во Вьетнам начали в большом количестве приезжать американцы, они просто вписались в уже установившийся порядок, тем самым невольно подтвердив свою репутацию нового поколения западных колонизаторов.
Во Вьетнаме вместо порочно-привлекательных японок-панпан на сцену вышли сайгонские девушки из баров, своей привлекательностью обязанные все тому же источнику – американским армейским магазинам, поставлявшим на вьетнамский черный рынок товары вроде дезодорантов или губной помады “Ревлон”. В Японии власти, неохотно идя на такие уступки, сочли необходимым предоставить массе рядовых американцев императорские привилегии. Во Вьетнаме же, стране гораздо более коррумпированной и неуправляемой, чем Япония, поставкой сексуальных услуг иностранцам занялись организованные преступные банды под покровительством правительства. Добавьте к этому катастрофические сдвиги, вызванные самой войной: десятки тысяч деревенских семей оказались оторванными от родных мест и не имели других источников дохода, кроме тех, что добывали проституцией их дочери. Подбросьте туда же огромный материальный соблазн, какой создавало присутствие более чем полумиллиона американцев с шальными деньгами на руках, – вот и все ингредиенты, необходимые для получения эротической вакханалии военной поры небывалых дотоле масштабов.
Отступление шестоеКомплекс Баттерфляй
“Я вполне мог бы написать либретто для Пуччини”, – сказал мне Паскаль “Рон” Политано, имея в виду оперу “Мадам Баттерфляй”. Пожалуй, ему и вправду удалось бы это, учитывая меру его литературных способностей и выпавший ему жизненный опыт. Политано, бывшему “зеленому берету”, выполнявшему военный долг во Вьетнаме, также довелось служить во всех азиатских горячих точках, куда США отправляли свои войска после Второй мировой войны. Сейчас он живет в деревенском доме в северной части штата Нью-Йорк. Тыльная часть его дома выходит окнами на зеленые холмы, поднимающиеся к Адирондакским горам. Его жизнь протекает среди книг и бутылок хорошего вина, он сочиняет стихи, рассказы и романы, и большая часть этих произведений уже опубликованы им за собственный счет. За его плечами – жизнь, полная приключений, и весьма бурная личная жизнь. Был в ней, в частности, такой эпизод: его жена, страдавшая серьезными душевными расстройствами, покончила с собой, оставив на попечение Политано четверых детей, в ту самую пору, когда он служил на военных базах в Японии, Корее, Окинаве, Таиланде и Вьетнаме, а также в различных местах в Европе.
Однажды во Вьетнаме Политано перехватил армейский грузовик, который вез странный груз – “горные” (рассчитанные на холодный климат) спальные мешки, уже ненужные и подлежавшие сожжению. По поразительному совпадению, как раз в тот день Политано уже побывал в католическом приюте для сирот, где дети спали на бамбуковых подстилках, причем одним одеялом укрывалось сразу несколько детей, так как одеял у добрых сестер-монахинь на всех не хватало. Потому-то случайная встреча и обнаружение целой горы спальников казались просто чудом, божественным провидением.
“Мы откатили эту громадину назад, откинули задний борт и принялись разгружать кузов, – рассказывал Политано. – “Знаете, что это такое?” – спросил я мать-настоятельницу. Она ответила: “Не знаю, но, пожалуй, они нам подойдут”. Там, во Вьетнаме, все наши штабные офицеры жили в помещениях с кондиционерами, телевизорами и ведерками со льдом, а где-то рядом эти детишки спали на тощих подстилках. В общем, я был чертовски доволен. Спальников с лихвой хватило на двести детей”.
А еще Политано, как и многие американцы в послевоенной Азии, путался с местными девушками, и не только во Вьетнаме, но и в Таиланде, а до этого в Корее, а еще раньше в Японии. Во Вьетнаме он слышал об истории с одним лейтенантом, которого подорвали осколочной гранатой (то есть намеренно убили свои же солдаты) по приказу сержанта за то, что лейтенант переспал с вьетнамской подружкой этого сержанта. Политано знал, что в Сеуле, который в то время еще не до конца оправился от разрухи, причиненной Корейской войной, девушек нужно было искать у так называемого водопоя – места в центре города, где военные брали питьевую воду. В Японии, где Политано работал на военную разведку в 1958 году, он снимал жилье в Сибуя-ку, одном из центральных районов Токио, и много времени проводил в Синдзюку, где долгие годы располагался главный столичный квартал развлечений.
“Шишки в основном кутили по субботам, – рассказывал Политано. – Ты натыкался на огромный черный лимузин с четырьмя звездами и понимал, что в бане сейчас генерал Лемницер. Это был почти ритуал. По субботам Лемницер и его замы отправлялись в Синдзюку, и там, в банях, их растирали и ублажали девушки-японки”.
Но самое волнующее воспоминание Рона Политано – эпизод, пережитый им в Японии и схожий с сюжетом “Мадам Баттерфляй”. Волнующее отчасти потому, что оно привязывает его и к долгой истории, уходящей корнями к подлинным событиям в Нагасаки XIX века, и к знаменитому сюжету, известному многим поколениям любителей оперы. Критики отмечали неправдоподобность главной темы этой оперы, а именно – будто пятнадцатилетняя японка так влюбилась в своего мужа-американца, что продолжала любить его даже после того, как он предал ее, а затем покончила с собой из-за пережитого бесчестья. Более радикально настроенные критики даже называли либретто Пуччини чистейшей фантазией на тему западного мужского превосходства и покорности и подчинения японских женщин, вплоть до самопожертвования, возводимых в какой-то женский идеал. В самом деле, не обязательно быть радикальным приверженцем феминизма, чтобы заметить, что предметом страстной и верной любви Чио-Чио-сан является ничтожный иностранец с Запада, которого она предпочитает своему поклоннику-японцу, принцу Ямадори. Такая подробность иллюстрирует представления, восходящие еще к Лодовико Вартеме: якобы непревзойденный западный мужчина олицетворяет в глазах восточной женщины некий романтический beau idéal, “прекрасный идеал”.
В течение десятилетий, пока его не вывело на чистую воду современное феминистское движение, Пуччини сходил с рук такой сюжет, в котором многие усматривали намеренное искажение действительности. Перелом в этом отношении произошел в 1988 году, когда вышел бродвейский мюзикл (а позже и фильм) по сценарию Дэвида Генри Хвана, “М. Баттерфляй”, где остроумно и беспощадно высмеивается опера “Мадам Баттерфляй”. Ключевая идея Хвана звучит в первом же действии, когда французский дипломат, который только что посмотрел постановку этой оперы в Пекине, говорит певице-китаянке, исполнявшей роль Чио-Чио-сан, что вся эта история кажется ему “красивой”. “Это оттого, что вы тоже с Запада, – язвительно отвечает певица, а потом развивает тему, выдвигая поучительную контрастную аналогию. – Представьте себе, что блондинка-красавица, которой пора возвращаться на родину, перерезает себе горло из-за неразделенной любви к японскому бизнесмену – коротышке, который дурно с ней обращается. Думаю, вы сочтете эту девушку сумасшедшей, идиоткой. А раз… [Чио-Чио-сан] – уроженка Востока и убивает она себя из-за западного мужчины, – что ж, это для вас “красиво”.
Пьеса Хвана, которая породила горячий отклик и дала повод для научных дискуссий, была вдохновлена не только оперой Пуччини, но и одним мрачным происшествием, сопряженным с сексуальной тайной и обманом, который, по мнению Хвана, являл собой некий перевертыш по отношению к сюжету “Мадам Баттерфляй”. Французский дипломат в Пекине, которого Хван назвал Галлимаром, страстно влюбился в китайскую оперную певицу, которая в пьесе Хвана носит имя Сун Лилин. Реальный прототип Галлимара, мелкий французский чиновник по имени Бернар Бурсико, принимал предмет своей любви за женщину, тогда как в действительности это был мужчина-трансвестит, исполнявший женские арии в китайской опере (где, кстати, вплоть до недавнего времени все роли исполнялись исключительно мужчинами). Чтобы ему не запретили видеться с ней, Бурсико выдал китайским властям французские дипломатические тайны, за это потом его обвинили в государственной измене и, выслав во Францию, посадили в тюрьму. Эти события и воспроизводит сюжет “М. Баттерфляй”. Галлимар выступает в пьесе рассказчиком и излагает печальную историю, уже сидя в заключении. Аллегория, которую Хван мудро выстраивает из двух взятых им сюжетов, имеет прямое отношение к давней грезе Запада о женственной Азии, которая видится ему послушной и покорной его желаниям, – грезе, которая обращается в кошмар, когда Галлимар узнает, что девушка-азиатка в действительности мужчина. Допуская поэтическую вольность, Хван делает Галлимара разработчиком западной политики во Вьетнаме, намекая на то, что расизм и сексизм, свойственные западным фантазиям об азиатских женщинах, распространялись и на азиатские страны в целом – от них ожидалась та же послушность западным требованиям, какую выказывали азиатки по отношению к западным мужчинам. В действительности же реальный Бурсико не имел никакого отношения к разработке какой-либо политической идеологии.
Пьеса “М. Баттерфляй”, выворачивающая наизнанку оперу Пуччини с целью разоблачить ее сюжет как мужскую колонизаторскую фантазию, – произведение блестящее, забавное и побуждающее к размышлениям. К тому же вряд ли кто-либо станет оспаривать замечание Сун Лилин о том, что если бы западная женщина сделала из-за азиатского мужчины то, что сделала Чио-Чио-сан из-за своего американского любовника, то западная публика зашлась бы глумливым хохотом. В самом деле, в силу опыта, полученного Западом в Азии, поступок Чио-Чио-сан, которого никогда не совершила бы даже полоумная западная женщина, казался западным зрителям не только правдоподобным, но и глубоко трогательным.
Исходя из предположения, что сюжет “Мадам Баттерфляй” – чистой воды расистская и сексистская выдумка, автор “М. Баттерфляй” навязывает политически либеральное толкование конца XX века взглядам на Восток и Запад, господствовавшим в конце XIX века, – взглядам, которых придерживались люди, разумеется, не ведавшие о сформировавшихся после 1960-х годов в Гарварде и Беркли представлениям о равноправии полов. В этом смысле пьеса Хвана выступает примером типичных ориенталистских заблуждений: она существует сама по себе, чуждаясь знакомства с реальной исторической подоплекой. Но факт остается фактом: точно так же, как странная история Бурсико и его китайской любовницы /любовника происходила на самом деле, правдивы и другие истории, связанные с жизнью западных мужчин в Азии. Опыт, полученный Роном Политано в Японии, был реален. Реальна, как выясняется, была и история, вдохновившая оперу Пуччини. В ее основу легла история любви, вынужденной разлуки и попытки самоубийства, которая в действительности произошла в Нагасаки – японском портовом городе, служившем обширной ареной для романтических и сексуальных отношений между европейцами и японками в конце XIX века.