Итак, это конец, который предсказывают нам большинство ученых: бесконечно расширяющаяся, холодная, темная и безжизненная Вселенная, каким бы теплым, светлым и живым ни был сейчас окружающий нас мир. Не очень-то радостная перспектива.
Теории о будущем нашего Солнца были разработаны и широко распространились в XVIII и XIX столетиях и укоренились в массовом сознании, послужив толчком к созданию некоторых удивительно мрачных описаний конца света. Возможно, самое яркое из них — поэма Байрона «Тьма» (1816), которая начинается так:
Я видел сон… Не все в нем было сном.
Погасло солнце светлое, и звезды
Скиталися без цели, без лучей
В пространстве вечном; льдистая земля
Носилась слепо в воздухе безлунном.
Час утра наставал и проходил,
Но дня не приводил он за собою…
И люди — в ужасе беды великой
Забыли страсти прежние… Сердца
В одну себялюбивую молитву
О свете робко сжались — и застыли.
Перед огнями жил народ; престолы,
Дворцы царей венчанных, шалаши,
Жилища всех имеющих жилища —
В костры слагались… города горели…
И люди собиралися толпами
Вокруг домов пылающих — затем,
Чтобы хоть раз взглянуть в глаза друг другу.
Счастливы были жители тех стран,
Где факелы вулканов пламенели…
Весь мир одной надеждой робкой жил…
Зажгли леса; но с каждым часом гас
И падал обгорелый лес; деревья
Внезапно с грозным треском обрушались…[89]
Поэма заканчивается недвусмысленно: всё кончено и все мертвы. Последние строки звучат так: «Тьме не нужно было / Их помощи… она была повсюду…»
Байрон, типичный рок-н-ролльный бунтарь, родившийся за столетия до появления этого жанра, глядя в будущее, видит то, что увидел бы любой здравомыслящий атеист, — разрушение, смерть, угасание. Космосом неминуемо будет управлять логика конечности всего и вся, если только за пределами Вселенной не появится нечто сверхъестественное, которое ее обновит.
Возникает вопрос, почему мы должны считать такой сценарий столь уж мрачным? Разумеется, это конец, но никак не близкий — от него нас отделяют триллионы лет. Для астрофизиков это всего лишь краткий миг в долгом течении нашего коллективного будущего, но для всех остальных людей как индивидов и даже как биологического вида — вряд ли повод для беспокойства. В среднем каждый вид млекопитающих существует около миллиона лет, а потому маловероятно, что мы доживем до момента, когда примерно через миллиард лет усиливающийся жар Солнца сделает нашу планету необитаемой. Быть может, нас тревожит именно понимание того, что мы разделяем злой рок со Вселенной?
Возможно, мы были бы способны принять мысль о собственной смертности, если бы знали, что это не равно концу истории всего человечества, которое обойдется и без нас, двигаясь по пути к своей финальной цели, какова бы она ни была. Выживание человеческого рода — ключевая проблема почти всех апокалиптических сценариев. Но если наш пункт назначения неизбежно оказывается конечной остановкой, то, право, в чем же тогда смысл всего этого?
Подобный ход рассуждений может привести к довольно пессимистическому взгляду на жизнь. Среди философов, чья задача скорее вскрывать настоящее положение вещей, а не приукрашать его духоподъемными историями, распространен такой абсолютный пессимизм. Румынский мыслитель Эмиль Чоран невозмутимо взирал на подчиненный энтропии космос и бесстрастно замечал: «Когда-нибудь эта старая лачуга, которую мы называем миром, развалится. Как именно, мы не знаем, да и, в сущности, нам нет до этого дела. Поскольку ни в чем нет ничего важного, а жизнь — это вращение в пустоте, ее начало и конец не имеют значения»[90].
Родоначальником подобного философского пессимизма был Артур Шопенгауэр, человек настолько угрюмый, что его собственная мать писала ему: «Ты возмутительный, пренесносный тип, с которым не представляется возможным жить под одной крышей. Твое самомнение перекрывает все твои достоинства, делая их совершенно бесполезными для общества просто потому, что ты не можешь сдержать свою склонность находить недостатки во всех, кроме самого себя». Шопенгауэр считал космос в целом намного более несчастным, чем счастливым, и, таким образом, на космическом уровне утверждал, что не только несуществование мира так же возможно, как и его существование, но и что первое предпочтительнее второго. Если бы Шопенгауэр был знаком с концепцией современных физиков о холодной и неподвижной стерильности, в которой закончит свои дни наша Вселенная, он, возможно, отнесся бы к ней благосклонно.
Между тем большинство людей избегают мысли о таком финале. Ведь всегда найдется лазейка — если наш мир обречен, мы улетим на Марс. Если нашему Солнцу суждено погаснуть, к тому моменту мы уже высадимся в какой-нибудь далекой галактике. Однако вот что на самом деле Уэллс подразумевал под «последним берегом»: рано или поздно очередной запасной аэродром окажется последним. Рано или поздно иссякнут и время, и пространство.
Уверены ли ученые в том, что Вселенная закончит свое существование именно так? Если отвечать коротко — нет, поскольку абсолютная уверенность — это вообще не про них. Наука выдвигает гипотезы, которые получают большую или меньшую поддержку, но никогда — точное подтверждение, потому что они всегда фальсифицируемы[91]. И вообще, наука — это такой же нарратив, как религия, мифы или художественная литература. Я не стану утверждать, что наука описывает Вселенную менее точно по сравнению с ними — напротив, я считаю, что почти во всех аспектах она более правдива, поскольку подкрепляется данными, воспроизводимостью экспериментов и непротиворечивостью концепций. И все же ученые рассказывают нам истории. И даже если самые продвинутые астрофизики считают, что наша планета движется к тепловой смерти, некоторые из них верят в другой вариант ее гибели — допускающий возрождение и обновление. Мы уже видели такую версию конца света в религиозных мифах, в которых вместо медленного умирания мир после апокалипсиса рождается заново. Но вот только как это возможно?
Между тем не исключено, что Большой взрыв когда-нибудь обернется вспять. Вся материя, разлетевшаяся в тот момент, обладает массой, а значит, подвержена гравитации. Некоторые ученые полагают, что сила тяжести триллионов нашпигованных звездами галактик замедлит расширение, остановит его, а затем постепенно притянет все обратно. Этот процесс может привести к Большому сжатию, когда вся материя Вселенной с постоянно возрастающей скоростью начнет возвращаться в центральную точку. А затем энергия всей массы свертывающейся Вселенной, возможно, окажет такое сильное давление на теперь уже мизерный отрезок пространственно-временного континуума, который она занимает, что сила притяжения на мгновение поменяет направление — и произойдет второй Большой взрыв, точнее, Большой отскок.
В эту теорию больше верили в прошлом, нежели сейчас. И хотя в научном сообществе у нее по-прежнему остаются сторонники, согласно самым последним данным и теория Большого сжатия, и теория Большого отскока ошибочны. Наш мир не сожмется и не отскочит — он просто медленно сойдет на нет. Победу скорее одержит энтропия, а не возрождение.
Уверены ли мы в этом? Ответ зависит от массы Вселенной, поскольку именно сила притяжения способна затянуть космическую материю в новую сингулярность. Если плотность всей Вселенной будет достаточной, тогда силы притяжения хватит, чтобы замедлить расширение и со временем дать ему обратный ход. Между тем новейшие научные открытия свидетельствуют, что масса Вселенной ниже этой пороговой величины и поэтому гравитационного притяжения ей не хватит[92].
Несмотря ни на что, научная фантастика продолжает хранить верность идеям побега и возрождения. Джон Р. Р. Толкин придумал термин «евкатастрофа» (неожиданная счастливая развязка) для описания собственных сюжетов, например в романе-эпопее «Властелин колец». «Ев» в этом слове означает «благо», и Толкин имел в виду рассказы, в которых дела идут плохо, но внезапно все меняется к лучшему — причем в самый последний момент. Ситуация в таких историях бесконечно ухудшается, пока окончательно не заходит в тупик. В трагедиях это финал повествования, и мы покидаем театр или закрываем книгу погрустневшими, но ставшими чуть мудрее. Однако за последние сто лет у человечества развилась аллергия на трагедии, и теперь нас куда больше манят евкатастрофы — последний поворот событий, когда зло оказывается поверженным в мгновение ока, а стремительное падение на Землю гигантского астероида удается остановить в последнюю минуту. Евкатастрофа — это когда рассказчик превращает безвыходную ситуацию в хеппи-энд, подобно фокуснику, неожиданно достающему из шляпы кролика. Мы видели это на примере религиозных и мифологических апокалипсисов в предыдущих главах. Мир гибнет в огне, люди неимоверно страдают и гибнут, а затем — сюрприз! — рождается новый мир, чистый и светлый.
Правда в том, что хоть научной фантастике и нравится гордиться своей «научной» компонентой, религиозное мировоззрение повлияло на нее гораздо больше, чем она готова признать. Конец мира в большинстве научно-фантастических произведений — по сути, религиозный апокалипсис в псевдонаучной оболочке, который проводит нас через мытарства, чтобы мы смогли возродиться на новом месте. Эта книга о том, как люди представляют себе конец света — хотя на самом деле он почти нигде не представлен.
Энтропия — явление реальной жизни, но мы склонны цепляться за истории с более оптимистичным «концом» даже вопреки научным доказательствам. Поразительно, как мало писателей последовали за Уэллсом и Байроном по пессимистическому пути описания вечной зимы, несмотря на всё новые и новые научные открытия.