– Тфоя… – Она запнулась, не глядя ему в глаза. – Тфоя рука feen’dd дв’рь в Дом Сна dee elldanwee?
– Да. Моя рука отворит эту дверь. – Он подал ей бутылочку. – Пусть тропа ее будет широка.
Отступил. В этот миг его роль завершилась. Почти.
Смотрел, как девушка подходит к матери, обнимает ее, хочет прижать к себе. Видел, как руки старшей напрягаются в цепях в тщетной попытке ответных объятий. Обе что-то судорожно шептали друг дружке, быстро, сдавленным голосом, обмениваясь словами на языке, которого он не знал. Аонель дотрагивалась пальцами до лица матери, водила по нему, словно пытаясь читать и запоминать карту боли, выписанную морщинами впалых щек и шрамами на голове. Не знал, плачет ли девушка, – ему не было до этого дела. Альтсин повернулся к стене, ощущая внезапную усталость. Вены все еще наполняла ледяная ярость, он явственно видел все подробности: черные камни стен, раствор между ними, свою тень, отбрасываемую огнем факела. Шепот за спиною стих, и он принялся неторопливо считать.
Прежде чем он дошел до тридцати, услышал приглушенный всхлип.
Младшая из женщин плакала, обняв старшую:
– Neo gre’nnet elldanwee… neo…
Подошел к ней, вынул бутылочку из ее пальцев.
– У нас нет времени на бабские слезы, – прорычал он. – Жрецы могут вернуться в любой момент.
Он оторвал ее от матери и грубо подтолкнул в сторону выхода.
– Обожди меня там.
Девушка изменилась во мгновение ока, лицо ее исказилось бешенством, и она зашипела нечто, что могло быть лишь проклятием. Потянулась к поясу.
– Vent’h, – сказала старшая. – Ступай, Аонель, обожди за дверью.
– Cenn…
– Иди! Он прав, у нас немного времени.
Девушка словно сжалась, опустила голову, затряслась. Вор глядел, как она идет в сторону двери и исчезает во тьме.
– Так сколько нужно, двенадцать капель?
Сам удивился спокойствию в своем голосе.
– Да, – прикованная женщина подняла голову. – Двенадцать.
После четвертой она сомкнула губы.
– Твоя рука… – прошептала она, – если ты ранил ее о клинок, то ни один целитель тебе не поможет. Раны, нанесенные этим оружием, не заживают.
– Посмотрим, – пробормотал он.
Она же повернула к нему лицо:
– Ты знаешь, что давно мог бы уйти из этого подвала. Милосердие… сочувствие… несмотря на лед. – Она улыбнулась почти жалобно. – Моя дочь не настолько сильна, как она думает, то, что ты снял с ее плеч, сломило бы ее, будто сухую тростинку… Я должна тебя поблагодарить… если бы кто сказал мне…
Альтсин легонько прикоснулся пальцем к ее губам:
– Я знавал кое-кого, кто говаривал, что бабам лишь смерть может закрыть рот, – прошептал он.
Она коротко рассмеялась:
– Ты прав. – На миг она выглядела так, словно пыталась на чем-то сосредоточиться. – Ваши алхимики – мастера в своем искусстве… похоже, я узнаю кое-какие составляющие: двенадцати капель может оказаться и многовато.
Открыла рот.
– …пять, шесть, семь… – считал он падающие капли, концентрируясь на каждой, чтобы только не смотреть ей в лицо: – …Одиннадцать, двенадцать. Хватит.
– Так, теперь все закончится быстро. Твоя рука…
– Это моя проблема.
– Рукоять Денготаага. Она передает силу исцеления тому, кто ее удерживает. Только она может тебя вылечить. Это такой, – она пошатнулась, – прощальный подарок от сеехийской ведьмы. И еще… когда я уйду, оковы разомкнутся, жрецы это почувствуют… и придут, чтобы забрать тело… у вас будет мало времени…
Ее дернуло, выгнуло так, что затрещал хребет.
– Уходи отсюда… – выдавила она сквозь стиснутые зубы. – Не смотри…
Он отвернулся и покинул зал. Ощутил первую дрожь: лед начал выходить наружу, а значит, эта броня вскоре перестанет его охранять. Альтсин знал, что вид распятой на рукояти Меча женщины, умирающей от яда, который ей дал он сам, станет преследовать его до конца жизни. Ощерился во тьму. Получается, было необходимо решить еще одну проблему.
Он нашел ее в углу под дверью в фальшивую сокровищницу. Скорченная, дрожащая фигура, прислоненная к железной плите. Взглянул на полуотодвинутый засов.
– Она хотела уйти одна и не просила, чтобы ты ей сопутствовала.
Ему не было нужды добавлять: «Как и я сам».
Она окинула его пустым взглядом.
– Нам нужно идти, девушка. – Лед начал таять, и Альтсин поймал себя на том, что до боли сжимает челюсти. – Нам надо уйти отсюда и подождать в главном зале.
Она все еще глядела на него так, словно едва-едва покинула курильню анеша. Шевельнула губами:
– Уйти?
– Да, уйти.
Она лишь сильнее прижалась к стальным дверям:
– Noe, a’n tellgerst!
– Нет, здесь ты не останешься. Я взял на себя груз ее смерти, не смогу вынести еще и твоей.
– An telgerst! Ты не понимаешь. Я… я была плохой дочерью. Всегда tedend… глупая, своенравная и непослушная. Но… но, когда она исчезла, я чувствовала, как нечто меня дергает, fen… грызет. Я хотела… я должна была найти ее, найти… извиниться. Я собрала несколько… alrandll… товарищей… друзей и искала. Хотела сказать, как beeau’nn quy allorend’d.
Он не понял.
– Как сильно я ее люблю, – прошептала она.
Всхлипнула.
– И не сказала, а лишь aqumeald смерть.
Он присел подле нее, взял за подбородок и повернул лицом к себе. Были у нее удивительные глаза. Как два бездонных озера, в которые даже демон побоялся бы погрузиться. Столько боли.
– Послушай меня, Аонэль. Ты не принесла ей смерть – только освобождение. И сказала, что ее любишь, так, как никогда ранее не говорила. В миг, когда попросила меня, чтоб я дал ей яд, – прокричала это на весь мир. И она – услышала.
Он поднялся. Лед уступал все быстрее. Осталась лишь холодная, пугающая ярость.
– И нынче нам нужно сделать еще кое-что.
Ее взгляд потихоньку начал изменяться.
– Жрецы, – прошептала она.
Альтсин пожал плечами. Это было очевидно.
– Да. Наши святые мужи, которые превратили Меч бога в орудие казни, чтобы набивать свои сундуки золотом. Если они почувствовали, что никто уже на нем не висит, вскоре они появятся. И мы откроем для них путь тоже.
– Onun te alvent’hr?
Это Альтсин понял.
– А как же иначе? – согласился он. – Ясное дело – в самый ад. На самое дно.
Сперва он почувствовал холод. Ледяное дыхание, плывущее вниз, со стороны колонн, казалось, сковало его ноги ледяными узами. Потом пришло осознание темноты и боли. Он шевельнул головою, и нечто взорвалось у него под черепом, на миг отнимая дыхание.
Откуда-то издалека доносились монотонные удары.
Луп, луп, луп.
Он попытался дотронуться до головы и лишь тогда понял, что некая сила удерживает его руки, отведенные в стороны и назад. Спиной он упирался во что-то ужасно холодное и твердое. Вдруг он понял, где находится.
Он попытался броситься вперед, дернул цепи, но добился лишь того, что оковы сильнее сжались у него на запястьях. Зато появилось воспоминание о других, десятках мужчин и женщин, которые, приходя в себя, реагировали подобным же образом. Лишь позже приходило время угроз, мольб, просьб и скулежа. В конце все впадали в почти граничащую со смертью апатию. И тогда он приходил к ним в последний раз, чтобы оказать милость.
Луп, луп, луп.
Он медленно вздохнул, пытаясь вспомнить, что случилось. Он, Клессен и Хегренсек сразу же узнали, что Меч освобожден. Слишком часто бывали они в его обществе, слишком глубоко погрузились в аспект его Силы, чтобы не почувствовать. Стремглав помчались в подвалы. Смерть ведьмы, которую они хотели обменять на копию Меча, могла серьезно усложнить им жизнь. Пока она была жива, оставался шанс схватить злодея.
Луп, луп, луп.
Он помнил, как они вошли в главное помещение и встали в дверях. Те не желали отворяться, что было странно, но тогда на это внимания никто не обратил. Как и на странный цвет пламени масляных ламп и внезапную обездвиживающую слабость. Он помнил, как инквизитор прошипел что-то предупреждающе, а потом дверь отворилась сама, и волна Силы, которая пролилась из-за них, отбросила их назад. И все…
Он раскрыл правую ладонь и прошептал несколько слов. Между пальцами его загорелся небольшой огонек. Он сразу же узнал подвал. Повернул голову и взглянул на Меч. Черная тень возвышалась за его спиною, недвижная уже тысячи лет. Он отштанулся так далеко, как только сумел. Непосредственный контакт с клинком высасывал силы быстрее, чем открытая рана. Та сеехийка знала об этом, но с какой-то мрачной решимостью держалась за жизнь, а ее упорство пробуждало в нем худшие из инстинктов. С настоящим наслаждением он спускался сюда ночами и учил ее покорности.
Луп, луп, луп.
Он почувствовал боль. С правого запястья сочилась нитка крови, с левого – тоже. Это было понятно, если они хотели его здесь приковать, должны были заклеймить лезвием. Рана, оковы, охватившие руки, врастающие в кожу. После смерти ведьмы цепи жаждали новой жертвы.
Уголком глаза он заметил красное пятно под стеной. Храмовый плащ, обутая в сандалию нога. Магический свет не был слишком силен, тем паче сейчас, когда Меч высасывал из него силы. Он прищурился. Это был Клессен. Багрянец его одежд мешался с иным, более глубоким, почти черным, что брал свое начало в широкой ране на горле, пятнал грудь и вытекал тонкой струйкой в сторону клинка. Меч алкал крови и не мог допустить, чтобы пропала хотя бы капля ее.
Он быстро осмотрелся и напротив трупа инквизитора увидел то, что ожидал. Судя по всему, храмовой страже понадобится новый Кулак Битвы.
Но это ничего, успокоил он себя, ничего. Он еще жив. Кем бы ни были богохульники, они, вероятно, думали, что порезанных запястий хватит, чтобы он истек кровью. Это ошибка, серьезная ошибка, потому что он выживет и найдет их. Найдет и…
Луп, луп, луп, бряк.
Как если бы некто упустил медный поднос. В звук этот внезапно вторгся скрип когтей и шелест трущихся друг о дружку чешуек. А потом, преж