Даллас, 1950, Нимзо-индийская защита
Трудно отражать атаки настоящего тактика, атаки стратега отразить почти невозможно. Никакая безупречно проведенная тактическая комбинация не идет в сравнение с приведением в исполнение стратегического замысла. Стратег держит противника в напряжении и не дает вздохнуть.
Взять, к примеру, далласскую партию: Месир ставит слона на g6 и берет под контроль центр поля. Проводит пешку и блокирует королеву. Угрожает королю. Бедный противник растерян, что делать? Всех сразу не защитить! С какой стороны последует удар? Нужно было видеть, как Месир вынудил Нейдорфа метаться по всему полю в попытке защитить то один, то другой фланг!
Шахматы стали их языком. Старый Миксер, невнятный и невразумительный, за шахматной доской вновь обретал утраченную способность выражать мысли изящно и остроумно. И Мэри-Конечно, быстро делавшая успехи – для человека, который не умеет ни читать, ни писать, ни выговаривать “п”, с обидой думал я, слишком быстро, – лучше других могла оценить виртуозность поверженного судьбой гроссмейстера, неожиданно ставшего для нее другом.
Он учил ее со всем терпением, без конца показывал повторяющиеся, невыразительные гамбиты и комбинации, пока она не начала понимать их смысл. Он поддавался, подсказывал ход, объяснял все его последствия и мало-помалу открывал перед ней бесконечные возможности шахмат.
Такой был его способ ухаживать.
– Это будто бы криключение, баба́, – как-то раз Мэри попыталась объяснить мне свое отношение к игре. – Знаешь, он будто открывает мне другую страну. Что за жизнь там, баап-ре! Кри-красная и ужасная, и забавная, и вся в загадках. Для меня там все будто открытие. Как тебе объяснить? Мне нравится. Удивительная игра.
Тогда я понял, насколько дело серьезно. Мэри-Конечно, которая никогда не была замужем, уже дала понять старому Миксеру, что “вертеть хвостом” в ее возрасте поздновато. Уборщик же был вдовцом, а след уже взрослых его детей давно затерялся где-то за неприступными стенами Восточной Европы. И он с увлечением предался шахматному флирту, не надоедавшему благодаря новизне каждой партии, согревшему их изголодавшиеся по теплу постаревшие души.
Что сказал бы на это Додо? Скорее всего, оскорбился бы, посмотрев на то, как шахматы, его шахматы, во все времена служившие теоретикам войн наглядным пособием для отработки тактики, превратились у них в искусство любви.
Что же касается меня, то разгром, который мне учинили Мэри-Конечно вместе со своим Ухажерчиком, стал для меня началом полосы неприятностей. Дюрре и Муниза заболели свинкой, и я заразился, несмотря на все старания матери нас разделить. Несчастный, я слушал, как врач говорит, чтобы я лежал и без необходимости вообще не вставал с постели.
– Если же вы ослушаетесь, – говорил он, – родителям даже не придется вас наказывать. Вы накажете себя сами.
Следующие несколько недель я провел в постели, денно и нощно снедаемый страхом при мысли об изуродованных яичках и о неизбежных последствиях – все кончено, не начавшись, это нечестно! – но пуще всего страдал от непрестанных насмешек быстро выздоровевших сестер. В конце концов повезло: болезнь задела лишь верхние железы.
– Подумать только, до чего повезло всем твоим девушкам, бхаи[67], – фыркала Дюрре, прекрасно осведомленная о моих неудачах с Розалией и Шандни.
По радио все время пели, до чего хорошо жить в шестнадцать лет. Где были в то лето все эти мои сверстники, мальчики и девочки, вкушавшие радости жизни? Может быть, колесили в “студебеккерах” по просторам Америки? Среди своих я таких не встречал. Лондон, то есть район Кенсингтон-гарденс В-8, слушал Сэма Кука. Еще один субботний вечер… Может быть, первым номером среди хитов и была песня о счастливой любви, но мы вместе с Сэмом одиноко тосковали в самом низу таблиц и чувствовали себя, мягко говоря, отвратительно.
– Баба́, скорее вставай.
Среди ночи айя трясла меня за плечо. Громкий шепот наконец вырвал меня из сна, и я вышел, зевая, как был, в пижаме. Возле нашей двери на площадке, привалившись к стене и поскуливая, скорчился Миксер. Под глазом у него был синяк, а на губах запеклась кровь.
– Что случилось? – мгновенно проснувшись, спросил я у Мэри.
– Люди, – запричитала Мэри. – Угрожали. Избили.
В тот вечер в его закуток заглянул веселый махараджа П.
– Если меня будут искать… э-э… неприятные типы, меня нет, о’кей? О, вы пьете чай, как мило! Наверх не пускайте, о’кей? Дам хорошие чаевые.
Немного погодя в закутке появился старый махараджа Б., вид у него был встревоженный.
– Суно, слушай, – сказал махараджа Б. – Ты знать не знаешь, где я, самаджх лийа? Дошло? Меня ищет какая-то рвань. Ты ничего не знаешь. Уехал за границу, ачча[68]? Уехал за границу надолго. Это твоя работа, приятель. Хорошо награжу.
Поздно ночью в дом действительно ввалились два мерзких типа. Похоже, наш веселый и волосатый принц П. влез в карточные долги.
– Нет, – Миксер улыбнулся пошире. – Его нет.
Типы медленно закивали. У них были длинные волосы и толстые, как у Мика Джаггера, губы.
– Деловой, а? Значит, нужно было назначить время, – сказал первый, обращаясь к другому. – Говорил я тебе, надо было сначала позвонить?
– Говорил, – согласился второй. – С человеком королевских кровей, сказал ты, надо повежливей. Ты был прав, сынок, а я, клянусь папой, ошибся. Виноват, клянусь мамой.
– Надо оставить визитку, – предложил первый. – Тогда он будет знать, кто его ищет.
– Блеск, – сказал второй и дал Миксеру в зубы. – Вот ты ему все и передашь, – сказал второй и двинул старику в глаз. – Когда вернется. Уж не забудь.
После них Миксер запер дверь на замок, и потом, уже за полночь, в нее застучали.
– Кто? – спросил Миксер.
– Друзья махараджи Б., – ответил голос. – Ах, простите, соврал случайно. Мы знакомые махараджи.
– Знакомые его леди, – поправил его второй. – Чтобы уж быть совсем точными.
– По этой причине мы просим аудиенции, – сказал первый.
– Нет, – сказал Месир. – Самолет. Нет. Нет его.
За дверью наступила тишина.
– Самолеты хорошо, пам-па-рам-парам-пам. В Биарриц? В Монте-Карло, куда он улетел, а?
– Будьте любезны, – сказал первый голос, – передайте Его Высочеству, мы будем с нетерпением ждать его возвращения.
– Наши лучшие пожелания нашему общему другу, – сказал второй голос. – Ждем с нетерпением.
Противник растерян, что делать? В голове бессвязно замелькали фразы из шахматного учебника. Всех не защитить! С какой стороны последует удар? Нужно было видеть, как Месир вынудил Нейдорфа метаться, спасая то правый, то левый фланг!
В этот раз обошлось без применения грубой силы, но Миксер, вернувшись в каморку, заплакал. Потом поднялся в лифте на пятый этаж и через щель почтового ящика шепотом вызвал Мэри, которая спала на полу на своем матрасе.
– Я не хотела будить сахиба, – сказала Мэри. – Ты и сам понимаешь, а? А бигум за день так устает. Так что скажи нам, баба́, ты, что делать?
Какого решения она от меня ждала? Мне было шестнадцать лет.
– Миксер должен вызвать полицию, – неоригинально предложил я.
– Нет, нет, баба́, – горячо запротестовала Мэри. – Если у махарадж будет скандал из-за Ухажерчика, в виноватых окажется только он.
Других предложений у меня не нашлось. Они оба смотрели на меня умоляющими, испуганными глазами, а я стоял перед ними и чувствовал себя дурак дураком.
– Идите спать, – сказал я. – Утром что-нибудь придумаем.
Сначала тактическая атака, подумал я. Пешки наносят удар. Потом идет в ход тяжелая артиллерия, потом – стратегическая разработка. Стратег держит противника в напряжении и не дает вздохнуть.
Утром ничего не произошло, тучи рассеялись. Не верилось ни в кулаки, ни в угрозы. Днем в закуток к Ухажерчику зашли оба махараджи и оба сунули в кармашек жилета по пятифунтовой бумажке.
– Защитил свою крепость, приятель. Молодец, – сказал принц П., а махараджа Б. с чувством добавил:
– Держись. Все в порядке, ачча? Все закончилось.
В тот день после обеда мы втроем – с айей Мэри и Ухажерчиком – держали военный совет и пришли к выводу, что никаких действий больше не требуется. В подобных ситуациях привратник всегда на передовой, говорил я, а он свой рубеж удержал. Самое страшное позади. Подтверждение получено. Всё, конец.
– Всё, конец, – с сомнением повторила айя, но ей так хотелось успокоить Месира, что она быстро согласилась и посветлела лицом. – Ухажерчик, – сказала она. – Конечно! Всё в корядке, конец.
От радости она захлопала в ладоши и предложила ему сыграть в шахматы, и Миксер впервые отказался.
На какое-то время бурные события в доме оторвали меня от мыслей о Мэри-Конечно и Миксере.
У одиннадцатилетней нашей Мунизы рановато начался трудный возраст. Гневливая, как и отец, она тоже стала подвержена вспышкам ярости, а когда теряла контроль, бывала невыносима. В то лето Муниза, кажется, не упустила ни одного случая сцепиться с отцом и, несмотря на свой нежный возраст, почти на равных мерялась с ним силами. (Однажды, когда я вмешался в их схватку в кухне, Муниза схватила кухонные ножницы и недолго думая запустила в меня. Ножницы пропороли мне ногу. С тех пор я старался держаться от их ссор подальше.)
Наблюдая за этими баталиями, я начал сомневаться в смысле семьи как таковой. Я смотрел на вопившую сестру и думал, до чего успешно она справлялась с задачей разрушения и себя, и отношений с людьми, в которых нуждается больше всего на свете.
Смотрел, как кривится лицо отца, и думал о британском гражданстве. По тогдашнему своему индийскому паспорту я мог ездить только в несколько стран, аккуратненько перечисленных на странице справа. Но вскоре должен был получить новый, британский, и тогда собирался уехать от них от всех. Я не желал больше видеть ничьих искривленных лиц.