— Добрый день. Чем обязана? — произнося стандартную фразу, не называю ни свекровь, ни мужа по имени.
— Вообще-то, вежливый человек с высшим образованием обращается к людям по имени, — фыркает Анна Васильевна. — Хотя чего уж там, у вас, дворян, все люди — холопы.
Смотрю внимательно, но при этом никак не реагирую на замечание свекрови. Подождав немного, ещё раз произношу свой вопрос.
— Так чем обязана вашему визиту?
— Не знал, не знал. Оказывается крутая у нас школа. Все так красиво и богато. Деньжищ, как я понимаю вложено немало. Мы же её вроде где-то лет десять назад открыли, да? Может меня и мать теперь устроишь в нашу школу, раз мы из-за тебя без работы остались? — щелкая языком и округляя глаза, говорит Анатолий, делая акцент на местоимениях "мы", "у нас" и "наша".
— Школа не наша и не моя, а Анны Анатольевны. Вакантных мест на сегодняшний момент, насколько мне известно нет. У данного учебного заведения лингвистическое направление, здесь обучают детей и взрослых языкам, поэтому специалисты ни вашей сферы деятельности, ни квалификации не требуются, — отвечаю ровно.
— То есть школу эту мы открывали на наши семейные деньги, когда Анька ещё под стол пешком ходила, а теперь получается, что лично я не могу на них претендовать. Так что? — нарочито вежливо произносит Анатолий.
— Я не понимаю сути сказанного. И обсуждать этого не вижу смысла. Всеми моими вопросами занимается адвокат. Насколько мне известно, документы, запрошенные вашим адвокатом, ему направлены. Надеюсь я внятно все объяснила, — говорю ровно, а у самой от нервов по позвоночнику струйка пота бежит.
— Нет, блять, ни хуя ты невнятно объяснила, — напускная вежливость Анатолия рассыпается в прах. — Ты, тварь, мне баблища должна, как земля колхозу. Весь твой ебучий бизнес был создан и успешно развивался во время нашего брака. Значит, это был наш общий бизнес, и мне полагается 50-ят процентов от всех прибылей. Также я претендую на половину от стоимости недвижимости, приобретенной в браке. Да, и ещё автомобили в том же списке.
— Анатолий, квартира, дача, гараж, машина у тебя есть. Ты хочешь поделить то, на что я не собираюсь претендовать? Правильно тебя понимаю? — говорю, заставляя себя сделать очень удивленное лицо. — Нет, ну если, конечно, у тебя есть такое желание, то не могу отказаться от щедрот твоих.
— Ты, Любка, не ерничай и ебло свое не корчи. Квартиру, дачу, гараж и машину купил я, они оформлены на мое имя. Так что не нужно здесь комедь ломать, — с психом произносит Толик.
— Вот мне интересно на какие такие деньги ты, Анатолий, это все купил? Квартира в новостройке в хорошем районе, если память мне не изменяет около 70 квадратных метров, стоит очень и очень кругленькую сумму, — в очередной раз пытаюсь достучаться до разума человека, который слушать не привык никого кроме себя. — Домик с землей в одном из лучших дачных посёлков, где за сотку просят "мама не горюй". Так я все же возвращаюсь к вопросу своему. На какие деньги ты это все приобрёл, даже без займа в банке? Неужели на зарплату в 50-ят тысяч директора районного дворца культуры, а, Толик?
Понимаю, что говорю лишнее, но меня уже понесло и остановиться я не могу, наболело так, что если не выскажу, то разорвет на части.
— А может на левые средства, которые ты выводил на тендерах или через подставные фирмы? Толь, получается, что тебя не просто так турнули с работы, а за дело?! За растрату государственных денег, да?! Знаешь, Анатолий, в твоей ситуации лучше молча радоваться тому, что у меня нет желания делить с тобой имущество, приобретенное в браке, которое ты называешь своим. Доходчиво объяснила? Толик, ещё раз прошу услышать мои слова.
— Ты, Любка, хочешь меня наебать? Решила, что ты умнее и хитрее меня? Так вот ни хуя у тебя, королева свинячья, не получится. Свои права мне отлично известны, усекла? Ты поди всю жизнь думала, что я — лошок последний, потому что ты меня на себе женила. Так вот, зачуханка, ошибочка вышла. У меня другой уровень…
— Эка, Вас понесло, Анатолий Дмитриевич, — говорю, не дослушав Тольку до конца. — Не утруждайте себя, это вредно для Вашей нервной системы и мозга, и то и другое может от раздутого самомнения лопнуть. Хотя чего это я себе позволяю дерзить, говоря с человеком, возомнившим себя практически Богом. Анатолий, Вам нимб голову не жмёт, случайно?
— Толик, чего ты с этой прошманденью танцы с бубнами разводишь. Она же просто издевается над нами, потешается над тобой, — взвизгивая, подскакивает со своего места свекруха.
— Замолчи, мам. Дай нам поговорить, — осаживает мамашу Анатолий и, поворачивая голову в мою сторону, продолжает говорить. — Люб, серьезно, может хватит уже. Повеселились, поразводились, характерами померялись и харэ. Ну, мы же может и не всегда хорошо, но ведь жили, детей родили. Я понял все и осознал. Больше никаких баб на стороне. Буду внуков нянчить, музыкой, наконец-то, займусь. Давай уже пойдём на мировую и заживём, как прежде. Любка, ну ты же не такая стерва, какую из себя сейчас корчишь…
От наглости Толькиной и от его умения налёту переобувать лыжи я даже дар речи на некоторое время теряю. Пока скидываю оторопь, наблюдаю за его выжидающим взглядом.
— Так, все понятно, давай, Анатолий, на этом и завершим наш разговор. Никакого, как прежде не будет. Я тебе уже ранее в кафе говорила, нас с тобой больше нет. Вот и вся история. Живи в свое удовольствие, занимайся музыкой, создавай свою студию, пей, гуляй, развлекайся с женщинами, — ты на все это теперь имеешь право, как человек свободный от семейных обязательств. Все, не могу больше уделить вам ни внимания, ни времени, у меня деловая встреча, мне ехать нужно, — стараюсь завершить совершенно никчёмный разговор.
— Значит, вот так ты, Любка, решила. Хочешь стряхнуть меня, как говно с лопаты, а сама вся такая благополучненькая и дальше продолжать жить в сытости. Хуй тебе во все твоё поросячье рыло! — рычит Толян, тыча мне в лицо "дулю".
Его жест в виде худой фигуры из трех пальцев вызывает у меня приступ гомерического хохота, который мне не удаётся сдержать.
— Ты, блядина, ещё пожалеешь. Ни раз ещё попомнишь меня, тварь жирная, — начинает истерично орать Анатолий. — Я буду делить с тобой все до последнего спичечного коробка, хотя нет до последней спички. Ты развод не получишь, пока не отдашь мне половину от всего, что у нас есть. Я по твоей вине остался без работы, жить мне не на что, поэтому у меня есть единственный выход — придаётся подать на алименты на детей. И поверь мне, милая, я уверен на тысячу процентов, что это сработает, потому что за детей своих ты, тварюга, на коленях ко мне приползешь.
Смотрю на то, что сидит напротив меня, и назвать его человеком нет ни сил, ни желания. Ничего в моей душе к нему не осталось кроме сожаления, горечи и отвращения.
— Что уставилась на меня, образина? Одну дочь ты уже потеряла, и остальные от тебя тоже отвернутся. Это я обещаю. Думаешь, просто так Катерина на твои звонки не отвечает и на свадьбу к сестре не приехала? Нет, дорогуша, моё слово для Катьки большой вес имеет. Так что, прежде чем, артачиться и пытаться пугать меня сто раз подумай, Любашенька, — всю свою подлую тираду Анатолий произносит жёстко и язвительно, стараясь, бить как можно больнее, зная точно, что дети для меня самое дорогое.
— Да, все верно, ты очень сильно стараешься вбить кол между нами и Катюшей, — пытаясь удержать себя в руках, как можно спокойнее отвечаю Анатолию, — но я уверена, что жизнь все расставит на свои места. Пройдёт время и Катюша, как умный человек, все поймёт правильно и вернётся к нам…
— И кстати, правды ради, — слышу позади себя голос Анюты, — Катюша не приехала на мою свадьбу, потому что готовилась к концертному туру. Мы с ней созванивались и до моего торжества, и после. Так что не нужно говорить того, чего ты не знаешь. Хотя, Боже, о чем я, ты же привык все время врать, изворачиваться и опускаться до банального, пошлого и подлого шантажа.
— Как ты смеешь так с отцом разговаривать, неблагодарная! Отец для детей это святое, — кидается на защиту своего сыночка Анна Васильевна. — Вот оно материнское воспитание. Никакого уважения к родному отцу не привила детям.
— Я что-то не поняла, бабуля, какое уважение мы должны испытывать к отцу, выразившему сомнение в отцовстве по отношению к нам, своим детям. Это первое. И второе, меня очень впечатлило заявление про алименты, на которые мой так называемый отец хочет падать, — выдержка немного подводит мою дочь, её глаза наполняются слезами негодования, голос начинает дрожать. — Мне стыдно за такого отца. Знаете, у нас в принципе не было ни отца, ни бабушки с дедушкой, поэтому лично я не буду против, если вы оба не станете со мной общаться.
После слов Анны свекровь и Толик ещё пытаются вставить свои пять копеек, но дочь моя, имея отчасти характер Гавриков, очень быстро ставит их на место.
— Мам, одевайся, мы опаздываем, — произносит дочь, украдкой мне подмигивая, — у нас же встреча. Не хорошо людей задерживать.
Из кабинета выходим практически все вместе. Ни о каких прощальных словах, конечно же, не может быть и речи, но и здесь наши родственнички оказываются на "высоте".
— Да, чтоб все свиньи твои передохли и на вас падучая напала, — обернувшись, шипит нам в спины Анна Васильевна.
— Ты, тварь, ещё пожалеешь. Эх, пожалеешь, — продолжает посыл своей мамаши Толька.
— И Вам желаем здравствовать, — смеясь, громко произносит Анька. — Мамуль, предлагаю по дороге к дизайнеру заехать в церковь, поставим свечки Семистрельной иконе Божией Матери и этим упырям тоже.
Как решили, так и едем на встречу через церковь, ставим свечи и молимся. После Семистрельной иконы я долго стою у Богородицы. Всматриваясь на святой лик, думаю о Степане и молюсь за него и его скорое возвращение.
Глава 27
На горизонте брезжит рассвет. Хоть и начало мая, но ранним утром еще изрядно прохладно. Я в футболке и тонких штанах сижу на крыльце управления фермы в полной прострации в позе вселенской скорби. Холода не чувствую совсем. Мои руки от бессилия опущены. Пальцы и ладони ходуном ходят от нервной дрожи. Мое тело раскачивается из стороны в сторону. Не знаю, какое у меня сейчас выражение лица, просто чувствую, что по моим щекам водопадами текут слезы. Даже не пытаюсь вытирать эти слезные реки. Сил нет.