Около двери я опять путаюсь в белье и падаю, как сбитая птица. В позе мёртвого белого лебедя лежу, вздрагивая от конвульсий рыданий и всхлипов.
Вдруг чувствую, как взмываю в воздух, падаю спиной на кровать.
От неожиданности и страха начинаю дёргать одновременно руками и ногами.
Со стороны, вероятно, мои действия напоминают агонию таракана под воздействием Раптора.
Буквально через мгновение мои ноги попадают в захват ловких мужских нижних конечностей, а руки его затягивают на моих запястьях что-то мягкое, чем тут же фиксируют их за завитки кованого изголовья кровати.
Я резко распахиваю глаза и вижу прямо перед собой красивое, благородное мужское лицо, просто бычью шею и широченные плечи, подпертые мощными ручищами с буграми мышц и выпирающими венами.
Не знаю, что видит он на моем лице, а я точно хищный взгляд, транслирующий животную похоть и страсть.
Не успеваю даже моргнуть, как мужской рот накрывает мои губы. От неожиданности ахаю и делаю вдох. Этот мой жест даёт возможность его языку глубоко войти в мой рот. То, что он начинает творить внутри, выбивает из меня протяжные стоны. Моё дыхание сбивается, меня выгибает. Моя грудь начинает ходит ходуном.
Оторвавшись от моих губ мужчина целует и облизывает мою шею, доходит до грудей. Каждую по очереди обхватывает своими большими ладонями, гладит, мягко массирует. Языком жарким облизывает ореолу, играет с соском, втягивая его в рот, прикусывая нежно зубами, перекатывая упругую горошину между своими губами.
Млею от всего, что он делает, стону громко в голос, дышу тяжело прерывисто через нос, как спринтер.
Намяв мою грудь, мужчина опускается ниже, целует мой живот, доходит до лобка.
И тут, когда его рот начинает мягко касаться моих половых органов, а его язык проникает вглубь малых губ, на меня от стыда сначала нападает столбняк, потом я начинаю дёргаться, как червяк на крючке.
— Нет, не надо, — громко выдыхаю, резко дергая бедрами вправо и влево, пытаясь избавить свое лоно от его жадных губ и языка. — Пожалуйста, не надо! Сейчас умру. Ужас, я умру от стыда! Ох…ох…ох! О, Боже мой, уй, оёй, йой…
— Тттшш…Молчи, женщина! Не мешай мужику, лаская тебя, наслаждаться тобой и твоим удовольствие! Стони, малышка! Стони так же громко, как и ночью…
Несмотря на его подбадривающие меня слова и успокаивающие движения, я все равно пытаюсь сопротивляться, пока не захлебываюсь от своих собственных стонов и криков.
Вдруг неожиданно для себя самой слышу свой громкий томный голос.
— Стёпа, ещё! Ой, йой, йёй, ух! Ещё, пожалуйста, Стёпа!
От осознания полного сюра и своего падения в пучину порока, у меня, как у кипящего чайника, срывает крышечку, потому как отверстие для сброса пара не справляется.
В порыве страсти я издаю крик такой мощи, что сама глохну от него.
В момент выброса моих чувственных эмоций ощущаю жёсткое вторжение внутрь себя.
Вслед за предыдущим криком издаю новый, но больше похожий на утробный животный рык.
Со штуковиной Степана внутри своего влагалища чувствую себя маленькой бабочкой, насаженной на большую цыганскую иглу.
Не дав мне очухаться, мужчина начинает двигаться быстро, сильно, размашисто.
Находясь сверху, он все время смотрит в мои глаза. Только я их прикрываю, сразу слышу.
— Открой и перестать стыдиться того, что тебе хорошо. Ну, что говорю, открой глаза, Любушка!
Господи, меня мужчина назвал Любушка, проносится в моей голове. Муж за все годы жизни ни разу ко мне так не обращался.
— Милая, тебе нравится сейчас, вот так, когда я поднял твои ноги на свои плечи? Прислушайся к своим ощущениям, детка! — шепчет мне Степан.
Твою ж зорьку, меня спрашивают, как мне нравится, просят прислушаться к себе.
— Ой, ой, ой! У меня кружится голова. Я сейчас разорвусь от ощущений, — слышу свой продолжительный стон и чувствую, как меня колотит.
Пытаясь контролировать себя и свои эмоции, хватаюсь за мужчину. Мои руки давно развязаны. Подтягиваясь к нему, попадают в его плен.
Мы вместе одновременно двигаемся навстречу друг другу, как два паровоза.
В момент нашего взрыва Степан роняет меня на спину, резко подаёт назад, выдергивая из меня свой член и прижимая его своим телом к моему животу. Кончая сам, он быстро вводит внутрь меня два своих толстых и длинных пальца, помогая мне продлить мои ощущения.
Доведя все до логического конца для нас обоих, Степан ложится рядом со мной, притягивая меня к себе, укладывая мою голову на свое плечо, целуя макушку моей головы и поглаживая мой бок и бедро.
Находясь в его объятиях, в каком-то приятном дурмане, наблюдаю взглядом за покачивающимся членом Степана. Он слегка обмяк, но так и не упал. Про себя называю его стойким солдатом. По сравнению с ним член моего мужа иначе, как пипеткой, и не назовёшь.
Да, все же пять дней назад я была совершенно права в своём определении размера Толькиной пипки.
Глава 3
Лежу рядом с Любашей, поглаживаю её шикарные округлости и просто млею, такое чувство, что я к себе домой вернулся после длительного похода в никуда.
Люба притихла, как мышка. Мне даже хочется её защекотать, чтобы снова услышать слова возмущения, но главное не в словах, а в её мягком, бархатистом, глубоком, обволакивающем голосе. Ещё в ее интонациях без жеманства и бабского актерства. Но…
Даная моя молчит, и я тоже. Чувствую, что мы оба наслаждаемся тишиной.
Кстати, как показывают мой опыт и практика, очень мало людей, которые умеют молчать. Тех, кто умеет молчать красиво, ещё меньше.
У Любаши с этим превосходно. Она говорит своим дыханием. Интуиция мне подсказывает, что девушка моя мучается, хочет что-то спросить или сказать, но продолжает партизанить.
Варианта у меня три: боится, стесняется, подбирает слова. Кстати, все эти мыслеформы мне нравятся, так же как и сама шикарная фактурная женщина.
До вчерашнего дня я был твердо уверен в том, что мне нравятся тонкие и бестелесные красавицы. Этакие Твигги — девушки хрупкого телосложения с узкими плечами и бедрами, маленькой грудью и попкой, тонкими ножками и ручками. Смотря на них, визуально видишь одни ноги.
Мама, зная мой вкус, всегда подтрунивает над ним, говоря, что меня явно в роддоме подменили, раз я люблю фитюлек с теловычитанием и обезьяньими попками.
Маман у меня отличная, каждое её слово не в бровь, так в глаз. Как-то в очередную нашу встречу мамсик, потрепав меня по волосам, сказала: "Степушка, поверь мне, найдётся и на тебя твоя фактура. Возьмёшь ты её в ручищи свои загребущие и поймёшь, что это все твоё. Будешь обнимать и бояться отпустить."
Выслушав мать свою, только фыркаю, потому как уверен на сто процентов в своих предпочтения, проверенных годами.
Да уж, никто не знает нас лучше наших мам. Отчего бежишь, к тому и прибегаешь, думаю я, вдыхая какой-то особый аромат волос своей гостьи.
Любушка все ещё тихорится. По ее дыханию понимаю, мучается моя сердешная, невысказанными сомнениями и опасениями. Решаю, все же ей помочь.
— Не тяни уже, говори, что гнетет тебя, милая моя деточка? — чмокая трусишку в лобик, произношу нежно и мягко, чтобы окончательно не загнать красавицу мою в болото самокопания.
— Степан, прошу меня извинить, отчества я вашего не знаю. Вы, не подумайте обо мне ничего такого. Я на самом деле не такая. Если честно, даже и понять не могу, как со мной такое и приключилось. Мне очень стыдно за такое моё развязное поведение. Господи, как же мне стыдно. И это честно на все тысячу процентов. Со мной такое впервые. Ужас, какой!
Ужасаясь, женщина очень тяжко вздыхает. Начав выдавать свой спич ровно и спокойно, Любушка все же переходит на речевой галоп.
— Нет, не Вы — ужас, а то что я так низко пала. Нет, нет, Вы, Степан, ни в чем не виноваты. Это я сама позволила себе этот падёж. Господи, прости мою душу грешную, за падёж. Тфу, то есть за падение в пучину разврата.
Слушаю ее, а сам думаю о том, все же есть настоящие женщины, переживательные, волнующиеся за свой падёж. Нет даже не так, а не допускающие в свою жизнь этого явления ни мысленно, ни физически.
Они этого не делают, потому что порядочность и верность для них норма жизни. В унисон моих мыслей слышу слова Любы.
— Понимаете, Степан, у меня никогда за годы супружества никого не было кроме мужа. Ойц, да и му-ж-ж-а у м-е-н-я тоже, как я п-п-п-о-ни-ма-йую, не бы-л-л-л-о, — на последней фразе Любонька захлебывается в слезах.
Всю свою пламенную речь она произносит мне в грудь, прямо в самое сердце.
С каждым ее словом я только сильнее прижимаю вздрагивающее женское тельце к себе.
Мне ужасно хочется её зацеловать от этого её чистосердечного раскаяния.
Знаю, что слова Любы даже на детекторе лжи не надо проверять, потому как в каждой букве пульсирует боль, искренность, честность.
— Отпускаю тебе все вольные и невольные пригрешения, дочь моя! Особенно падёж в пучину любви и радости! — совершенно серьёзным голосом произношу я.
Рывком перекатываюсь наверх Любаши. Опираясь на левую руку, правой собираю её запястья в свою ладонь, чтобы не дать ей лицо от стыда руками своими закрыть. Ага, ну вот же ж, прикрыть ладошками не может, так зажмурить глазки это пожалуйста.
— Любаша, открой глаза, очень прошу тебя! Ну же, девочка, не трусь! Давай, трусарди, сначала сделай щелочку, потом подгляди ид-под ресничек своих длинных, а затем уже распахни омуты глаз своих зелёных. Ииии, что совсем никак?!
Сначала пытаюсь действовать мягко методом убеждения. Тщетно. Подтягиваю тяжёлую артиллерию.
— Ладно, раз так, то придётся мне осенить тебя членом своим животворящим и им же снова устроить тебе падёж в пучину телесного сладострастия, — от тона убеждения плавно перехожу к угрожающему рычаю и начинаю тереться о тело моей Данаи своим восставшим возбуждением.
Почувствовав приближающуюся опасность, Любушка распахивает свои зелёные глазища. Смотрит на меня вопрошающим взглядом. Жду от неё нового спича.