— А расслабиться? — Устинов выразительно щелкнул пальцем по горлу.
Собеседник вздохнул:
— Один в нашей группе с костромского Управления расслабился. После отбоя пару рюмок коньяку принял. Утром домой уехал. Сто пудов потом «в народное хозяйство».
«Народное хозяйство» означало увольнение со службы.
— Кто-то сдал что ли? — ухмыльнулся Ершов.
Собеседник промолчал. Разговор заглох сам собой, опера выкинули окурки в урну. Ершов с Устиновым остались одни.
— Зато отгулов заработали! — заметил Ершов.
— Кто тебе даст отгулять эти отгулы? — ухмыльнулся Устинов. — Разве что перед пенсией. Да и то. Ты не в курсе, что через три года отгулы аннулируются?
— Да ну?
— Вот тебе и ну!
Денис помолчал, потом сунул руку в карман, вытащилчерную пластиковую коробку величиной со спичечный коробок. Одна сторона была затянута частой металлической сеточкой.
— Смотри!
— Ну и что? — удивился Игорь. — А то я «закладок» не видел!
«Закладками» называли устройства для прослушки разговоров с радиомикрофоном и индивидуальным источников питания — батарейкой или аккумулятором.
— Ты видел где? — оскалился Устинов. — На работе, на учебе… А эта штука стояла у меня в машине под сиденьем. Понял?
— Так вот что ты…
— Ага. Когда за ключами под сиденье полез, её и нашел! — кивнул Устинов и добавил. — Не беспокойся, я её отключил! Машину отогнал в гараж, развинтил, вытащил аккумулятор.
— Вот такая хрень, Игорек! — добавил он.
— Блин! Наши технари с ума сойдут! — ухмыльнулся Ершов. — Утрата спецтехники — подсудное дело!
— Да, всё равно что оружие потерять! — согласился Устинов. — Давай думать, что нам теперь с тобой делать. Мы ж с этой хреновиной к нашему кудеснику ездили... Говорили про него всякое…
Ершов задумался, потом вдруг выдал:
— Знаю! Стопроцентный выход! С цыганочкой и прибаутками! Утрём нос и Хомяку, и «гестапо». И кудесника сохраним в лучшем виде!
Глава 12Деревня. Пастораль. Лепота
До деревни мы добрались в восьмом часу вечера. Темнеть еще не начинало, но вечерняя прохлада начала забираться под футболку. В машине я вспотел, спина намокла, и теперь было неуютно.
— Я тебе говорила, рубашку одевай! — в очередной раз высказала мне maman.
— Да нормально, мэм, — ответил я в очередной раз. — Чуть-чуть осталось.
Как назло, по дороге не попалась ни одна машина. Всё как вымерло. Обычно хоть кто-то, но едет, останавливается, подвозит. Как-то раз нас подвез поп на шикарной черной «Волге». Причем, ему оказалось совсем не по пути — двигался он в соседнюю деревню. Тем не менее, довез, денег не взял, перекрестил, развернулся и уехал.
Честно говоря, идти пешком эти 12 километров от райцентра мне было совсем не трудно. Наоборот, меня словно переполняла энергия, которую я, казалось, получал от самой природы — от поля, мимо которого мы шли, от деревьев, стоявших вдоль дороги. Даже набитый доверху рюкзак и две сумки не казались тяжелыми.
Maman моих восторгов не разделяла. Уже на полпути она стала уставать, выдохлась и запросила пощады. Пришлось пару раз останавливаться минут на 15, отдыхать. Maman опускалась на травку посидеть. А я даже рюкзака не снимал.
— Ты что, совсем не устал?
— Не-а!
Maman с трудом поднималась. Уже ближе к деревне я не выдержал, отстал от неё и сзади просто-напросто «влил» в неё чуточку «живой» силы. Увы, заклинания от усталости я не знал. Но и этого хватило. Maman приободрилась, зашагала быстрей.
— Когда ж эта дорога кончится?
В этот раз баба Нюша ковырялась во дворе, возле кучи зерна, насыпанного на брезент. Отложив ведро с совком, она вышла нам навстречу.
— Мам! — maman раскинула руки для объятий. Я терпеливо встал в стороне, в ожидании своей очереди. Наконец она дошла и до меня. Бабушка крепко меня обняла, расцеловала в обе щеки, хлопнула по загривку, мол, вымахал будь здоров как! И иди в дом, не мешайся под ногами!
Потом опять переключилась на maman. По слезам и причитаниям бабы Нюши я понял, что она в курсе всех событий, приключившихся с maman: и про цыган, про нападения, про увечья, и про больницу. Интересно только, кто это всё до них донёс? Чья такая «добрая» душа напела-то?
Я не стал им мешать и пошел в дом, точнее в терраску, на свою жилплощадь. Здесь было всё, как и прежде: те же кровати, стол, стулья. Появился один предмет интерьера — плетеное кресло. Надо же! Я подошел поближе, провел рукой по подлокотникам, по спинке. Кресло было самодельным, сплетенным из ивы или другого аналогичного дерева, причем сделано недавно. Дерево еще пахло.
Я поставил сумки на пол, снял с плеч рюкзак. Интересно, а где Трифон?
— Трифон! — тихонько позвал я. Домовой не откликался. Я позвал опять, чуть громче. Ноль эмоций. Ладно.
Я поднял рюкзак. Понес в горницу. Рюкзак собирала maman, моих вещей там не было. Следом за мной вошли бабушка и maman.
— Сейчас баньку истопим, попаримся… — продолжала баба Нюша. Я тут же вспомнил про банника!
— Я сейчас! — я рванулся на огород.
В бане было еще прохладней, чем на улице. Я щелкнул выключателем. Тишина. Никого.
— Жихарь! — позвал я. — Дядька Жихарь!
Опять никто не ответил.
— Жихарь! — рявкнул я.
— Ну, чего разорался? — откуда-то из-под лавки вылез мохнатый человечек в сером балахоне и колпаке из березовых веток. — Явился, не запылился!
— Здравствуй, дядька Жихарь! — я поклонился. — Рад тебя видеть в добром здравии!
— Рад он видеть! — хмуро буркнул банник. Усаживаясь на скамейку. — А как уезжал, даже попрощаться не заглянул!
Вот оно в чём дело! Я усмехнулся, потом сообщил:
— С мамкой моей беда приключилась. Пришлось срочно выезжать. Тут уж не до чего было. Извини…
— Мать — дело святое, — согласился банник, мгновенно успокаиваясь. — Сразу бы и сказал! А то ведь никто ничего… И бабка твоя тоже… Слышал, как жаловалась деду. Мол, внучок, всё бросил и умотал в город с родителем.
— В больницу maman моя попала, — сообщил я. — Избили её цыгане сильно. Если бы не успел, померла бы…
— Да понял я, понял! — закивал головой банник. — И ты меня прости, а то ведь нехорошее стали про тебя думать. Зазнался, мол…
— Дядька Жихарь, — улыбнулся я. — Maman к тебе в баню собралась. Ты уж попарь их с бабкой, от души чтобы.
Банник довольно ухмыльнулся.
— Только это… Имей ввиду, — добавил я. — Особо там не балуй!
Жихарь засмеялся.
Домовой нарисовался (именно, нарисовался!) — появился и молча виновато стоял у двери, ожидая, когда я обращу на него внимание. Я в это время разбирал сумки. Первым он заговорить со мной не рискнул. Наконец я обернулся и как бы между делом сказал:
— Здорово, Трифон! Где пропадал-то? Я тебя зову, зову…
— Да я это, хозяин… — Трифон разве что не шаркнул ножкой. — Тут дела были…
Он сморкнулся, вытер то ли сопли, то ли слёзы. Слёзы?
— Ты прости, хозяин…
Я широко улыбнулся, раскинул руки для объятий, чуть ли не гаркнул:
— Здорово, Трифон! Рад тебя видеть, дружище!
Я даже не успел заметить, как он прыгнул ко мне на грудь, обнимая ручонками за шею.
— Ну, ну… — я осторожно похлопал его по спине. — Трифон! Всё хорошо.
Я отстранил его. Он сел передо мной на стул, утёр лицо и, как мне показалось, смахнул слезу. Слезу?
— Вечером поговорим, ладно? — предложил я. — Когда все угомонятся.
— Бабка баню побежала топить, — сообщил Трифон. — Дед Паша скоро вернется с колхозу. Его теперь отдельно привозят. Во как!
Я покачал головой. Кто-то стал открывать дверь. Домовой молнией метнулся под кровать, ухитрившись проскользнуть в щель, величиной с пол-ладони, между покрывалом и полом. При этом ткань даже не шелохнулась.
В терраску заглянула maman.
— Бабушка на стол собрала, — сообщила она. — Пока деда нет, мы в баню пойдем.
— А что, — удивился я, — баня уже нагрелась? Так быстро?
— Баба Нюша говорит, что нагрелась, — подтвердила maman. — На улице же тепло!
— Ну, идите.
Я пошел в горницу. Бабка с maman ушли. Деда еще нет. Я вздохнул.
— Трифон! — позвал я. Домовой появился мгновенно. На этот раз он выскочил откуда-то из-за печки.
— Ужинать будешь со мной?
— Можно!
Трифон уселся на лавку за стол. Я положил ему в тарелку горячей вареной целиковой картошки из чугунка, кусок сливочного масла сверху. Посыпал мелконарезанными укропом и петрушкой. Себе сделал то же самое: картошка, масло, укроп и петрушка. Налил в кружки себе и ему остуженного молока.
— Спасибо, хозяин.
Во время ужина Трифон делился новостями:
— Дед Паша начальником в мастерских стал. Его теперь на машине возят. Баба Нюша две недели назад упала с крыльца, ногу сломала. Врач приезжала, смотрела, говорит в район ехать надо, в больницу ложиться. Бабка отказалась, про твои карандаши вспомнила. Помнишь, хозяин, ты ей дал?
Я кивнул.
— Сломала она один. А утром хвори как не бывало. Срослась нога! Врач опять приезжала, хотела насильно её отвезти. А баба Нюша в это время воду таскает на огород.
Я засмеялся, представив себе эту картину: у калитки стоит врач, а в это время баба Нюша, у которой перелом ноги, тащит два ведра с водой. Надо было видеть выражение лица врача.
— Врачиха плюнула, перекрестилась и уехала, — продолжал домовой. — А баба Нюша потом в церковь в Коршево пошла, помолилась и на исповедь к попу. Тот ей не поверил, обозвал её старой дурой и отправил к врачу, который нервы лечит. Вот!
Тут я не выдержал, засмеялся во весь голос. Домовой тоже сначала хихикнул, но потом присоединился ко мне. Просмеявшись, он продолжил:
— Баба Нюша деду Паше всё рассказала. Он её отругал, подзатыльников надавал. Отобрал второй твой карандаш и спрятал его.
Домовой вскочил со стула, по лавке пробежал к красному углу, где под потолком стояли иконы, сунул ручку, достал мой «Конструктор» — простой карандаш фабрики имени Красина.