Если бы только…
Мэлс сидела в жизнерадостной кухне своей матери, а минуты шли, солнце, согревавшее спину, теперь пекло лицо и тело сбоку. И вместе с солнцем продвигались глубокие размышления, самоанализ сместился с Матиаса к другим аспектам ее жизни: карьере, тому, каково было жить в этом доме, и как быстро пролетели последние несколько лет после смерти отца.
Глядя на все, стало ясно, что ей нужна была эта встряска. Мэлс была так энергична, но все же безучастна: жила дома, но не была рядом с матерью, горевала по отцу… и даже не осознавала этого.
Но серьезно. Если ее жизни требовалась перекалибровка, то почему она не сменила прическу, завела собаку, устроила что-то менее радикальное, чем интрижку с катастрофическими последствиями?
У которой, возможно, есть проблемы с законодательством.
Опустив руки, она откинулась на спинку и уставилась на стул, на котором всегда сидела ее мама. Струящийся в окна солнечный свет нагревал дерево, объясняя, почему женщине нравилось то место за столом.
К тому же, оттуда виден каждый угол кухни – на случай, если что-то готовилось на плите.
Нахмурившись, Мэлс поняла, что выбрала стул отца, стоявший слева от стула матери, напротив коридора, ведущего к входной двери.
Будучи ребенком, она всегда сидела напротив отца.
Она пошла по его стопам во стольких смыслах, не так ли.
На самом деле… возможно, что она бросила работу в «Пост»[144] на Манхэттене, дабы вернуться сюда и быть со своей мамой.
Чем больше она думала над этим, тем больше это казалось правдой. Во-первых, свою роль сыграли последние слова отца, его предсмертное беспокойство о жене. А после похорон ее мать была так одинока, потеряна. Как и любая хорошая дочь, Мэлс заполнила пустоту, как, считала она, того хотел бы отец… но жертва сводила ее с ума – из-за нее она злилась на маму, свою работу в «ККЖ», жизнь здесь, в Колдвелле.
Лучшие намерения. Но не такой хороший – или очевидный – исход. Никто не просил ее так поступать. Ни отец, ни мать. И осматривая кухню, столовую, выглядывая через раздвижные стеклянные двери на крыльцо и сад…она видела, что все в порядке.
Однако не потому, что она устроила ремонт: обо всем позаботилась мать.
Качая головой, Мэлс задумалась, как произошла смена pater familias,[145] а она даже не заметила этого. С другой стороны, она действительно задавала себе этот вопрос после дерьма с Матиасом? Очевидно, межличностные отношения – не ее конек…
Вслед за раздавшимся звуком ключей в замочной скважине последовало открытие входной двери, и когда в коридоре включился свет, миниатюрная фигура ее матери была освещена сзади. Закрывая за собой дверь и идя по коридору, она держала в руках коврик для йоги и разговаривала по телефону.
– … о, я знаю, и я действительно верю в лучшее в людях… пока они не обманывают мои ожидания. Поэтому, да, думаю, тебе следует прекратить это и перестать с ней разговаривать. – Ее мама остановилась, чтобы приветственно помахать и положить вещи на столик у холодильника. Затем она нахмурилась, словно почувствовала неладное с Мэлс. – Слушай, Мария, давай, я тебе перезвоню? Ладно, спасибо. До связи.
Она повесила трубку и положила мобильный рядом с брезентовой сумкой с надписью «Go Organic!».
– Мэлс, что не так?
Мэлс откинулась на спинку, и вспомнила, как отец делал точно так же. Стул всегда скрипел под его весом, но с ней он не издал ни звука.
– Могу я задать тебе очень странный вопрос? – сказала она матери. – И, пожалуйста, знай, что я не хочу тебя обидеть.
Ее мама медленно села рядом.
– Конечно.
– Помнишь, когда папа все еще был с нами… как он сидел здесь и оплачивал счета? – Мэлс постучала по деревянной поверхности перед собой. – А перед ним лежала открытая чековая книжка, большая, с тремя чеками на странице? Он сидел здесь и выписывал чеки, клал их в конверты и записывал все в журнал учета.
– О, да, – грустно произнесла ее мама. – Каждый месяц. Как часы.
– Он надевал очки для чтения… они съезжали к кончику носа и чертовски его раздражали. И все это время он щурился, будто пальцы его ног были зажаты в тиски.
– Он ненавидел это дело… но всегда доводил его до конца. Каждый месяц.
Мэлс прокашлялась.
– Как ты… то есть, теперь ты платишь по счетам. Но где? Когда? Я ни разу не видела, чтобы ты выписывала чек.
Ее мама чуть улыбнулась.
– Твой отец хотел все делать вручную. Он не доверял банкам… всегда думала, что ежемесячный ритуал был физическим выражением его недоверия к «Первому национальному банку и Трастовому фонду». Я не такая. Все от платы за машину до счетов за электричество и страховки автоматически снимается со счета. Мои счета связаны онлайн… я проверяю их раз в неделю и таким образом все отслеживаю. Штампы, бумажная работа и визиты на почту не нужны. Так более эффективно.
Мэлс почувствовала, как ее пронзило удивление… но, ладно. Ее мама давно не ребенок.
– А что насчет… ну, работ на лужайке? Обычно папа подстригал газон, кто занимается этим сейчас?
– Сразу после его смерти я спросила соседей о том, как они решают эту проблему. У кого-то за двориком ухаживают мужья или сыновья, но, очевидно, для меня это не было вариантом. Попробовала сама, но это уйма работы, и я решила, что лучше кому-нибудь заплатить. Я обратилась в профессиональную службу, потому что не хочу каждую неделю волноваться о том, займется ли кто-то газоном… к тому же они убираются осенью и весной. Мэлс, тебя что-то беспокоит?
– Да, вообще-то. – Она вновь провела рукой по столу, по тому месту, где отец по-своему решал эти вопросы. – Я… меня беспокоит, что я провела последние несколько лет, пытаясь быть для тебя папой, и у меня не только не получилось… я во многом тебя не поддерживала. А ты смогла хорошо позаботиться о себе.
Повисло долгое молчание.
– Знаешь, я гадала, – пробормотала ее мама, – почему ты осталась. Ты была здесь так несчастна… и очевидно, что ты на меня обижена.
– В этом нет твоей вины…это все я, только я. – Мэлс постучала по столу. – Я просто… он бы хотел, чтобы я присматривала за тобой. Или кто-то еще.
– Так на него похоже. – Она медленно покачала головой. – Он всегда был старомоден, настоящий мужчина с очень традиционными ценностями. Я любила его, поэтому позволила ему любить меня так, как он считал правильным.
– Но тебе это не было нужно, не так ли.
– Мне был нужен он. Я была очень счастлива с ним, – сказала ее мама с грустью в глазах. – Он принадлежал к тому типу мужчин, кто должен все контролировать, и я вышла за него и родила тебя, когда была молода. Но я выросла.
– С этим были… проблемы? – Боже, такой личный разговор.
Наступила долгая тишина.
– Я любила его, он – меня… и в итоге ничто этого не меняло.
– Мне так жаль.
– О чем?
– Что он умер и оставил тебя одну.
– Я не одна. У меня жизнь, полная друзей и любимых дел. И что волновало меня больше всего, так то, что это не происходит с тобой. Настало время тебе заниматься тем, чем хочешь, преуспеть в своем деле, избрать собственный путь. Именно так я поступила с твоим отцом… и была рада, что не колебалась, потому что мы с ним прожили почти тридцать счастливых лет. Ты заслуживаешь того же счастья, кого или что бы ты не любила, или где.
На глаза навернулись слезы.
– Не знаю, почему я поняла это только сейчас. Я журналист… должна была разобраться в основах своей жизни.
– Вещи не всегда так просты и понятны. – Ее мама протянула руку и накрыла ею ладонь Мэлс. – Последние несколько лет были очень тяжелыми. Но я строю свое место в этом мире… и думаю, тебе следует поступить так же.
– Ты, безусловно, права. – Мэлс смахнула слезы со щек и чуть засмеялась. – Знаешь, над чем я работала эти несколько месяцев?
– Расскажи.
– Статья о пропавших людях. Я ничего не узнала… просидев много часов за столом, глядя на статистику, выискивая источники, анализируя и пересматривая все, я приблизилась к сути не больше, чем другие журналисты.
– Может, однажды ты найдешь ответы?
Мэлс встретила взгляд матери.
– Думаю, вместо этого мне стоило посмотреть в зеркало. Это прозвучит странно, но… с тех пор, как он умер, я потерялась в собственной жизни. Не знаю, есть ли в этом смысл?
– Конечно. Вы были как две капли воды… уверена, ты это знаешь, но он очень гордился тобой.
– Забавно… в детстве я всегда гадала, предпочел бы он мне сына.
– О, нет, что ты. Он хотел тебя. Он часто говорил, что ты была для него идеальным ребенком. Ты делала его гордым и счастливым, как никто другой, и это одна из главных вещей, за что я любила его. Связь между отцом и дочерью так важна, я знаю. Я была папенькиной дочкой… и хотела для тебя того же, что у вас с ним и было. Я жалею лишь о том, что вам не было отведено больше времени.
– Боже, мам, я люблю тебя. – Мэлс вскочила со стула и подошла к матери. Упав на колени, она обняла женщину. – Я так сильно тебя люблю.
Почувствовав, что ее обняли в ответ, Мэлс подумала, что изо всех дней, когда она нуждалась в этом, сегодня – самый подходящий.
Находясь в залитой солнечным светом кухне, в объятиях матери, Мэлс и подумать не могла, что поймет, осознает, что отец был не единственным замечательным человеком в семье – и у нее возникло ужасное чувство, что если бы он не умер, этот момент мог никогда не наступить.
Как здесь не задуматься о том, что Господь не закрывает дверь, не открыв при этом окно.
Мэлс отстранилась и вновь вытерла под глазами.
– Что ж. Ну и дела.
– Твой отец так говорил, – улыбнулась ее мама.
– Он был добр к тебе так же, как и ко мне?
– Был таким же прекрасным человеком. Твой отец – один на миллион, и его смерть этого не изменила. Никогда не изменит.
Мэлс встала на ноги.
– Я, эм, недавно сварила кофе. Хочешь?
– Да, пожалуйста.
Развернувшись к кофеварке и конторке, Мэлс подумала, что, по крайней мере, не все потеряно. Как бы она ни сокрушалась о Матиасе, это предоставило ей толику мира.