— Нормально? — поинтересовался он, — не жмёт?
— Нормально, — согласился я. — Поехали!
Разумеется, я им не стал говорить, что с завязанными глазами я прекрасно всё вижу — в магическом зрении.
«Москвич» взревел движком и рванул вперед.
Крутились они со мной по городу долго, не меньше часа. Три раза проехали мимо памятника пограничникам, два раза прокатились по центральной улице, пару раз проскочили мимо здания УВД. Мне было немного смешно наблюдать, как они путают следы, не зная, что я все это прекрасно отслеживаю. Пока ехали, я успел скинуть тот же конструкт проклятия и на водителя, и на соседа слева. Этот сосед, пока ехали, вроде как обнимая, тщательно меня всего общупал, кроме правой ноги, которую я прижал к двери.
— Ты бабу свою щупай! — разозлился в конце концов я, пнув его локтем. Впереди хохотнул волосатик. Сосед отодвинулся.
Машина свернула на Старопосадскую, проехала мимо земляного вала (остаток защитных сооружений периода татаро-монгольского нашествия), вывернула на Рыбацкую. Здесь была зона домов частного сектора. Мы остановились перед металлическими воротами, водитель нетерпеливо раз, другой нажал клаксон. Ворота открылись. «Москвич» заехал во двор.
— Выходи! — скомандовал волосатик. — Глазенки можешь открыть!
Знал бы ты, что скоро твои глазенки закроются раз и навсегда, веселился бы по-другому! Я мысленно позлорадствовал.
— Пошли в дом! — волосатик меня сразу потащил к крыльцу, не давая оглядеться. Тем не менее, я успел увидеть, всё что хотел: маленький дворик с навесом, гараж, двухметровый забор из плотно пригнанных друг к другу досок, собачью будку, из которой выглядывала крупная морда какой-то авторитетной твари, ну, и собственно, дом — видимо, просторный, двухэтажный из белого кирпича с большими окнами.
— Пошли, пошли! — волосатик толкнул меня в спину, придавая ускорение. Я повернулся, перехватил его руку и рванул её вбок. Мужик слетел с крыльца, растянулся. Из будки выскочила псина — алабай, грозно рыкнул на меня, натянув цепь.
Волосатик вскочил, размахнулся.
— Еще раз попробуешь меня тронуть, убью! — спокойно сообщил я. Еще раз наложил конструкт «каменная кожа» — на всякий случай.
Я прошел через небольшую прихожую, в которой стояла куча всякой «уличной» обуви — от кирзовых и резиновых сапог до модных остроносых лакированных туфель. Разуваться не стал — принципиально. А вот волосатикпоспешно стал расшнуровывать кроссовки.
Я не стал его дожидаться, открыл дверь в дом и огляделся. Прямо передо мной располагалась кухня-столовая с печью-голландкой посередине. Слева был стол, за которым то ли завтракали, то ли просто пили чай два мужика в белых майках-алкоголичках и тренировочных штанах. Они обернулись и посмотрели на меня. Я чуть ли не присвистнул — столько всяких картинок на каждом: и спереди, и сзади, и по бокам, и на руках!
— Здоровья не желаю, — сразу сообщил я. — Доброго дня тоже. Кто меня звал?
— А что так?
Справа оказалась еще одна дверь, которая вела в комнату. Там стоял пожилой полный черноволосый мужчина в «адидасовском» спортивной костюме. Он демонстративно окинул меня взглядом с головы до ног.
— Ствола нет, пера тоже! — пискнул сзади меня волосатик.
— Меня зовут Шалва. Можешь меня называть дядя Шалва или Шалва Амвросиевич, — представился мужик из комнаты. — Это я хотел тебя видеть. Пойдём сюда.
Он развернулся, я пошел вслед за ним.
— У нас в обуви в доме не ходят, — буркнул мне в спину кто-то из сидящих за столом.
— Я заметил, — огрызнулся я. Мы прошли через зал в еще одну комнату.
— Присаживайся, — предложил Шалва. Я сел в кресло, вытянул ноги, демонстрируя старенькие кеды, в которых я бегаю каждое утро. Шалва поморщился.
— Зачем ты провоцируешь всех? — спросил он.
— Чтоб кто-нибудь мне повод дал вас всех убить, — честно ответил я. — А последний мне расскажет, куда мою мать спрятали.
— Не расскажет, — усмехнулся Шалва. — Здесь никто не знает, куда её отвезли. Кроме меня, разумеется.
— Значит, ты мне всё и расскажешь, — заявил я.
— Ты дерзкий, — спокойно заметил Шалва. — Для своего возраста.
— Это я еще спокойный, — осклабился я. — Внешний вид бывает обманчив. Отпусти мать и будем разговаривать. Или нужны доказательства моих способностей? Чтобы кто-то умер?
Шалва замолчал. Я тоже молчал, раскручивая внутри себя «хлыст» и держа наготове «дротик» и импульсы «некроэнергии».
— Я — вор, — вдруг сообщил он. — Из старых, настоящих воров. У нас не может быть семьи. Наша семья — община. Но у меня есть сын. Он сейчас здесь, в доме. У него рак печени. Он умирает. Я знаю, что ты колдун и можешь его вылечить. Вылечи его!
— Я не колдун, — спокойно ответил я с некоторой пафосностью. — Колдуны, ведьмы, ведьмаки — это другие. Я — маг! Ты мог подойти ко мне и всё рассказать! И я бы помог. А не так, похищать родных мне людей, выламывать руки…
Шалва развел руками:
— Я хотел, но видишь… Мало умных людей. Извини. Даю честное слово вора, что твоей матери ничего не грозит. Только вылечи Дато!
— Кого? — не понял я.
— Дато! Сына моего.
Я встал.
— Ладно, веди. Показывай!
Дато, тридцатилетний парень, лежал на кровати в комнате на втором этаже. Из-под простыни торчала одна голова. Кожа отливала неестественной желтизной. Воздух в комнате стоял тяжелый, какой бывает в больнице, где лежат тяжелобольные.
Я взял табурет, стоявший у двери, поставил рядом с кроватью. Сел. Посмотрел на больного магическим зрением. Печень светилась темно-багровым цветом. Темной краснотой выделялся желудок.
— Я заплачу! — голос Шалвы дрогнул. — Сколько скажешь, столько дам!
Я повернулся к нему:
— Мне чай. Крепкий, сладкий. И штук пять бутербродов с колбасой. Ему потом надо будет в туалет и в душ.
Шалва повернулся, отдал кому-то то ли распоряжение, то ли команду на своём языке. Я вдруг поймал себя на мысли, что этот Шалва не русский, а вроде как грузин по имени… А я ведь и не задумывался.
— Всё, — я встал, подошел к Шалве. — Уходите. Будет кто-то нужен, позову.
Шалва стоял в дверях, непонимающе глядя на меня.
— Уходите! — я повысил голос, толкнул его рукой в грудь, вытесняя из комнаты, и закрывая дверь.
Весь процесс лечения у меня не занял и десяти минут. В самый разгар Дато вдруг открыл глаза, попытался что-то сказать по-своему, не по-русски, но я его тут же отправил спать, чтобы мне не мешал, и продолжил.
Импульсами «живой» силы убрать болезненную красноту никакого труда не составило. В конце процесса традиционно наложил конструкты «общего исцеления» и «регенерации».
В принципе, всё. Я даже особо не устал. Во всяком случае, такой слабости, как после лечения деда Пахома и, само собой, Оксанки из БСМП, я не ощущал. Только жутко хотелось пить.
Я уже хотел звать этого самого Шалву, как кое-что вспомнил. Сначала обновил «каменную кожу». Затем сунул руку во внутренний карман джинсовки, достал меховой комочек:
— Просыпайся, дружище! Запоминай место.
Потом начались «половецкие пляски». Прибежала какая-то женщина, тоже нерусская, стала тормошить Дато, гладить, что-то говорить, даже плакать.
Парень попытался подняться, но снова лёг, прикрываясь простыней —он был под ней совершенно голым.
Я спустился вниз, громко поинтересовался:
— Ну, и где мой чай?
— Садись, садись, братан, за стол!
Мужчины, сидевшие до этого за столом в майках, оделись, сели рядом. Мне отодвинули стул! О, как! Усадили за стол, сунули в руки большой керамический бокал с чаем. Я сделал глоток, поперхнулся, закашлялся. Чай оказался терпким, невероятно крепким, в сочетании с сахаром, которого для меня не пожалели, вкус получился необычным — горько-сладким и сумасшедше бодрящим.
Легкая усталость куда-то делась, голова стала ясной. Проснулся жуткий аппетит. Мне пододвинули тарелку с бутербродами — хлеб с вареной колбасой. Я, почти не разжевывая, проглотил сразу три штуки. Запил чаем. Следующие я уже ел, тщательно пережевывая, чередуя с глотками чая.
— Вкусно? — поинтересовался волосатик, оказавшийся рядом. Я взглянул на него, подумал, что поспешил, накладывая отсроченное проклятье.
А, в конце концов, его не поздно завтра снять.
— Нормально. Пойдет!
За стол, согнав кого-то, уселся Шалва. Он протянул мне брикет денег, перевязанных резинкой.
— Благодарю!
— Распорядись насчет мамы, — ответил я. — Надеюсь, ты держишь слово.
— Другого бы я за такие слова… — рыкнул Шалва. — Но ты наших законов не знаешь.
— Шалва, я ваших законов не знаю, — согласился я. — Зато я видел, как меня ты в гости звал…
— Я уже извинился, Антон, — повысил голос, перебивая меня, Шалва.
— Распорядись, Шалва.
На такое обращение — по имени и на «ты» — сам Шалва уже внимания не обращал. А вот его «коллег» это, с учетом моего возраста, немного корёжило. Один из них наконец не выдержал:
— Ты, пацан, уважение имей! Шалва Амвросиевич тебя раза в три старше! Он — «законник». А ты вообще никто!
Я повернулся к нему, дослушал его до конца и, едва сдерживая внезапно нахлынувшую ярость, ответил:
— Когда мне потребуется твой совет, я тебя спрошу. Сейчас мне он не нужен. Как и ты.
Тот попытался приподняться, встать.
— Только дай мне повод… — оскалился я. Внутри меня опять загорелся огонёк нарастающей ярости.
— Ша! Заткнулся, Никанор! — рявкнул Шалва, мгновенно превращаясь из доброго дядюшки в натурального волка. — Антон, успокойся. Всё гут. Сейчас домой поедешь.
И сразу возникла мысль, что Шалва вполне мог быть натуральным оборотнем.
— Насчет матери! — повторил я. — Распорядись.
— Всё, всё, — Шалва поднял обе руки. — Поехали за ней. Домой отвезут в лучшем виде!
— Шалва! — на кухню ворвалась давешняя женщина и закричала по-русски. — Дато в туалет пошел! Сам пошел!
Шалва посмотрел на неё и делано спокойно пожал плечами:
— Ну, пошел и пошел… Хорошо, что пошел! Посмотри там за ним, ладно?