Желание знать все больше позволило юноше добиться стипендии на обучение от Университета Джонса Хопкинса, бакалавриат которого он окончил в 1900 году и поступил в Медицинскую школу. Через год карьера и жизнь молодого человека могла закончиться: он заболел туберкулезом и поехал лечиться на юг, в Техас, к дяде, а параллельно поработать ковбоем – в настоящем смысле этого слова. Судя по всему, именно этот эпизод навсегда избавил Роуса от снобизма ученого и просто «человека с высшим образованием» – оказалось, что простые пастухи по своему благородству и душевным качествам ничуть не хуже университетских профессоров, а подчас намного лучше.
Забавно, что и долгий, самый долгий в истории путь к Нобелевской премии тоже начался с фермерского хозяйства. В 1909 году, когда Роус был уже молодым специалистом, даже с европейской стажировкой, один из фермеров показал ему… курицу. Но не просто курицу, а курицу породы плимутрок с опухолью в области грудины. Проведя гистологическое изучение, Роус выявил у животного веретеноклеточную саркому – злокачественную опухоль, образованную соединительной тканью и типичными для сарком перерожденными клетками в виде веретена. Исследователь измельчил опухолевую ткань, получил бесклеточные экстракты в солевом растворе и ввел их другим курам этой же породы. У одной из них также развилась саркома. Многочисленные опыты показали, что таким образом можно заразить раком не одно поколение кур. В 1910 году появилась первая статья Роуса о «трансмиссивных новообразованиях». В 1911 году вышла еще одна, а поскольку заболевание передавалось экстрактом, проходящим через фильтр, логичным было предположить, что оно вызывается вирусами.
Давайте же сделаем лирическое отступление и расскажем, как человечество познакомилось с вирусами.
Началось все с неудачи. Великий Пастер, открывший множество микробов и создавший вакцину от бешенства, так и не сумел открыть его возбудителя, сколько ни смотрел в микроскоп. Впрочем, он не отказался от инфекционной теории бешенства, просто решил, что патоген в данном случае слишком мал, чтобы увидеть его в микроскоп. И был прав!
В 1884 году его коллега, Шарль Шамберлан, сумел создать фильтр с мельчайшими порами, которые отсеивали все бактерии. Этим фильтром воспользовался наш соотечественник Дмитрий Ивановский, когда начал изучать болезнь растений – табачную мозаику. В 1892 году Ивановский показал: даже перетертые листья больного табака, пропущенные через фильтр Шамберлана, все равно заражают здоровые растения.
Сам Ивановский решил, что инфекция – бактериальный токсин, существующий сам по себе. Токсин – значит яд. «Яд» на латыни – virus. Ивановский даже увидел некие «кристаллы» (кристаллы Ивановского) в оптический микроскоп, и теперь мы знаем, что это скопления вирусов в клетке. Пришлось ждать еще шесть лет, пока голландец Мартин Бейеринк сумел-таки открыть вирус. Тот самый знаменитый вирус табачной мозаики, на котором устройство вирусов показывали еще в советских школьных учебниках.
Так что же Роус? Его открытие практически не заметили. Только в 1930-х годах гипотеза была подтверждена, в 1940-е годы вирусы саркомы Роуса (сейчас это заболевание называется именно так) увидели в электронный микроскоп… Медленно, очень медленно открытие пробивало себе дорогу. Несмотря на то, что самого Роуса номинировали на премию с 1926 года, и на 1951 год этих номинаций было уже 17 (внесение номинаций по физиологии или медицине в базу нобелевского комитета запаздывает из-за огромного объема данных), премии ему пришлось ждать 56 лет со дня первой публикации. Это, кажется, абсолютный рекорд… «Второе место» Эрнста Руски на год меньше – от демонстрационной модели первого электронного микроскопа до Нобелевской премии прошло 55 лет.
Не исключено, что здесь сыграла злую шутку ошибка Нобелевского комитета, который присудил в том самом 1926 году, в котором впервые номинировался Роус, премию Йоханнесу Фибигеру (об этом мы рассказали выше). А когда открытие Фрэнсиса Роуса подтвердилось, нашлись более яркие и недавние открытия. И все же премии он дождался, став самым пожилым лауреатом в истории.
…В 1966 году собравшиеся в Стокгольме люди понимали, что сейчас перед ними легенда – и не только потому, что человек ждал своей премии более полувека. Перед ними была сама история, человек, который помнил – и не с детства – самую первую Нобелевскую премию Эмилю Адольфу фон Берингу. Понимал это и сам Роус, который сказал:
«В 1901 году я был студентом Медицинской школы Джонса Хопкинса и знал достаточно, чтобы осознать огромное значение усилий Альфреда Нобеля по содействию прогрессу человечества путем присуждения премий, а также проследить с самого начала постоянно расширяющийся размах и блестящий успех его плана. Нобелевский комитет, чествуя ученых-тружеников на протяжении многих лет, показал себя государственными деятелями, озабоченными состоянием всего человечества, а не состоянием наций. Как здорово, что можно следить за их выбором каждую осень, за тем, что они могут выявить или подразумевать! Я стою здесь, счастливый, и смиренно горжусь тем отличием, которое комитет даровал мне».
Тем не менее, открытия (верные или нет) первых двух героев не имеют никакого отношения к человеку как к организму. Так может ли вирус приводить к раковым заболеваниям у людей? Оказывается, может. И доказал это третий герой: Харальд цур Хаузен, который удостоился за свои открытия Нобелевской премии в 2008 году и до сих пор, к счастью, живет и здравствует.
Наш герой родился в 1936 году в Третьем рейхе. В начале войны положение Харальда было комфортным, и ребенок мог развивать свой интерес к живой природе, изучая местных животных и растения. Однако с 1943 года родной Гельзенкирхен начали активно бомбить. По его собственным словам, это сильно повредило образованию, и когда он все-таки поступил в гимназию, пробелы начали ощущаться особенно сильно. Закончил школу он тоже поздно, в 1955 году, в 19 лет. Это произошло уже в Северной Германии, куда его родители переехали в 1950 году.
После окончания школы Харальд был типичным «юношей, обдумывающим житье», и какое-то время он не мог выбрать, куда ему пойти. Его влекло то, что сейчас называется Life sciences, но тогда существовала жесткая граница между медициной и биологией. Цур Хаузен выбрал первую и поступил на медицинский факультет университета в Бонне. Впрочем, он все равно параллельно посещал курсы по биологии.
Несмотря на то, что будущий нобелевский лауреат твердо решил посвятить свою жизнь фундаментальной медицинской науке, он посчитал, что все же нужно получить статус MD, то есть практикующего врача. В связи с этим его ждали одновременно в Университете Гамбурга и в Дюссельдорфской медицинской академии.
Конец 1960 года. Цур Хаузен теперь уже настоящий доктор, однако он решил остаться честным перед собой и прошел еще два года интернатуры. Хирургия, внутренние болезни и – в самом конце – акушерство и гинекология. Это ему понравилось больше всего. Видимо, уже тогда Харальд обратил внимание на папиллому и рак шейки матки.
Окончив интернатуру, молодой врач наконец-то отправился заниматься наукой – на кафедру медицинской микробиологии и иммунологии Университета Дюссельдорфа, созданного на основе местной медицинской академии.
Он с радостью бросился в мир науки и… начал задумываться, а не вернуться ли к медицинской практике. Точно больше денег и, возможно, не так скучно. Вероятно, юного сотрудника долго и нудно мучили теорией, потому что как только цур Хаузен перешел к экспериментам, его «отпустило». Поначалу он занимался хромосомными модификациями, которые вызывают вирусы, и одновременно получал новые знания по только зарождающимся в те годы диагностическим вирусологии и бактериологии.
Тем не менее скоро стала понятна и еще одна причина сомнений нашего героя: не прошло и четырех лет в Дюссельдорфе, как он «уперся в потолок». Он получил все, что можно было взять в Германии, но этого Харальду было мало. Он всерьез задумался над хорошей позицией постдока, причем в США. Не только в СССР все смотрели на Запад.
Женившись в 1964 году, в конце 1965 года цур Хаузен переехал в Филадельфию и начал работу в лаборатории Вернера Хенле, где изучали открытый незадолго до этого вирус Эпштейна – Барр.
Лаборатория занималась разработкой тестов на этот вирус и поиском его связи с другими заболеваниями. Харальда засадили за исследования, хотя, судя по его автобиографии, работать с этим вирусом ему не очень нравилось. Ему даже разрешили поработать с другим вирусом – аденовирусом 12 типа. Несмотря на некоторый негатив по отношению к работе, именно наш герой продемонстрировал Хенле связь вируса со злокачественной лимфомой Беркитта.
Единственным плюсом своего американского периода цур Хаузен назвал освоение новых методов работы. Как только в 1968 году он получил приглашение от Эберхарда Беккера, который возглавил только что основанный в Университете Вюрцбурга Институт вирусологии, с предложением создать свою собственную исследовательскую группу, Харальд сразу же (ну ладно, не сразу – в начале 1969 года) вернулся в Германию.
Как ни странно, но, создав свою группу, цур Хаузен продолжил изучение вируса Эпштейна – Барр. Видимо, все дело было в том, что теперь никто не указывал ему, что делать. И результат был потрясающий: уже к концу года он продемонстрировал, что во всех вариантах клеточных линий лимфомы Беркитта содержится вирусная ДНК. ДНК вируса Эпштейна – Барр.
Для дальнейших своих экспериментов с поиском вирусов в раковых клетках цур Хаузен использовал технику гибридизации вирусной ДНК in situ. Вот в чем ее суть: РНК-зонд (транскрипт вирусной ДНК), меченный флуоресцентной или радиоактивной меткой, добавляют в препарат биопсии опухолевой ткани. РНК образует прочный комплекс (как говорят, гибридизуется) с вирусной ДНК, содержащейся в ткани. Образовавшийся комплекс легко обнаружить флуоресцентным микроскопом или методом авторадиографии.