Все врут календари!
– утверждает родственница Фамусова, старуха Хлёстова. Ведь в памяти людей того времени было живо еще старое летоисчисление… К тому же – даже и сейчас – информация в календарях часто бывает сомнительной. Поэтому можете расценивать календари как источник любопытных сведений, но не достоверных знаний, до тех пор, пока в их издании что-нибудь не изменится в лучшую сторону.
Ба! знакомые всё лица!
– говорит Фамусов, застав выясняющих отношения Софью, Молчалина, Чацкого и Лизу. И сейчас, вместо того чтобы, неожиданно встретив знакомых, кричать современное: «Какие люди! И без охраны!», поприветствуйте их словами Фамусова.
В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов.
– отправляет Фамусов провинившуюся Софью. Эти слова мы произносим сейчас, когда хотим подчеркнуть, что место, куда кого-то отправляют, забыто Богом и людьми. Вполне возможен такой диалог:
– Куда на каникулы едешь?
– А, не спрашивай. В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов.
При этом совершенно не обязательно пункт назначения должен находиться в Саратовской области. Это может быть и Владивосток, и Сыктывкар, и подмосковная деревня, и «Золотые пески». В общем, куда вас направляют против вашего желания.
Сюда я больше не ездок!
– гневно восклицает Чацкий в своем последнем монологе. Да, действительно, возвращение в Москву ему не удалось. Если вам захочется подчеркнуть, что какое-то место, в котором вы побывали, вам по ряду причин не понравилось, вы можете сказать: «Сюда я больше не ездок». Даже если это место находится через квартал от вашего дома – способ передвижения – ездить, ходить – не имеет значения, а важно только то, что с этих пор вы туда ни ногой.
Карету мне, карету!
Это самые-самые последние слова Чацкого, поэтому-то они и остались в памяти первых зрителей комедии, и последующих поколений зрителей, и хотя сейчас, сгорая желанием срочно уехать откуда-то, где вам не понравилось, вы воспользуетесь услугами автобуса, троллейбуса, трамвая, метро, такси, попутной машины, собственного автомобиля – все равно – повторите только слова Чацкого, и окружающие сразу поймут – только вас тут и видели.
Ах! боже мой! что станет говорить
Княгиня Марья Алексеевна!
Такими словами Фамусова, ужаснувшегося предстоящим кривотолкам о происшедшем в его доме, заканчивается комедия. Да, вот уж кто не мог игнорировать общественное мнение, так это Фамусов. В данном случае некая Марья Алексеевна в фамусовском представлении олицетворяет это общественное мнение. Это эквивалентно известному присловью: а что люди скажут? Присмотритесь к себе: а вы зависите от того, что скажут люди? Или вам все равно? Если все равно, употребляйте эти слова Фамусова иронически по отношению к тому, кто к кривотолкам, сплетням прислушивается.
Слово, фраза – а сколько за ним стоит. И как помогает объясниться в различных ситуациях. Воистину, чтение – вот лучшее ученье!
Вот сколько существует возможностей (и невозможностей) понимания. И если с реальным дискурсом проблем не возникает, проблема адекватности понимания актуальна в сфере латентного дискурса. Что касается виртуального дискурса и квази-дискурса, создающих подобие реальной коммуникации, то с ними надо быть осторожнее – здесь широки возможности для мошенников, выдающих подобие за действительность.
Начитанному человеку последнее не угрожает. Он готов к тому, что написанное может восприниматься небуквально. Как у М.И. Цветаевой: Боюсь – читаю не то, что ты пишешь.
Начитанные люди в 20-е годы прошлого века обходили стороной суды над литературными героями, представлявшие собой квази-дискурс.
Начитанный человек критически относится к слухам – они тоже являют собой квази-дискурс.
Читая текст, человек создает дискурс (в самом лучшем случае – реальный). Но если экран телевизора, монитора, кинотеатра выдает готовый дискурс (цвет, звук, выражение лица, одежда; слова тоже, но не всегда в первую очередь), где умственная работа? Дискурс, котоый не является продуктом прочитанного текста, проглатывается как таблетка. Мыслим-то мы все-таки словами, а не музыкой, не красками, не спецэффектами. Слово же легче всего получить, если оно написано (напечатано). Звучащее слово зависит от окружения, и далеко не всякое окружение служит обогащению лексикона.
Мы уже сравнивали результат чтения текста с режиссерскими постановками пьес в театрах (или с экранизацией). Исходной субстанцией является текст. Реализованная задумка режиссера-постановщика опирается на осмысление этого текста. Еще К.С. Станиславский (кстати, вслед за А.С. Пушкиным) говорил о предлагаемых (у Пушкина – предполагаемых) обстоятельствах. Вот главный герой: в пьесе, допустим, не написано, что он сегодня ел на завтрак, как он собирается провести через какое-то время отпуск, – но играющий его актер должен себе это представлять и об этом помнить. Это сверхзадача. Вот такая же сверхзадача у читателя художественного текста – он домысливает авторское вложение в текст. Ну и в результате получает реальный (все в соответствии с авторскими планами домыслил) или же латентный, или же виртуальный, или же квази-дискурс. Кстати, о театральных постановках и экранизациях классики в наше карнавализованное время. Они не могут заменить знакомство с программным классическим текстом. Так в постановке гоголевской «Женитьбы» одним из московских театров на сцене появляется гармонист в современных очках, с гармошкой. Естественно, и сопровождающие его неглавные герои старательно исполняют под его аккомпонемент жалостливую песню «Виновата ли я». В еще одной современной постановке «Женитьбы» на другой московской сцене появляются аж четыре Агафьи Тихоновны. Носитель невербального интеллекта, пытающийся познакомиться с классикой, оплатив театральный билет (только чтоб не читать!), по сути дела с ней так и не познакомится, поскольку искренне будет считать, что в гоголевские времена играли на гармошке (про четырех невест мы уж и не говорим).
Это можно отнести и к рисункам, сопровождающим тексты учебников, в нашем случае – для начальной школы. Например, в одном из таких учебников михалковский дядя Степа вынимает из воды тонущего ученика в школьной форме образца 1975 года! Напомним, что «Дядя Степа» писался в довоенные годы. Зачем закладывать в несовершенные детские знания то, что Л.Н. Гумилев называл аберрацией близости? А то еще А.С. Пушкина будут рисовать в джинсах и с плеером в ушах.
Был такой эксперимент. Преподаватель одного из московских вузов, чтобы облегчить жизнь школьникам, перевел на молодежный сленг «Слово о полку Игореве». Проанализируем эту ситуацию (нежелающие читать программное произведение по определению могут быть отнесены ко второму типу интеллекта, невербальному). Из песни слова не выкинешь, а тут были выкинуты все слова. То, что получилось в итоге, школьникам жизнь не облегчило, представления о «Слове» не дало, но «завело» всю словесную общественность. Уж лучше бы комикс сделал. Вот это пошло бы!
А так – плач Ярославны подан следующим образом:
Во Путивле, клевом тауне, пребывая в стремном дауне,
Ярославна, хайлафисточка, гонит край как мазохисточка.
Со слезой калякает Днепру и т. п.
Разве только один Днепр опознаваем… Изменен текст, изменился дискурс, с такими, с позволения сказать, знаниями даже ЕГЭ не сдашь.
Мультимедийный уровень подачи знаний завлекателен. Но от избытка его возможностей теряется выразительность. Блеск могучих носителей формы мешает включению критического разума. Информация минует стадию скепсиса и тонет, расплывается, – при отсутствии той фокусировки, которую дает оппозиция «текст – читатель». Текст заменен дискурсом, готовеньким как его увидел режиссер, пусть старательно готовивший передачу, фильм, спектакль. Тот, кто мог бы быть читателем, – пришел, увидел, посмотрел (а думать-то и не надо). Ну и что?
Медитация над текстом не всегда легка и уж совсем не развлекательна. Но пропущенное через себя слово остается. Превратить текст в реальный дискурс – вот задача школы. И совершенно не обязательно, знакомясь с текстом, благоговейно шуршать бумажными страницами. Текст может быть подан и на экране монитора (кто-то считает, что это современнее, почему нет?).
Как у М.И. Цветаевой:
Писала я на аспидной доске
И на листочках вееров поблеклых.
И на речном и на морском песке,
Коньками по льду и кольцом на стеклах.
И на стволах, которым сотни зим.
Не все ли равно, чем и на чем писать?
И еще. Исследователем текста А.А. Барышниковым было выявлено (по словарю С.И. Ожегова) 818 текстонимов – определений текста. В принципе они все опознаваемы носителем русского языка (он отличает афишу от повести, письмо от романа, лекцию от рекламы и т. п.). Опознаваемы, поскольку когда-то носитель наблюдал их непосредственно в действии и очень часто в письменном представлении. Вот она, письменная подача. Никуда от нее не деться. Только чтение может дать на выходе все виды дискурса. И лучше будет, если читающий придет к реальному дискурсу – пройдя естественные стадии непонимания: виртуальный, латентный, квази-дискурсы.
Письмо. Словесность. Книжность
Принято считать, что исторически алфавит (то есть основа письменности) следует за религией. Поэтому всегда к алфавиту у любого народа устанавливается благоговейное отношение, переносимое соответственно и на книгу (рукописную, естественно, поначалу и чаще всего религиозную). Далее это отношение распространяется и на книги светского характера.