– Нет, она вышла с утра и куда-то исчезла. Нам как раз надо отправляться на ее поиски. Девчонки?
– Не-е-ет… – широко улыбнулась Нее’ва. – Я только отвернулась, а ее уже нет. Снова куда-то спряталась. Ана’ве?
– Эй! – Младшая Кей’ла задрыгала ногами. – Я здесь!
Первая дочка Анд’эверса, самая серьезная из всей семьи, лишь покачала головой с тенью улыбки в темных глазах.
– Э-э-эй! Я здесь вишу!
– Странно… – Несмотря на деревенеющие плечи, Кайлеан подняла руку и почесала голову. – Я могла бы поклясться, что ее слышу. Но ведь не может такого быть – хорошо воспитанная девушка поздоровалась бы со мной как должно.
– Хорошо воспитанная кузина не… хех… не приказывала бы мне ждать два дня… уф-ф-ф, прежде чем показаться… – Кей’ла подтянулась выше и наконец-то оплела ногами за поясницу сестру, давление на шею уменьшилось.
Кайлеан взглянула в упор на раскрасневшееся от усилий лицо:
– Ой-ой. Ты прицепилась только что или я принесла тебя из степей?
Засмеялись все, даже Кей’ла.
– Приветствуем тебя дома, Кайлеан, – сказала она наконец.
Дотронулась до ее щеки.
В спальном фургоне имелось несколько кроватей – фургонщицких, то есть деревянных рам, на которых были натянуты сетки из конского волоса и положен тонкий матрас. Кайлеан могла бы в каждой руке унести хоть по три таких. Теперь бо́льшую часть их поставили вертикально под стену, чтобы освободить место для Дер’эка и его слушателей. Окна были прикрыты, создавая приглушенный полумрак.
– Ага, Первый, я вижу, ты решил очаровать родных рассказами о большом городе, где живут тридцать тысяч верданно. Слезай, Кей. – Кайлеан поставила малышку на пол.
– Шестьдесят тысяч, кузина. Уже шестьдесят. – Старший взглянул на нее без улыбки, странно серьезный и сосредоточенный. По незаметному знаку остальные расселись полукругом прямо на полу. Она – нет, Первый был выше ее на голову, а потому она пока предпочитала стоять.
– И откуда же там взялось столько людей, а?
Впервые он улыбнулся: легонько, уголками рта. И она поняла, насколько он напряжен: не столько смотрел на нее, сколько мерил взглядом, словно прикидывая… – дошло до нее внезапно, – словно прикидывая, сколько она услышала из его рассказа и услышала ли хоть что-то.
– Я сказал бы тебе, но у нас здесь ребенок. – Улыбка его не изменилась.
– Эй! – Кей’ла неспокойно шевельнулась.
– Мы знаем, что ты знаешь, что детей по ночам приносит белая кобыла и оставляет их под фургоном родителей. – Нее’ва взлохматила малышке волосы.
– Тогда в Манделлен всякую ночь должен прибегать большой табун белых кобылок. – Дет’мон, кажется, улыбался, она ощутила это по его голосу, но не видела его, не спуская взгляда с Первого. – Во всем городе никто не смог бы заснуть.
– Но кобылки эти бегают тише, чем идет вечерний туман, и не могут никому мешать… – Это снова была Нее’ва.
– Перестаньте! Я знаю, что дети берутся из живота мамы!
Кто-то закашлялся, кто-то захихикал. Кайлеан не отводила глаза от лица Дер’эко.
– Ты красиво рассказывал, – проворчала она. – Жаль, что я не видела подробностей.
– Такие себе сказочки для детей. Укрепить сердца изгнанников.
– Тогда твои рассказы наверняка пригодятся. Тут полно изгнанников. Последняя война создала их сотни тысяч. Некоторые уже вросли в новую землю.
– Да. Некоторых даже принудили к этому силой. И законами. Меекханскими, – добавил он, тыча пальцем в ее сторону.
Она нахмурилась, скорее удивленная, чем оскорбленная этим жестом: в семье давно уже никто не вспоминал, что она не арб’верданно – не рожденная в фургоне. Для всех она была кузиной, несмотря на светлые волосы, зеленые глаза и бледную кожу. Но они разговаривали на высоком наречии, а потому она знала, что он не желал ее оскорбить, а лишь подчеркивал очевидный факт, что Меекхан не его родина.
– Верно, Дер. Законы. Покажи мне государство, которое не опирается на законы. Даже у се-кохландийцев они есть. А может, и наоборот, – она улыбнулась, как и он, одними губами, – у них есть государство, потому что есть законы. Понимаешь?
– А мы утратили свое, потому что не имели законов?
Он плавно перешел на меекх, словно не желал калечить высокое наречие обычной ссорой.
– Мы? Кто – мы? Спроси отца… – Она тоже изменила язык.
– А зачем? Я знаю его рассказы.
– Так какое государство потеряли те, кто не признавал никаких границ и власти над собой? Королевский караван был королевским лишь по названию, ибо короля не слушали даже в собственном его фургоне. Кочевники давили фургоны один за другим, потому что всякий из них сражался сам за себя. Помнишь рассказы о караванах Лантайо и Керв? Когда первые сражались не на жизнь, а на смерть с большим отрядом, когда лагерь их отбивал атаку за атакой, эти вторые прошли мимо поля боя едва в десятке миль и поехали дальше. Два племени, которые не сумели позабыть о старых спорах – и оба были побеждены. Кто не уважает собственных законов и не слушает собственного короля, тому придется поклониться законам чужим – и они станут невольниками у чужаков. Так говорит Генно Ласкольник, если ты не знаешь.
– Да. Невольниками. Хорошее определение, Кайлеан.
Ох, на меекхе тоже можно передать множество смыслов одной лишь интонацией. Она глубоко вздохнула и медленно выпустила воздух, расслабляя напряженные мышцы. «Это жара, – подумала она, – это из-за проклятущей жары. Говорим что на ум придет, а в такую жару проще ссориться, чем оставаться добрым. Человек просто желает избавиться от усталости и отупения, хочет отыграться на ком-то за пот, заливающий глаза, и одежду, пристающую к спине, и ничто так не помогает, как несколько резких слов. На миг мы чувствуем облегчение, а потом принимаемся зализывать раны».
– Ты изменился, Дер. – Она снова перешла на высокое наречие. – Город тебя изменил. Интересно, когда он клал руку на меч, знал ли, что его назовут венхорром? Я тоже когда-то могла повернуться к тебе спиной.
Высшее наречие – это также аллюзии и сокращения. Язык тела и жестов. Можно одним предложением выразить то, на что в меекхе необходимо в три раза больше слов. «Когда он клал руку на меч». Для Фургонщиков был только один человек, к которому могли относиться эти слова, – Генно Ласкольник. Венхорром же называли любого, замешанного в торговле невольниками. На Востоке было не много худших, чем это, обвинений. «Я могла повернуться к тебе спиной» – верила, что ты не ранишь меня, а ты именно так и поступил. Нечто, что не проговорилось бы на меекхе или на анахо, удалось выразить несколькими жестами.
– Я говорил не о твоем кха-даре. – На его губах высокое наречие обретало глубину. Вместе со словом «твоем» он вытянул перед собой раскрытую правую ладонь: ты мне близка, я тебя уважаю, прошу прощения за прошлые слова. А говоря «кха-дар», левую руку он стиснул и притронулся ею к сердцу: жест, понятный на любом языке.
– А о ком, брат?
Меекх ворвался меж ними грубо, в своей экономной, без малого военной форме он казался лишь тенью истинной речи. Никаких дополнительных смыслов, скрытых в языке тела, – только короткий, конкретный, словно приставленный к боку нож, вопрос.
– Здравствуй, Эсо’бар. – Дер’эко повернулся в сторону двери. – Давно я тебя не видел.
Он также перешел на меекх, и Кайлеан даже после короткого контакта на ав’анахо показалось, что она внезапно перестала понимать половину разговора. Хотя, принимая во внимание, что стояли они совершенно неподвижно, чтобы не выдало их и малейшее движение… Лишние жесты были не нужны.
– Не так уж и давно – всего-то полгода прошло с того времени, как ты в последний раз проведывал семью.
– Да-а, – протяжно ответил Дер’эко, словно этому «да» сопутствовал глубочайший смысл, – это тоже о многом сумело сказать. – И я едва тебя узнал.
И здесь – резко. «Я едва тебя узнал» – ты изменился, выглядишь словно чужак. Ты – чужак, брат.
– Я тебя тоже. Помню, как ты уезжал, наполненный рассказами о тяжелом труде и о деньгах, которые ты пришлешь. Сколько там времени миновало? Полтора года? Если ты привез деньги, мы будем очень рады, а если рассчитываешь, что, как Рук’герт, я оставлю здесь все и отправлюсь с тобой… Мне жаль, но этого не случится.
– Да-а, – очередное изображающее раздумье «да», которому сопутствовало пожатие плечами. Легкомысленность и равнодушие. – Интересная идея – забрать тебя в город. Мне пришлось бы порядком объясняться, однако они бы в конце концов поняли.
– И что же такого они бы поняли?
– Ничего-ничего. Не ты один отошел от законов каравана.
Приподнятые брови Эсо’бара были настолько же легкомысленны.
– Законы того, чего нет? Законы, которые привели нас сюда? Странно, вы кланяетесь им, почти почитаете их, но одновременно жалуетесь на ситуацию, в которой именно из-за них вы и оказались.
Эсо’бар наверняка говорил на меекхе лучше остальных в семье. Умел быть на нем почти настолько же оскорбителен, как и брат.
– Вы? Странно, еще совсем недавно ты говорил «мы».
– Ох, я все еще говорю «мы». – Третий повел рукою по кругу. – Мы, наша семья, наши кони, наш дом. А ты, брат, кого имеешь в виду, когда говоришь «мы»?
– Нас. Всех рожденных в фургоне, всех изгнанников.
– Ага, чудесно. Но я рожден не в фургоне, а всего лишь, – он похлопал рукою по стене, – в доме без колес. Точно так же, как и ты. Как все мы.
Дер’эко иронично улыбнулся:
– Знаешь, братишка, это всего лишь такое название. Для верданно, которые не забыли, откуда они происходят.
– Или придумали себе некие неисполнимые мечты.
Кайлеан переводила взгляд с одного на другого. Были они верданно, ни один не отказался бы от своей крови, но одновременно отличались друг от друга. Младший очаровывал унаследованной от матери красотой, тонкими чертами и кошачьей грацией, старший пробуждал уважение ростом и широкими плечами; напоминал он Анд’эверса в молодости. Но куда явственней отличия братьев подчеркивала разница их одежд. Эсо’бар выглядел как обитатель пограничья, Дер’эко же взывал к своим корням каждой деталью одежды. Кожаные штаны с широким поясом и кожаная жилетка, вышитая узором из бегущих лошадей, на запястьях – браслеты из полированного рога, коса старательно заплетена и пропитана жиром. Сапоги с мягкой подошвой. Свой