— Весенне-осенний вариант, — сообщил Кент. — Маде ин Суоми. Финляндия то есть. Тебе по дружбе за 200 советских дензнаков отдам. Только за то, что ты от Дэна. Так я её меньше, чем за 400 не отдал бы!
Я прикинул, деньги с собой были.
— Что еще есть? — поинтересовался я.
— А что надо? — усмехнулся парень. — Шузы? Джинса?
— Кофе есть?
— Кофе только в зернах, — удивленно пожал плечами Кент. — Немецкий «Якобс». Растворимого, увы, нет.
Он помолчал, потом предложил:
— Но есть электрическая кофемолка и настоящая медная турка. Тоже всё немецкое. Правда, турку, — он улыбнулся, — я уже попробовал, но помыл!
— И сколько?
— 40 рэ. Килограмм кофе, кофемолка «Бош», турка. Еще «чирик» накинешь, дам еще кило кофе.
— Давай!
Парень опять скрылся в комнате. Через пару минут вернулся с пакетом.
— Смотри! — он продемонстрировал содержимое.
Тут из комнаты в прихожую вышла, виляя задницей, словно какая фотомоделька на подиуме, девица в коротенькой облегающей красной юбке и светлой блузе, через которую просвечивал темный лифчик. Длинные волосы были скручены в хвост на затылке. И, разумеется, вся в боевой раскраске — подведенные ресницы, искусственная синева на веках и под глазами, ярко-красные губы.
— Кеша, ну ты что там? — капризно протянула она. Голос показался мне знакомым.
— Юлька? — удивился я. — Когда ты из деревни успела вернуться?
— Антон? — Юлька замерла, широко раскрыла глаза. — Ты? Ты что здесь делаешь?
— Ушла в комнату! — рявкнул Иннокентий. — Сказали тебе, сиди и жди!
Он повернулся ко мне, неприятно осклабился:
— Хочешь её? Полтинник и она твоя!
Я оторопел.
— Кешка! — обиженно выкрикнула Юлька. — Сволочь!
— Сволочь? — парень злобно усмехнулся. — Ты когда мне бабки вернешь, коза?
Юлька убежала в комнату, хлопнув дверью.
— Давай рассчитаемся, — буркнул он мне. — С тебя 250 рублей.
Я вытащил деньги, отсчитал, протянул ему, помялся и спросил:
— Ты ее реально за полтинник отдаёшь?
Иннокентий поморщился, махнул рукой:
— Она считает, что я её парень. Она считает! Не я. Хитрожопая, аж песец. Набрала у меня тряпок себе на 480 рублей. Прикинь? И отдавать не хочет. Через месяц не отдаст, будем думать.
Он сунул деньги в задний карман шорт, хмыкнул:
— Если что надо будет, звони, заходи. Только без звонка не открою, имей ввиду.
И кивнул в сторону комнаты, опять осклабясь:
— Через месяц приходи. Может, и дешевле будет!
По дороге домой я зашел в гастроном, купил шоколад, бутылку «Каберне совиньон». Maman любила сухое красное. Посидим, обмоем обновку. Кстати, вчера на радостях maman тоже загорелась идеей гардероб обновить. Дубленку захотела и шапку норковую.
У подъезда на лавочке сидела тётя Маша. Я впервые увидел её такой — в сером брючном костюме, туфлях. Я плюхнулся рядом.
— Здрасьте, тёть Маш!
— Здоровей видали! — улыбнулась она и, поймав мой удивленный взгляд, поинтересовалась. — Что? Не видишь, старушка принарядилась! Ездила нынче УВД, в Совет ветеранов. О себе напомнила. Вот они глазенки вылупили, как меня увидели! Прям как ты сейчас.
Она хохотнула, потом вдруг нахмурилась:
— Антон, тут хмырёныш один ходит, лазает, трётся уже второй день. Вон там, — она слегка кивнула головой в сторону.
— Да не верти ты головой! — прошипела она. — Аккуратней, глазками одними стрельни, хоть и не девица…
Я глянул в сторону. На детской площадке поодаль на бортике песочницы сидел невысокий вертлявый парнишка в серых широких штанах, футболке неопределенного цвета и белой тряпичной кепке. Парень сидел, нервно покуривал папироску и, как мне показалось, всё время бросал взгляды в нашу сторону, тут же отводя их.
— Ну? Увидел? — тётя Маша вздохнула. — Вчера тебя спрашивал. Только не у кого-нибудь, а у малышни. Знакомый твой, нет? Знаешь его?
— Откуда? — удивился я. — Первый раз вижу.
— То тебя цыгане ищут, то шпана какая-то! — хихикнула тётя Маша. — Не можешь ты спокойно жить! Сейчас…
Она положила сумочку на лавочку, встала, решительно подошла к песочнице.
— Эй, молодой человек! — она цепко ухватила парнишку за плечо. — Ну-ка, встал! Ты кто такой? Чей будешь?
— Чего тебе, тётка? — огрызнулся тот. — Отцепись, сказал!
Он рванулся, но безуспешно. Тётя Маша его удержала.
— Не тётка, а гражданин полковник милиции! — отрезала она. — Ясно тебе, шантрапа?
Парнишка опять рванулся, извернулся, вырвался из ее рук (кажется, тётя Маша всё-таки нарочно ослабила хватку, позволив ему вырваться) и бросился бежать.
— Не дай бог еще раз тебя здесь увижу! — вдогонку крикнула она.
— Ты с уголовниками не пересекался последнее время? — тётя Маша вернулась к подъезду, села рядом. — Этот гражданин определенно из уголовной среды.
— Нет, — соврал я. Не говорить же ей про вчерашнюю стычку, в результате которой Грач отхватил от меня «проклятье». Тем более, что я им поставил блок на воспоминания обо мне.
Кстати, интересно было бы узнать, что там сотворил барабашка в квартире у Замятных. Целую ночь куролесил, а утром вернулся и по команде уснул в коробочке.
— Ты повнимательней будь, — посоветовала тётя Маша. — И замки смени. А лучше всю дверь целиком.
Глава 29Инфекционная больница № 3.Палата интенсивной терапии.
Вокруг кровати, на которой лежал молодой парень, накрытый до шеи простыней, стояли три врача.
— Ну, что коллеги? Осмотрели? — сказал один из них. — Пойдемте, обсудим.
Парень открыл глаза, застонал.
— Сестра! — позвал врач. — Сделайте ему укол димедрол с анальгином.
В палату зашла медсестра — в повязке, резиновых перчатках, наглухо застегнутом белом халате. Она откинула простыню и, едва сдерживая рвотный рефлекс, воткнула шприц в плечо. Пользуясь тем, что врачи вышли, она не стала смазывать место укола спиртом, быстро накинула простыню обратно и вышла. В палате стоял смрадный тошнотворный дух, который совсем не становился слабее, несмотря на открытое окно.
Врачи зашли в ординаторскую.
— Ну, какие будут идеи насчет диагноза? — спросил первый врач. Он снял маску, достал сигареты, закурил, выдыхая воздух в открытое окно.
— Я видел нечто подобное, — сообщил второй, пожилой, тоже доставая сигареты. — В Свердловске три года назад. К нам в областную больницу привезли облученного с АЭС. Вот у него почти такой же вид был — кожа гнила и слезала клочьями… Но здесь…
— У него еще перелом челюсти, — сообщил первый врач. — В двух местах. Сделали рентген, обнаружили. Хотели поставить сетку, но отказались. Смысла нет. Умирает парнишка.
— Его переводить надо в ОКБ, в ожоговую. Насколько я понял, случай совсем не заразный.
— Не заразный, — согласился первый врач. — Человек гниёт заживо. Причину установить невозможно.
— А сам он что говорит?
— Уже ничего. Первое время пытался что-то сказать, но со сломанной челюстью особо не поговоришь. Удалось только выяснить, что месяц назад прибыл из мест заключения, сидел за разбой, нигде не работает. Только паспорт успел получить.
— Ну, а смысл тогда что-то делать? — цинично хмыкнул третий врач. — Болячка не заразна. Лечению не поддается. Этот ЗэКа подхватил её на зоне, скорее всего, а сейчас болезнь активизировалась. Больной умирает. Мы ему помочь не в силах.
— Тогда так и запишем, консилиум пришел к выводу, что болезнь вызвана радиоактивным облучением, — предложил первый врач. — Другие предложения есть?
— Странно как-то, — сказал, затягиваясь сигаретой, второй. — Ни с того, ни с сего… А кто скорую-то вызвал?
— Друзья его. Причем из-за перелома челюсти и, очевидно, сотрясения мозга. А в скорой обнаружили прогрессирующие язвы по всему телу.
— Из-за такого диагноза придется ставить в известность органы… — заключил третий врач. — Радиоактивное заражение это серьезно. Надо что-то другое…
— Давайте напишем признаки ожога кислотой или щелочью? — предложил первый. — Типа, диагноз установлен консилиумом врачей. В любом случае ночь он не переживет, перевозить смысла нет. Да и проверять никто не будет. Ну, что ж? Распишемся в собственном бессилии… Ну, бывает…
— Согласен! — кивнул второй.
Выходя из ординаторской, второй врач задумчиво вполголоса, словно сам с собой, сказал:
— Говорят, что когда ведьма проклятье накладывает, то вот так же человек заживо гниёт.
— Какая ведьма? Какое проклятье? — отреагировал первый врач. Слух у него оказался отменный.
— Да, нет, это я так…
Глава 30Сюрпризы разные и не всегда приятные.
Моя новая кожаная куртка привела в восторг maman и вызвала чувство жуткой зависти у друзей.
— Только вечером по поселку не ходи в ней! — хмуро посоветовал Андрюха. — Снимут враз! По голове сзади зарядят, пикнуть не успеешь.
При этом он прищурил левый глаз, словно прицеливаясь, как будто уже собрался «заряжать» сам.
Он только что вернулся из Москвы, радостный и довольный, как и его мать. Еще бы! Диагноз не подтвердился. Врачи только разводили руками — нету диабета…
— А где твои «Ли»? — спросил Мишка. — Которые мы пошили?
— В стирке, — хмуро ответил я и соврал. — Упал в них неудачно. И батник испачкал и порвал, и джинсы изгваздал. Обидно!
— Еще бы, — согласился Андрюха. — За батник-то сколько отдал?
— Четвертной и первый раз надел. Прикинь?
— А куртяк где срубил?
— Случайно сегодня в ЦУМе выбросили, — соврал я, — а я рядом оказался. Всего 80 рублей.
— Класс! — согласился Андрей.
Мишка молчал, загадочно хмыкая. Наверное, догадался, про какой «ЦУМ» я говорил. Мы дошли до клуба, посмотрели афишу. Сегодня вечером в клубе объявлен показ мелодрамы «Любовь моя. Печаль моя», производства СССР-Турция.
Мишка мрачно выдал:
— Пойдём, всплакнём?
— Пойдём, только домой, — отозвался Андрюха.
— То-то они на остановке афишу не выставили, — заметил я.