей греховности и одновременно о глубоком и искреннем раскаянии. И дело не только в невозможности обмануть всеведущего Бога, но, прежде всего, — в обязательности покаяния. «Отрицательная» же исповедь древних египтян вообще является не исповедью, но способом при помощи магии обмануть загробных судей — ведь абсолютно безгрешных людей не бывает. Неудовлетворительность такого решения вопроса становилась все более очевидной по мере распространения новой этики.
Впрочем, имела место также и неудовлетворенность самой этикой и предлагавшимися ответами на вопрос о смысле жизни. Эта неудовлетворенность получила многообразное выражение практически во всех культурах древности. Таким выражением были, например, «Диалог господина с рабом», созданный в Вавилонии, философия киников в Греции и даосская философия «недеяния». Все они провозглашают одинаковую бессмысленность любых поступков, а, следовательно, также добрых и злых дел.
С другой стороны, следует отметить также и своеобразную «практическую эсхатологию», т. е. попытки создать Царство Справедливости и Добра «здесь и сейчас». Такие устремления порождали чрезвычайно взрывчатую смесь из религиозных учений и повстанческих движений едва ли не по всей тогдашней ойкумене. Можно перечислить восстание «Желтых повязок» в Китае, манихейство и движение Маздака в Иране, иудейские войны, восстание Аристоника и движение циркумцелионов в африканских провинциях Римской империи. Последним из таких движений был ислам, который, таким образом, и завершает собой, по нашему мнению, «осевое время».
3. Проблема изменений мироощущения в истории
В настоящее время известный тезис К. Маркса о том, что «философы до сих пор лишь различным образом объясняли мир, задача же состоит в том, чтобы изменить его», стал предметом насмешек. Предполагается, что такая задача не под силу философам и вообще не под силу никому, кроме времени. Однако следует иметь в виду, что именно эта задача была вполне осознанно поставлена и успешно решена пророками, проповедниками и философами «осевого времени» и народными массами, овладев которыми идея стала материальной силой. Новый мир не только возник, но и устоял. Разумеется, этот новый мир (так и хочется сказать, цитируя О. Хаксли, «этот славный новый мир») получился мало похожим на тот, который представал в видениях пророков и выкладках мудрецов.
К. Ясперс писал, что «осевое время» было временем борьбы логоса против мифа, трансцендентного Бога против выдуманных демонов, а также борьбы за истинный образ Бога против ложного, противоречащего этике. Так оно, разумеется, и было, но возникший новый мир очень быстро обзавелся собственной мифологией и демонологией и начал вести кровопролитные войны по поводу того, какой именно образ Бога является истинным. Несомненный шаг человечества вперед был сделан, но он был дорого оплачен, в частности возникновением таких явлений, как религиозный фанатизм и ханжество, совершенно неизвестных ранней древности. Все это, однако, не есть довод в пользу исторического пессимизма. Человечество все так же, как и в древности, как и во все другие эпохи, живет методом проб и ошибок. Вот только цена ошибки, как уже сказано в Предисловии к этому тому, становится все более высокой. Люди, жившие в «осевое время», разумеется, не воспринимали его как этап исторического процесса. Это видно только нам, из нашей дали.
В свою очередь, нам очень трудно понять, в чем состоит смысл нашей эпохи. Но вполне возможно, что мы живем в некое новое «осевое время», начавшееся, возможно, около XV в. Никому из нас не дано узнать, верно ли это предположение. Можно лишь сказать, что, в связи с ускорением хода истории, новое «осевое время» будет, видимо, более коротким, чем первое, которое, впрочем, возможно, не было первым. К. Ясперс полагает, что «чистота и ясность, непосредственность и свежесть первого осевого времени… не повторяются». Кроме того, нынешние сдвиги в мироощущении, науке и технике суть «чисто европейское явление и уже по одному тому не могут считаться второй осью».
Оба эти положения по меньшей мере спорны. Ведь и сама идея «осевого времени» (первого, конечно) есть продукт философских построений, основанных на общем впечатлении, на взгляде издали, при котором не видны отталкивающие подробности. Но они, разумеется, хорошо известны историкам. Напротив, современникам, конечно, бросаются в глаза, прежде всего, именно отталкивающие подробности. Да и стало этих подробностей значительно больше, ибо возросли технические возможности для тирании и массовых убийств (Герцен говорил, что Чингис-хан с телеграфом куда страшнее, чем Чингис-хан без телеграфа). Реальная действительность во все времена изобиловала поводами для пессимизма. Но может быть, через один-два века (если, конечно, человечество уцелеет и не одичает) мы тоже будем смотреться из той дали как персонажи античной трагедии или, по меньшей мере, как ее хор, а кровь и грязь сольются в неразличимый и, чего доброго, даже красивый фон. Кроме того, историки и социологи, разумеется, возразят К. Ясперсу, что хотя это нынешнее движение действительно началось в Европе, оно охватило ныне все человечество. Да и первое «осевое время» началось в Передней Азии (Заратуштра и Исайя были, вероятно, современниками) и лишь через несколько веков охватило почти весь мир.
Что же касается возможного «предпервого осевого времени», то им вполне может быть время возникновения первых цивилизаций, переход от родо-племенного к древнему гражданскому обществу. О нем мы можем судить лишь по археологическим данным, но не приходится сомневаться в том, что это была эпоха напряженнейшей духовной работы, радикальной смены ценностей. То же самое можно, вероятно, сказать и об эпохе неолитической революции. При таком взгляде на историю она предстает в виде относительно коротких периодов бурного и напряженного взаимосвязанного развития, и коренных перемен, перемежающихся гораздо более длительными периодами медленной эволюции и относительного разобщения, своего рода накопления сил для нового общего рывка. Можно, таким образом, говорить о «макроистории» как едином и имеющем своеобразную волновую природу историческом процессе, охватывающем все человечество, и о «микроистории» как о конкретных проявлениях этого процесса в пространстве и времени.
4. Проповедь Заратуштры
Как бы ни датировать откровение Заратуштры — от середины II до середины I тысячелетия до н. э. (а наиболее вероятной датой следует считать, видимо, рубеж II–I тысячелетий), — в двух вещах сомневаться не приходится: Заратуштра реально жил, а его проповедь дошла до нас именно так, как он произносил ее перед своими первыми приверженцами. Непреодолимая сложность заключается, однако, в том, что слова древнеиранского пророка могут толковаться и переводиться по-разному. Арии считали письмо непригодным для записи священных изречений, все богослужебные тексты читались наизусть и передавались из уст в уста по памяти. Все высказывания пророка, благоговейно сохраненные его последователями и зафиксир