— Полмешка только, — говорит Куварин.
— Плохо, плохо идёт картошка, — говорит тётка. — А вы на кильковском автобусе давеча приехали, ко мне не подошли, а сразу в магазин.
Я говорю:
— Правильно, а как вы заметили?
— А я, — говорит тётка, — недаром посреди площади сижу, я всё вижу, всё! От меня не утаишься!
Куварин говорит:
— Трижды шесть… двадцать четыре… Каждому по маленькой и сдачи шесть копеек.
— А вы чего приехали? — спрашивает тётка. — Так, от баловства, или по делам?
Я говорю:
— По делам. Дела у нас, мы Митю хотим отыскать нашего равенского. Он у вас на учёбе, а в деревне Люба осталась.
— Это который с баяном приехал?
Я даже квасом поперхнулся.
— Да! — кричу. — Да!
— Что-то давненько его не видела, — говорит тётка.
Я кричу:
— Да где же он живёт?
— Вон на квартире у Мухина, у свово дяди; пойдёте прямо, потом по Разуваевке, по левую руку четвёртый дом, у них ещё куры марганцовкой меченные, а в палисаднике мальва растёт.
Вот мы по Разуваевке идем
Вот мы по Разуваевке идём.
Дома у них все хорошие, тёсом обшитые, разными красками выкрашены и на каждом доме номер висит. Отсчитали четвёртый дом по левой руке. Встали на крыльцо и стучим.
Долго никакого ответа не было, а потом в доме что-то загремело, зашевелилось — и мужской голос спрашивает:
— Чего надо?
— Дяденька, нам Митю!
Там помолчали и говорят:
— Никого нет.
Я говорю:
— Митя-то где у вас? Вы сами-то Мухин будете?
Тогда дверь открылась — и в ней появился сонный дядька. Он губами почмокал, зевнул и говорит:
— Я-то Мухин, а вот вы кто? Чего вам надо?
Я говорю:
— Мы равенские, Митины земляки!
— Ну и я, — говорит, — равенский. А чево? На кой вы мне тут сдались, таковские земляки, хоть бы и Митьки?
Я говорю:
— Да где же он?
— Уехал, шалабер, — отвечает дядька, — стало быть, в областной центр.
Отступили мы от крыльца, я думаю, что же будем теперь делать? Вдруг окошко открывается и дядька говорит:
— Вона, заберите письмо!
И бросил он нам конверт. Мы встали в кружок, повертели его так и этак, думаем, что за письмо такое? На нём написано: «Лично Мите»… А потом посмотрел я на обратный адрес, вижу — Равенка! Амбулатория! Любина фамилия!
— Так это Любино письмо! От Любы к Мите! Значит, Митя его не получил.
— Куда же его девать? — спрашивает Федяра.
— А никуда, — говорю. — Никуда его не девать. Любе отвезём.
— Вот, — говорит Федяра, — какая у них улица!
— Вот, — говорит Федяра, — какая у них улица!
А улица-то вниз горбом пошла. Дома по обе стороны кончились, под горой ольховые кусты открылись и осока-трава. А в траве ползёт чёрный ручей, над ним стрекозки стрекочут, облака в нём белые плывут.
Вышли мы на мостик, легли ногами в разные стороны и стали из ручья пить. Вода в нём холодная, видно, у них тут родники колотят, много этой воды не выпьешь.
Коля напился, сел на мосту и говорит:
— Что это за ручей такой?
Я говорю:
— Кто его знает.
Федяра говорит:
— В таком ручье не искупаешься, вмиг все жилы стянет.
Я говорю:
— На спор!
Коля говорит:
— Не купайся, Антон, застудишься.
— Не застужусь!
Я быстро разделся и прыгнул в ручей. Обожгло меня, сжало всего, ни вдохнуть ни выдохнуть, будто я в проруби.
— Ну как? — кричат с моста.
Я говорю:
— Хор-рошо!..
— Ты двигайся, двигайся!
А я и так плыву по ручью против течения, двигаюсь.
— Вылезай, — кричит Коля, — хватит!
И все кричат:
— Вылезай!
Я стал в воде и пошёл. А воды мне по пояс. Под ногами острые камни. И течением назад валит. Вот так ручей.
Вытянули меня на мост. Стою одеваюсь. Весь я гусиной кожей покрылся, посинел, и мелко трясёт, бр-р-р!
— Че-чёрт, — говорю, — вот к-какая стужа!..
А мне и в штанину ногой не попасть, до чего меня колотит.
Вдруг из кустов выходят двое мальчишек с красными повязками на рукавах и в галстуках, взъерошенные, зачем-то залёными ветками прикрываются.
— Ага-а, — говорят, — вот мы вас и застукали! Купался? Я говорю:
— Н-не видишь, ч-что ли?.. К-купался.
— Сейчас в лагерь поведём.
Я штаны надеваю и говорю:
— В лагерь! Хор-рошо, ведите…
Один говорит:
— Мы вас давно заметили, вы у пищеблока в заборе доску отодрали.
— Не ври! — Коля говорит.
Я говорю:
— Никакой доски мы не отдирали.
А второй на нас внимательно посмотрел и говорит:
— Махоня, это и не они…
Первый спрашивает:
— Это не вы?
— Это мы, — говорю, — только ты давай на нас лишнего не наговаривай, в лагерь лучше веди.
— А вам, — говорит, — тогда и не нужно в лагерь, купайтесь, сколько влезет, вы же посторонние…
И второй поддакивает:
— Мы своих отыскиваем, мы патрули…
— Нет уж, — говорю, — теперь мы вас не отпустим, ведите нас в лагерь. Ребята, нужно нам в лагерь?
Все говорят:
— А чего же! Они у нас были, а мы у них нет.
Вот мы и пошли.
Лес тут у них был сосновый
Лес тут у них был сосновый, высокие стояли строевики. А под ногами шишки да дерюга всякая, всё шуршит, трещит, крошится.
Я говорю:
— Лес-то у них похуже нашего будет, уж больно сух. Прямо в лесу был длинный забор из досок. Мы вошли в калитку, а там тоже лес. Я говорю:
— Чего вы лес-то разгородили?
— А это, — говорят, — не лес, а лагерь, мы здесь живём. Смотрим — и правда, меж сосен домики деревянные виднеются, а на большой поляне на шесте висит флаг.
По дорожке к нам заспешила женщина в белом халате, видно, местный фельдшер. Она и спрашивает у своих:
— Вы кого это привели?
— Да вот, Вера Сергеевна, какие-то посторонние.
Я говорю:
— Да нет, никто здесь не посторонние, это Куварин, это Коля Семихин, они тоже наши равенские, здрасте!
— Вы к кому?
Я говорю:
— К вашим вот пионерам. Они звали, вы не думайте. Они к нам, а мы, стало быть, теперь к вам. Вы собирайте их, собирайте, вы только скажите, мол, равенские приехали, они знают, они сразу прибегут!
Коля шепчет:
— Антон, ты речь скажи…
Я говорю:
— Да речь что-то неохота, а сейчас чего-нибудь придумаем, да хоть в футбол можно сыграть, у нас вон только Санька хромает…
Тётка говорит:
— Мальчики, да нельзя к нам, нельзя!
Я говорю:
— Как нельзя! А ну позовите чёрненького пионера Сашку!.. Или Лену Скворцову. Или Куканова. Как так нельзя?
— А ты не кричи, — говорит тётка, — ты успокойся…
Я говорю:
— А я спокойный!
Она говорит:
— Ну вот. Как я тебе их позову, если они в изоляторе. Заболели они, понимаешь ты такое дело?
Тут я, конечно, кричать перестал.
— Чего это, — спрашиваю, — они у вас заболели?
— Кто их знает. Объелись какой-то дрянью в походе, теперь у них животы болят.
— Ничего, — говорю, — там не дрянь была, а морковка с бабушкиного огорода, а что они кильковский щавель ели, то я же говорил им: не ешьте щавель! А они ели!.. Да улыбались ещё.
Тётка говорит:
— Ну, не обижайтесь. Я им привет ваш передам.
Я говорю:
— Приветом сыт не будешь. Каков привет, таков и ответ.
Вышла тётка с нами за калитку.
— Теперь-то вы куда?
Я говорю:
— Куда ещё, в Равенку, конечно.
— А на чём?
Я говорю:
— А на чём ещё, уж не пешком, чай, на автобусе. Автобус-то до самой нашей Равенки ходит.
— Вот вы какие самостоятельные, — говорит тётка. — Не то что наши. И закалка, видно, у вас хорошая, болеете не так часто, как городские.
Я говорю:
— А заболеем, так нам горя мало, у нас амбулатория есть.
Пионеры говорят:
— Они в Чернушке купались, видите, волосы мокрые!
Я говорю:
— Не в Чернушке, а в ручье!
Тётка говорит:
— А ручей наш и есть Чернушка.
— Неправда, — говорю, — Чернушка — это наша река. Она мимо Килькова и Равенки протекает, их берег левый, наш берег правый…
Тётка говорит:
— Это правильно, а начало-то она здесь берёт!
Вышли мы из лагеря, а я смотрю на ручей и думаю: «Какое дело, значит, это наша Чернушка! Вот где повстречались с тобой, наша река».
На площади стояло много разных автобусов
На площади стояло много разных автобусов, но нашего среди них вроде не было. И всё толпились кругом незнакомые люди.
Я у них спрашиваю:
— Который тут на Кильково… Который?
Все головами мотают, у всех своя забота. Наконец один шофёр отвечает:
— Ваш в город ушёл, ждите, он через час придёт.
Я говорю:
— Давайте ждать, ребята, а то ведь дядя Коля такой — шмыгнёт и не заметишь. Вот бы нам кого-нибудь своих встретить, например, кильковскую почтальонку, нам бы веселее было ждать.
Но тут открылся один ларёк, и в нём стали продавать мороженое.
Люди на остановке как это увидели, так и побежали. И из автобусов руки протянулись с деньгами: «Клава! Шура! Возьми и мне!»
И сразу у ларька образовалась очередь, потому что было очень жарко, а мороженое ведь охлаждает, об этом и по телевизору говорят.
Все наши в ту сторону головы повернули, смотрят — люди идут с мороженым. Санька спрашивает:
— Это что они сосут?
Я говорю:
— Санька, это мороженое!
Санька спрашивает:
— Что замороженное?
Федяра говорит:
— Просто мороженое. Снег, значит.
Я говорю:
— Нет, Федяра, не просто снег, а это мороженое молоко. Коля говорит:
— Не молоко, а сметана.
Куварин говорит:
— Я очень люблю мороженое. Только денег нет.
Федяра говорит:
— Деньги-то есть, да вот Антон не даёт.
Я говорю:
— Да? А на автобус?
Тогда Куварин спрашивает:
— А вы зачем на автобусе хотите ехать, поехали на машине. Мы на Агафоновой машине сюда приехали, она за нами на обратном пути заедет и прямо в Равенку отвезёт.