– И что? – Альтсин не сумел скрыть удивления. – Он так вот просто сунул лапы в колодки? Сам себе набросил на шею петлю? Бывал я в тех каналах, их бы там и тысяча человек не взяла, не захоти того сам Каракатица.
– Разве что кто-то обильно за такое заплатил. А граф денег не жалеет. У него доступ к сокровищнице города, и, если надо, он нанимает шпиков, магов и банды головорезов, которые помогают страже и его полудуркам. Против Каракатицы он послал триста человек, в том числе с десяток чародеев, – и этого хватило. И нанимает он не уличных магов, а мастеров великих гильдий.
Они почти дошли до конца улочки. Альтсин остановился, оглянулся и оперся о стену, внимательно осматривая окрестности. Проклятие, он не мог сказать, кто из толкущихся на улице людей работал на Цетрона. Или были они по-настоящему хороши, или несколько лет вне города лишили его профессиональных умений.
– Которые тут твои? – спросил он наконец.
Цетрон криво ухмыльнулся:
– Ты не слушал, парень. Тому я одолжил денег, иному позволил год не платить взнос, третьему, – махнул рукою в сторону магазинчика с морским инструментом, – вытащил двоих сыновей из подвалов. Еще одному прислал в качестве подарка трех негодяев, которые пытались изнасиловать его дочку. И, скажу между нами, была это последняя попытка изнасилования в округе. Все эти люди – мои. До единого. Понимаешь?
– Понимаю. Ты был бы хорошим анваларом.
– Не подлизывайся. Ты говорил с графом?
Вопрос упал неожиданно, а Альтсин услыхал в голове предостерегающее шипение. Тем самым тоном Цетрон некогда допрашивал одного головореза из негородских. Тогда вор впервые в жизни видел, как весящий двести пятьдесят фунтов и имеющий без малого девять футов роста дуболом плакал, ныл и пачкал от страха штаны.
– Сразу перед тем, как он приказал мне убираться из города. – Правда прозвучала до странности неуместно. – И говорили мы недолго.
«Плохо, – скривился Альтсин. – Начинаю оправдываться».
– Что он говорил?
Снова тот же тон и обычный, неугрожающий интерес. Вот только стена за Альтсином внезапно сделалась ледяной.
– Не помню точно. Я был ранен, раны болели, я потерял порядком крови. Говорил он, главным образом, о себе. О Реагвире, некоем чудесном исцелении, обязанностях воина и прочей ерунде. И о политике. Что не купился на интриги Эвеннета-сек-Греса и баронессы Левендер. Только и всего.
Цетрон глядел на него и улыбался. Альтсин невольно сглотнул.
– Барона ты убил сам, а Дарвения Левендер выехала из города вскоре после случившегося, и больше о ней не слышали. Меня интересует граф. Бендорет Терлех. То, что он говорил о Реагвире, звучало всерьез? Он и вправду верит… считает себя слугою Владыки Меча? Пока что Храм Реагвира не поддерживает его официально, но среди жрецов у него все больше симпатизирующих, а некоторые иерархи едва ли не молятся на него. Он использует их – или они его? А? Жрецы все еще помнят славу Легионов Владыки Битв и охотно бы ее воскресили. Не все, но некоторые, конечно же. Я пытался понять графа, собрать о нем информацию, но мало есть тех, перед которыми он откровенничал. Итак?
Альтсин попытался вспомнить ту ночь, когда демон впервые вселился в него. Слабость после пробуждения, рассветный полумрак, бинты, едва позволяющие двигать рукою. Он был тогда отдан на милость графа. Помнил вкус вина, тихий монолог, его внутреннюю силу. Когда граф говорил о Реагвире, в голосе его появлялось какое-то тепло.
– Он по-настоящему верит, – начал вор. – Он – политик и интриган, как и все в Совете, но он верит, что был избран Владыкой Битв. И я не думаю, что жрецы сумели бы им манипулировать, поскольку Терлех полагает, что Реагвир исцелил его ради некоей цели, и потому, если понадобится, он сам выберет новых иерархов. Однако я не знаю, что для него важнее всего нынче. Прошло… пять лет. Я могу рассказать тебе о графе, что меня отпустил, но ничего не знаю о том, который нынче сражается с Лигой. Советник ли это, желающий захватить всю власть, или, скорее, фанатик, жаждущий исполнить свою миссию?
Цетрон кивнул:
– Ну и кто из них отпустил тебя живым?
Это был вопрос ценой жизни.
– Второй. Тот, который судил поединок и верил, что Владыка Битв остался бы недоволен, убей он меня.
Альтсин ждал и смотрел, полностью понимая, что нынче решается его судьба. Посчитай Толстый, что он соврал, а появление его здесь и сейчас – часть какой-то интриги, проводимой графом, ночные кошмары и вправду окажутся меньшей из его проблем. Следующий кошмар вообще может не успеть наведаться к нему. Вор попытался не шевелиться, хотя ему все еще казалось, будто он вжимается в глыбу льда.
Наконец Цетрон слегка прищурился и улыбнулся уголками губ, а стена за спиной Альтсина сделалась нормальной температуры. Ему удалось сдержать глубокий вздох – и этим он был по-настоящему горд.
– Сколько у него тех Праведных? – обронил он, чтобы сказать хоть что-то.
– Четырнадцать. Десятерых я знаю по имени и семье, главным образом это молодые дворяне из провинции. Но о четырех мне до сих пор не известно ничего. Все они – хладнокровные, лишенные сомнений и милосердия сукины дети, какие смогут выбросить за стены города беременную женщину с четырьмя детьми лишь за то, что у нее нет мужа, и ей приходится нищенствовать на улице. Ходят они обычно парами и в обществе нескольких стражников, которые даже не делают вид, что они – нечто большее, чем прислуга для грязной работы.
– И почему они все еще живы? Нет-нет, – Альтсин вскинул руку. – Я знаю, что это означало бы официальную войну с Советом. Но, если бы один-другой забрызгал кровью мостовую, остальные поумерили бы свой пыл. Разве нет?
– А ты полагаешь, что все гильдии дают себя вырезать исключительно из уважения к закону? – Цетрон скривился так, словно у него болел зуб. – Ты видел их оружие? Видел. А видел, как они им сражаются? Словно одержимые. За двумя из них Резчик некогда послал тридцать своих парней. Те застукали их в глухом закоулке. Я потом осматривал то место: руки, ноги, кишки. Эти сукины дети убивают максимально зрелищно. И ни одного из них даже не оцарапали. В них стреляли из арбалетов, пытались отравить, накладывали заклинания. Безрезультатно. Их охраняют некие чары, а когда доходит до схватки лицом к лицу… – Плевок его был слишком выразителен. – Нам нужна Лига. Целостная, сильная и объединенная, могущая купить себе помощь хороших чародеев, способная сломать Праведных и, наконец, если это не поможет, в силах дотянуться до графа. Или мы, или он.
– И потому ты готовишься к войне с Григхасом? Хочешь стать спасителем Лиги?
– Это плохой вопрос, парень. Ему до́лжно звучать так: если не Лига, то кто сдержит Терлеха и его Праведных? И что будет следующим? Возобновление Клятвы Меча? Возрождение Легионов Реагвира и новые религиозные войны? Попытка подчинить соседние земли? Как отреагирует Ар-Миттар? Свободные Королевства? Наконец, Меекхан? Что сделает князь? Он не обладает реальной властью над городом, но формально мы относимся к Фииланду. Те, кто думают, что могут обратить время назад, а остальной мир станет на это спокойно смотреть, – глупцы. А глупцы не должны править в Понкее-Лаа.
– В твоем городе?
– В моем городе.
Некоторое время они мерились взглядами, и Альтсин понял, что не получит здесь помощи. Цетрон втянут в войну за власть в Лиге Шапки, а потому начал бы торговаться за право соуправления городом с Советом, и не осталось у него ни времени, ни средств, чтобы помогать бывшему подчиненному. К тому же появление кого-то, в чьих снах гостит демон, могло оказаться для него опасным. Твари из-за Мрака любили кровь и насилие.
Он задумался:
– Зорстеана до сих пор живет в Д’Артвеене?
– Да. Но на твоем месте я бы туда нынче не ходил.
– Ты мне запрещаешь? С какой это поры ты управляешь тамошними колдунами?
– Не я. – Цетрон покачал головой. – Ты снова не слушаешь. Я ведь говорил: граф объявил войну прегрешениям и преступникам. А ведь для некоторых – особенно для жрецов – нет большего преступления, чем неаспектированные чары. Это уже не обычный храмовый треп. Пока что у Совета нет ни отваги, ни средств, чтобы ударить по гильдиям, которые не подчинялись и старым меекханским запретам, но – они становятся все смелее. А Д’Артвеена всегда славилась своими колдунами и тем, что им на подобные запреты – положить. И поскольку наш глубоко верующий граф пока что не желает рисковать магическими стычками внутри города, то решил взять их измором. Его люди перекрыли все улочки вокруг квартала – и наблюдают. Не делают ничего, кроме как допрашивают каждого, кто туда входит: зачем, почему, с какой целью, как надолго и так далее, – но этого хватает. Город чувствует, что в воздухе что-то висит, потому все предпочитают обходить квартал стороной. Уже третья часть его обитателей выехала из Понкее-Лаа, а те, что остались, все более отчаиваются. Нет клиентов, нет денег. Однако, если ты уверен, что никто из людей графа тебя не узнает, можешь рискнуть, но…
– Но?
– Ты – сам.
Да. Ты – сам. Ты уже не мой человек. Если попадешь в подземелья, можешь рассчитывать только на себя.
– Я понимаю. Тогда зачем ты тратишь на меня свое время?
– По двум причинам. Во-первых, я хотел убедиться, кто вернулся в город, отчего именно сейчас и почему граф некогда выпустил тебя из своих лап, хотя должен был убить на месте. А вторая причина – это старый долг. – Взгляд Толстого затвердел. – В тот раз я запретил тебе играться в месть. Ты не послушался. Ты оказался наглым, высокомерным засранцем, который не знает, когда прекратить. Ты играл в интриги, словно был равным для дворянства из Высокого города.
Альтсин отвернул воротник, показывая грубый шрам:
– Это была не моя игра, и я за это заплатил.
– Не только ты. Граф прислал мне весточку, чтобы я не лез. Когда – несмотря ни на что – я за тобой не уследил, он прислал вторую со словами, что хороший командир всегда несет ответственность за своих людей.
– И вправду страшно. И что, ты так этого испугался?