Мой первый порыв становится триггером к нашим остальным действиям.
В эту ночь в квартире моего зятя Жени, которая для нас со Степаном стала временным пристанищем, не остаётся ни одной горизонтальной поверхности, неиспробованной нами на прочность.
Перекусить накоротке успеваем лишь раз и то только в перерыве между душем и новым прорывом нашей обоюдной страсти.
О сне ни я, ни Степушка не вспомнаем до самого утра. Нас обоих зашкаливает от чувств и желания обладать друг другом. Нам мало нас.
Мы, как путники в пустыне, дорвавшиеся до источника воды в оазисе, хотим напиться друг другом. Наша жажда перерастает в жадность.
Если бы было возможным, мы бы иссушили друг друга в эмоциональном плане.
Переживаемые и пережитые нами этой ночью физические и душевные эмоции я сравнила бы с катарсисом.
На рассвете, несмотря на бессонную ночь и огромное физическое напряжение, я чувствую себя лёгкой, как пушинка.
В моей голове, до момента пока Степушка не начает собираться, мысленная эйфория.
Из моей памяти даже практически выветривается информация, озвученная Степаном за едой, что он месяца на два уедет в командировку.
Нет, она в моем мозгу все же находится, но воспринимается мной как нечто эфемерное, не относящееся к нам со Степушкой.
Будто это кто-то другой, а не мой любимый мужчина должен отправиться в какую-то даль несусветную на время, которого в человеческой жизни и так очень мало.
Правда жизни падает на меня гранитным камнем в небольшом коридорчике.
Смотрю на то, как Степан собирается. С каждым его выверенным движением мое самообладание все больше покидает меня. Стараюсь держать свои эмоции в себе, а себя в руках.
Моё прикусывание щеки, покусывание губы до боли, постоянные сглатывания горькой слюны, проталкивание кома в горле, промаргивание глаз для размазывания настырных слез, — все это уже совсем не помогает сдерживать истерику, которая, нарастая, готова из снежного кома превратиться в лавину, сносящую все на своём пути.
— Что с лицом, Любушка — любимая моя? — Степа произносит эту фразу с такой нежностью, что в моем горле застревает ком, сердце сжимается до размера грецкого ореха, а желчный устраивает горький салют, который начинаю ощущать в своём рту.
Уже из последних сил, но все ещё пытаясь сдержать себя, пристально наблюдаю за тем, как Степа застегивает военную куртку и надевает на голову каракулевую шапку.
В это момент моя выдержка пугливо выпрыгивает из меня и рассыпается в прах.
В одну секунду падаю на колени, обхватываю руками ноги Степана, головой утыкаюсь в его бедра и начинаю, рыдая, причитать.
— Степушка, я люблю тебя! Родной мой, люблю больше жизни! Не смогу без тебя жить! Ты мне нужен, как воздух! Я погибну без тебя! Христом Богом прошу тебя, умоляю, откажись! — вою, как полоумная, вцепившись ладонями в его военные штаны. — Зачем тебе в эту командировку? Не нужна она тебе! Не нужна-а-а! Милый мой! Любимый мой! Любовью своей тебя умоляю-ю-ю! Откажись! Не уезжай. Люблю тебя, Степушка! Очень люблю-ю-ю! Люблю, понимаешь! Не бросай меня! Умоляю-ю-ю!
В запале истерики моё тело начинает пробивать крупная дрожь, мой голос срывается на сип, рыдания переходят в икоту.
Не вижу выражение лица Степана, но чувствую его нерв по движениями ладоней, поглаживающих мою голову.
Проходит какое-то время, прежде чем мужчина с глубоким вздохом опускается рядом со мной.
Без всяких слов хватая меня своими сильными руками в охапку, он одним ловким движением поднимает моё опустошенное истерикой тело.
Я обнимаю его за шею, утыкаясь лицом в его грудь. В моей душе все же тлеет маленькая искорка надежды, услышать всего одно слово "остаюсь".
— Малышка — моя! Любимая — моя! Любушка — моя! Ну вот и дождался я слов, о которых мечтал много времени! Спасибо тебе, сладкая — моя, что любишь меня! — успокаивающе поглаживая спину и занося в кухню, шепчет в область моего уха Степан. — Я тебе уже не раз говорил и демонстрировал, что лучшее лекарство от женской истерики — это секс. Как знал, что придётся на ход ноги лечить женщину свою членом животворящим.
Последнюю фразу Степан произносит без всякого смеха в голосе. В этот же момент ставит меня на пол, разворачивает и опирает мое тело животом на обеденный стол, разводит мои ноги в стороны, проводит ребром ладони по лону, пальцами нажимая и щекоча клитор.
Издаю тихий и скулящий вдох-выдох, закрываю глаза, из которых продолжают течь слезы, утробно и тоскливо стону, принимаю в себя "лекарство" Степана.
Лечит меня мужчина жестко и порывисто. Разрядка приходит неожиданно быстро. Удовлетворив и вытерев нас обоих, Степа, развернув меня к себе, нежно и бережливо прикладывается к моим ггубам. Заглядывает в мои в глаза с надёжной.
— Любимая моя Любушка, чувствую, что ты успокоилась, значит, лечение прошло успешно! — похихивая, прижимая меня к себе, поглаживая мою спину и целуя меня в макушку, произносит Степан. — И все остальное, милая — моя, тоже будет хорошо. Два месяца пролетят быстро. Не переживай напрасно. Я к тебе, любовь — моя, обязательно вернусь живым и здоровым! Верь мне, Любаша! У нас впереди долгая и счастливая жизнь!
Глава 26
Утром встала в абсолютно разбитом состоянии и настроении. В зеркале ванной комнаты, увидев свое отражение, не без сарказма решила, что красота все же страшная сила.
"Да, Любань, вот как может сказываться на женщине отсутствие рядом животворящего мужчины! Степана нет всего месяц, а глаза твои поблекли, лицо взбледнуло, фигура схуднула! Нет, все же крутые горки проблем укатали тебя, укатали. Конечно, а как иначе, коли вся на нервах, без сна и аппетита. Суд в очередной раз перенесли. Еще и проверка за проверкой, и проверкой погоняет. Ладно, Любка, не дрейфь и не такое переживали," — мысленно стараюсь утешить и приободрить сама себя.
Наводя перед выходом последние штрихи, принимаю входящий вызов от подруги.
— Любаша, привет! — слышу в трубке изрядно запыхавшийся голос Светланы.
— Привет, дорогая! Ты где и куда мчишься, что дышишь, как взмыленная лошадь на финише? — интересуюсь без тени шутки в голосе.
— В отличие от некоторых я, ваще-то, служу россейскому образованию, сударыня. И каждый день к девяти утра должна идти в управление. Я не скажу, что это подвиг, но вообще что-то героическое в этом есть! — хихикая, хмыкает подруга моя. — Помнишь хоть откеля сея фраза?
— Конечно, дорога моя. Это эпохальный фильм режиссёра Марка Захарова «Тот самый Мюнхгаузен». Ты решила, милка дорогая, память мою проверить? — подмигивая себе в зеркало, уточняю у Светки причину её неожиданного звонка.
— Ага, делать мне больше нечего. Я бы, Любаша, могла и дальше упражняться в остроумии, но у меня нет времени на это, несусь в Министерство на совещание. Ты то на ферме своей поди лопатой орудуешь, навоз традиционно сама убирая?
— Нет, сегодня в городе. Собираюсь в лингву, у меня до 16 часов уроки, потом обсуждение дизайн-проекта на квартире Степана. Если хочешь можем встретиться вечером, — отвечаю подружке, смотря в зеркало и поправляя на голове платок, подаренный Степушкой.
— Любаш, если желание есть, то приезжай вечером к нам в гости. Вообще, звоню тебя предупредить, — говорит мне Светулек заговорщическим голосом. — У меня только что была свекруха твоя — старая жаба Гаврик. Я её уведомила о проверке и предложила уволиться по собственному желанию в связи с выходом на пенсию. Она, конечно же, орала и брызгала ядом, что это все твои происки. Так вот в запале эта грымза проговорилась, дескать, будешь ты утирать еще сопли кровавые, потому что отольются тебе её слёзки, прокуратура и налоговая, а также другие компетентные органы пошерстят и потрясут твой бизнес. Так что ты, Любаша, давай держи руку на пульсе и нос по ветру!
— Спасибо, дорогая моя, за очередное предупреждение, — говорю, тяжко вздыхая. — Светуля, я в курсе её жалоб. Прокуратура и налоговая еще неделю назад запросили документы по всем трем фирмам. Сейчас на ферме внеплановая проверка Роспотребнадзора, санэпидемстанции и других возможных и невозможных контролирующих и голодных органов.
— Да, уж милая, тебе не позавидуешь. Иной раз лучше с врагами воевать, чем с такими родственниками, как Гаврики, — прицокивая, говорит Светлана. — Держись и держи меня в курсе, ждём тебя в гости.
— Светуль, спасибо ещё раз. Расскажу все при встрече, — прощаюсь с подругой в надежде еще поболтать, однако меня так закрутят события, что ни в этот вечер, ни в ближайшее месяцы мне будет совсем не до дружеских встреч.
Во время последнего занятия в лингве в учебный кабинет заглядывает администратор. Попросив учеников меня извинить, выхожу на минуту.
— Любовь Петровна, у нас прямо чрезвычайная ситуация. Пришли ваша свекровь и с вашим мужем. Они крайне раздражены и срочно требуют Вас, — шепотом произносит женщина.
— Передай, пожалуйста, что у меня идёт занятие. Предложи им чай и сладости. Пусть ждут, — отвечаю спокойно, хотя внутри все кипит.
Завершив урок и попрощавшись с учениками, ещё минут на десять задерживаюсь в кабинете, пытаясь собраться с силами. Каждое общение с практически бывшими родственниками для меня становится настоящей пыткой.
Понимая, что откладывать момент встречи с неприятным — пустая трата времени и душевных сил, выхожу из учебного класса и двигаюсь в направлении своего бывшего кабинета, который уже как почти год занимает Анна.
Смотрю на часы, подаренные мне на 8 марта Степушкой, для себя делаю отметку, что разговор с Гавриками нужно уложить максимум в полчаса, потому что должна прийти Анюта.
Зная словесную несдержанность свекрови и Анатолия, мне совершенно не хочется, чтобы дочь стала участником очередного представления.
Перед входом в кабинет выдыхаю, захожу спокойно. Гаврики традиционно чувствуют себя не гостями, а хозяевами, спокойно распивая чай с конфетами.
При взгляде на меня у обоих вытягиваются лица. Стараясь, не выражать никаких эмоций, начинаю с нейтрального приветствия.