нечно, все дело могло оказаться в том, что Григхас боялся темноты. Некто, кого все столь любят, должен опасаться любой тени.
Альтсин смотрел и просчитывал ситуацию. Люди анвалара прохаживались, играли в кости либо дремали на примитивных, сбитых из досок нарах. У всех под рукою находилось оружие, и было их под сотню. То есть он не ошибался, поглядывая на крыши, – большинство громил Григхаса сидели внутри складов, наверняка ожидая нападения. Всякий, кто осмелится атаковать, через пару-тройку минут будет иметь дело с группой не в несколько десятков, но в несколько сотен бандитов. Если напавшие плохо просчитают свои силы, то из охотников они превратятся в дичь.
Главарь Лиги застал его врасплох. Вор не видел его никогда в жизни, но где-то в глубине души он представлял анвалара вспотевшей толстой свиньей, которая лежит в сухой норе на кипе бархата, обгрызая телячью лопатку. Но человек, пред которым он предстал, был худым и жилистым, с лицом странствующего монаха, того, кто постоянно недоедает и спит на голом полу. И обладал исключительно пронзительным взглядом.
Григхас сидел на криво сбитом стуле, поставленном под одним из центральных столпов. Вокруг горело несколько корзин с дровами, и свет их придавал лицу мужчины без малого аскетический вид.
– Говорят, ты крался по крышам, – отозвался он чуть хриплым голосом.
– Твои люди так сказали? – Альтсин дотронулся ладонью до багряного плаща. – И зачем бы мне тогда, по-твоему, одеваться во что-то эдакое?
– И зачем?
– Чтобы они издалека видели, как я приближаюсь, и чтобы никто не запаниковал и не выстрелил.
Анвалар указал на два лежащих сбоку кинжала.
– А это?
– Это? Семейная реликвия. Подумал, что уж если я стану красться, – он подчеркнул последнее слово иронической усмешкой, – то по крайней мере возьму их с собой. Твои парни были бы разочарованы, не найди они ничего на мне, верно?
– Давай-ка я догадаюсь. Ты пришел, чтобы принять мое предложение?
– Нет. Я пришел сделать тебе собственное.
Они разговаривали наедине. Вокруг на расстоянии в добрых тридцать футов не было никого, а гомон сотни людей и шум воды в каналах прекрасно предохраняли их от подслушивания, но Альтсин ни на миг не верил, что Григхас остался без охраны. Легкая щекотка меж лопатками была настолько же красноречивой, как и сотня храмовых колоколов. Где-то поблизости находился колдун, может, даже несколько, следящие за безопасностью своего владыки. Кроме того, имей этот высушенный сукин кот привычку вести треп в четыре глаза с каждой подозрительной особой, какую бы к нему приводили, он не прожил бы анваларом и нескольких месяцев.
– Я полагал, что это одно из тех предложений, которые не подлежат обсуждению.
– Ты также думал, что того дурня Хундера и нескольких громил хватит, чтобы его сделать. Все мы совершаем ошибки.
– Похоже на то. И чего же ты хочешь?
– Две тысячи имперских, а не пятьсот. И яда не будет. Я устрою все по-своему. Мы оба поимеем выгоду.
– Ты так полагаешь?
Все тот же тон, тот же взгляд, то же равнодушное выражение лица.
– Да. Прошло бы несколько дней, прежде чем представилась возможность напиться с Толстым, – и еще несколько, пока он умер бы. Мы оба знаем, что он может ударить раньше. Он уже почти готов. И это оказалась бы исключительно злая шутка Госпожи Судьбы, если бы он перерезал тебе глотку, чтобы после самому помереть.
– И полагаешь, это ему удалось бы? Нужна была бы целая армия, чтобы сюда проникнуть.
– У него есть армия. Пять лет назад он держал в порту как минимум триста человек, а теперь, когда к нему присоединились остальные? Тысяча? Полторы тысячи? Ты встанешь против такой-то силы? В городе ставят пять к одному на Толстого.
– Кто сказал тебе, что эти здесь – все, что у меня есть?
– А кто сказал, что граф сдержит слово?
Он попал в яблочко. Григхас дернулся, словно получив кинжалом в брюхо, побледнел, лицо его скорчилось в некрасивой, полной паники гримасе. Альтсин услыхал предостерегающий звонок под черепом. Паникующие люди делают глупые вещи, особенно имея под рукой сотню бандитов.
– Откуда ты знаешь?!
Голос его тоже изменился, опасно приблизившись к крику.
– Это лишь сплетня, кружащая по улицам. Я, впрочем, подозреваю, что Толстый сам ее и распускает. Но она – результативна. Нынче так говорят лишь в порту, но через пару дней станет повторять весь город. Григхас продал Лигу графу и его ублюдкам с мечами за спинами. Когда в нее поверят колеблющиеся пока гильдии – например, Лодочники Омбелии, – то Цетрон приведет в Варницу пять тысяч человек. Я могу решить дело за два-три дня, не дольше. Когда он погибнет…
Не стал договаривать. Все было понятно и так. Очевидно, что если Цетрон погибнет, собираемый им союз распадется. Отдельные гильдии станут сражаться сами по себе или сразу же бросятся к анвалару, возобновляя клятвы и льстя в надежде на милосердие. Преступников Нижнего города мог удержать в рамках только очень сильный предводитель.
Григхас успокоился, хотя левую щеку его подергивал нервный тик.
– Почему ты желаешь это сделать?
Альтсин небрежно пожал плечами:
– Мне нужны деньги.
– Этого – мало. Несколько лет назад ты считался его воспитанником, он взял тебя с улицы, накормил, одел, оплатил школу, научил ремеслу… Потому спрошу в последний раз, и лучше бы, чтобы ответ твой меня удовлетворил. Почему?
– Потому что он меня подставил. Тебе и твоим вахлакам. У тебя же есть люди в порту, верно?
Осторожный кивок мог сойти за ответ.
– Тогда сэкономишь на них. Когда я к нему пришел, Толстый разговаривал со мной исключительно долго, даже для себя. А на прощание он обнял меня и сказал, что терял со мной время по двум причинам. Во-первых, из-за старых сантиментов, а во-вторых – из-за урока, который он хотел мне дать. Хундер в Лужнике и был тем уроком. И поломанные ребра. Тот проклятущий жирдяй разговаривал со мной так долго, чтобы увериться, что твои шпики это заметили. Это, ясное дело, означает, что ему известно, кто шпионит, и наверняка при ближайшей оказии он поручит тому кому-то отправиться вплавь на ту сторону океана. Но это же значит еще, что он выставил меня на смерть. Хотел он узнать, кто вернулся в город, – ну так узнает. Две тысячи имперских – вот моя цена.
– И он подпустит тебя на длину ножа?
– Ему нужен каждый из людей. А когда я расскажу ему о Хундере, о том, как я едва спасся, и покажу сломанные ребра – он не станет ерепениться.
Установилось молчание. Григхас внимательно глядел на него, огонь потрескивал в корзинах, тени танцевали по каменным столпам, по полу, по лицу анвалара.
– Две тысячи – это много. Я не заплатил бы столько даже за князя.
– Князя легко подловить. Он не главарь портовых преступников, который ожидает стилета в любой руке, и его не окружают люди, обязанные ему всем, чего достигли. Я сам бы не дал за князя больше двухсот. Да и кроме того – кому было бы нужно убивать князя? А ты покупаешь не смерть Толстого.
– А что?
– Мир и власть в Нижнем городе. Уверенность, что долгие годы ничто не станет угрожать твоему месту. Да, наконец, собственную жизнь.
Тишина. На лицо Григхаса вернулось непроницаемое выражение, спокойствие и равнодушие.
– А отчего тебе пришло в голову, что власть в Нижнем городе должна выглядеть так, как это было прежде? – раздалось из-за спины.
Кто-то приложил между лопаток вора кувшин с роем разъяренных шершней. Он чуть не подскочил, сдержав – в последний миг – вскрик. Повернулся медленно, так, чтобы видеть и анвалара, и этого нового игрока. Магия, Сила, которая била от него, была мощной, столь мощной, что даже огонь, казалось, приугас и отклонился назад. Альтсин глянул мельком на Григхаса, который словно увидал собственную смерть, и вору не пришлось осматриваться, чтобы понять: люди анвалара куда-то исчезли, рассыпались под стенами или сбежали на крышу.
Любого можно купить, и иногда лучшей монетой оказывается страх.
Он даже не удивился, когда чужак шагнул в круг света, поблескивая рукоятью полуторника за спиною.
– Времена Лиги и старых порядков подходят к концу, дружище. Не будет уже банд карманников, вершащих на улицах собственный закон. Пора с этим покончить, пора, чтобы Владыка Битв позаботился надлежащим образом об этом городе и объял его своим бессмертным духом, чтобы очистил его и увлек к силе и славе…
Альтсин перестал слушать где-то на второй фразе. То есть доходило до него, что сей графский мясник говорит, но подробности не имели никакого значения. Ведь всегда смысл был один: «Теперь здесь правим мы».
Вора больше интересовало то, как сукин сын с мечом двигался, как ставил стопы, мягко, чуть присогнув колени, словно принимал участие в медленном, формализованном до границ разумности дворянском танце. И его одежда, черные штаны и рубаха, как и легкая кожаная жилетка поверх. Ничего, что замедляло бы его, сдерживало движения, отбирало бы контроль при схватке. Когда встают на бой с чем-то навроде того куска железа, что парень таскает за спиной, нужно или надевать полный доспех, или же полагаться именно на скорость и финты.
Парень… Это было точное слово. Лицо его, вероятно, еще не знакомилось с бритвой. Лет шестнадцать-семнадцать? Слишком молодой для того, кто вызывает такой ужас.
Только вот дело было не в том, как он движется, не в большом мече за спиною. Дело было в Силе, которую излучала фигура. В ауре Мощи. И эта Мощь внезапно сжалась в кулак.
…рев и громыханье. Вой, кажется, доносится отовсюду, как будто бы кричат и небо с землей. Конь машет башкой, фыркает. Запах крови беспокоит даже его, скакуна, выученного для битвы. Через миг вой смолкает, распадается на отдельные звуки, звон металла, стоны раненых, поступь тысяч ног.
Он поворачивается и глядит на соседний холм. Можно этого и не делать. Он знает, где Амуроэе – Ладонь Утешения, но знать и видеть – совсем не одно и то же. Очевидно, она в курсе, что он на нее смотрит, и поднимает окровавленное копье в знак того, что все в порядке. Ее жест настолько же излишен, как и его взгляд, ибо будь что не в порядке – он бы сразу это почувствовал. Но он хочет смотреть и хочет, чтобы она об этом знала. Сестра по войне, резне и печали.