Все закричали:
— На Агафоновой, на Агафоновой! Молодец, Куварин! Моё дело маленькое, я-то мог бы и без мороженого, я его сроду не ел, мне и не надо, но раз они все так захотели, их теперь не переспоришь. Я говорю:
— Ну как хотите, моё дело маленькое.
И мы заняли очередь.
Куварин потоптался и говорит:
— Вы и мне купите, я ведь вам квас покупал.
Мороженое было вкусное
Мороженое было вкусное, с изюмом и хрустящими корочками, но мне ещё больше захотелось встретить кого-нибудь из наших, хотя бы кильковскую почтальонку. Почта была на площади.
Я говорю:
— На почту-то зайдём!..
Вот пришли мы на почту. Я в окошко голову просунул и спрашиваю:
— Где тут у вас кильковская почтальонка?
А мне отвечают:
— Была, да вся вышла.
Смотрю: за стеклом конвертики всякие выставлены, открытки.
Я спрашиваю:
— Почём конвертики?
— Пять копеек, — отвечают.
Я говорю:
— Ладно, вы, ребята, идите покуда погуляйте. А мне нужно написать письмо.
— Не потеряться бы нам, — говорит Коля.
А Санька с Ванькой говорят:
— Мы тут, под дверью, будем стоять.
Выбрал я самый красивый конверт с цветами, отдал за него пять копеек. Сел за стол, обмакнул ручку в чернила и начал писать.
«Лене Скворцовой от Антона Ивановича Иванова. Письмо. Лена, я ведь говорил, чтобы ты не ела щавель, а ты ослушалась, и вот теперь у тебя понос. Но это пройдёт, ты не думай, у нас тоже бывает, надо бы тебе черники, а её сейчас нет, а то бы я в лес сбегал и мигом набрал корзинку, знаешь, сколько у нас черники возле Березниц! У нас всё есть. Красная Гора мне не понравилась, уж больно песку много и сухо, но зато у вас мороженое продают. Лена, мы ели мороженое и пили квас, квасу мы ещё выпьем, а домой всё равно поедем на Агафоновой, это Куварин предложил, знаешь, я думал, что он пропащий, а он парень ничего. Лена, ещё напишу тебе про Митю и про Любу, но это в другой раз. Лена, давай переписываться — я тебе письмо, а ты мне письмо, у нас почтальонка каждый день носит. Только Куканову не говори. Остаюсь, под сим подпись поставил: Антон».
Послюнявил я конверт, письмо это в него запечатал, а на конверте адрес написал:
«Красногорский лагерь,
пионерке Лене Скворцовой
(больной)».
Пока я писал, Федяра несколько раз в дверь заглядывал. Когда я вышел, он и говорит:
— Знаем, знаем, кому ты письмо писал!..
Я говорю:
— Молчи, малявка!
А он говорит:
— Знаем, знаем…
Я говорю:
— Вот по шее сейчас как дам!
Но мне не хотелось давать Федяре по шее. Это я для острастки ему сказал.
Вон дядя Коля
— Во-он дядя Коля! — говорит Санька. — Во-он почтальонка!
— Побежали! — кричит Ванька.
Я говорю:
— Тише, вы, тише! Сдурели, что ли? Нам и показаться ему нельзя, ведь мы неоплатные должники!
— Это верно, — Коля говорит. — Худо будет.
Федяра шепчет:
— А может, простит?..
Я говорю:
— Не-ет, мы уж на Агафоновой, правда, Куварин?
Куварин отвечает:
— Правда.
Федяра говорит:
— Эх вы, ну тогда давайте за ними следить.
Стали мы следить, как люди в наш автобус влезают. Вдруг вижу, дядя Коля площадь оглядывает, будто кого-то ищет. Нас заметил, руками замахал и кричит:
— Эй вы! Ну, чего стоите! Давайте сюда!
Ах, думаю, вылезать-то не надо было! А мы уже и не стоим! Бросились мы в переулок между почтой и парикмахерской, какая-то собака за нами погналась, да сразу и отвязалась.
— Эй, — кричу, — в боковушку давайте, вдруг он за нами бежит!
А из-за угла вдруг выходят четверо пацанов. Один на нас показывает и кричит:
— Вот они! Эти самые!
— Да не эти мы! — кричу. — Промашка вышла! — Но поздно уже, бежать надо.
Что ты будешь делать, облава со всех сторон!
Несёмся мы между сараями, на грядки какие-то наступаем, заборчики перепрыгиваем, от цепных собак шарахаемся, а впереди всех Куварин — рраз! — и он уже рядом с матерью стоит. И мы стоим рядом с его матерью, картошкой вроде торгуем, а кто хочет нам чего сказать, будь любезный, за прилавок не заходи. Не положено за прилавок!
Но никто к нам и не заходит, пусто на базаре, ни одной души нет, только Куварина мать семечки поплёвывает. Кепку увидела:
— Ну-ка, — говорит, — ну-ка, почём?
Что-то ей там рассказывал Куварин, и она ему что-то рассказывала, а мы в стороночку отошли, наше дело маленькое, да ведь и далеко от них не уйдёшь — пропустишь Агафонову, как потом домой доберёшься. Автобусы все разъехались, людей нет на площади, ничего не продаётся — ни мороженое, ни квас.
Вдруг страшно мне стало, как вспомнил я и лес диковатый, и чужую эту дорогу, на которой нас чуть было не бросили, и всё потемнело в тот же момент. Я думаю: «Отчего ж это мне так всё немило?» Глянул в небо, а это вот отчего — по небу тучи синие ползут, заворачиваются друг в друга, по правой руке мгла, и тянет с той стороны ветерок.
Я говорю:
— Никак гроза собирается!
Федяра говорит:
— Не ко времени…
Санька в небо смотрит:
— Хорошо бы дождика, в деревне-то ждут.
— А может, он мимо деревни пройдёт, — говорит Федяра, — деревня-то во-он где, а туча вон куда катит!
Коля спрашивает:
— Где-е? Там деревня? Вон где деревня! По левую руку.
— Вон в какой стороне деревня! — Федяра кричит.
Слушал я, как они спорят, глядел, как пальцами тычут, и вдруг подумал, что не одна ведь наша деревня дождя просит, вон сколько мы деревень проезжали, всех пылью припорошило, у каждой в горле свербит.
— Да полно вам, — говорю, — спорить. Деревень много в нашей стороне, и всем дождика хватит, потому что дождик, по всему видать, будет большой, хлёсткий.
Только я это сказал, а в небе как чиркнет, по всей площади вихрь как закрутит, бумажки как заметёт!.. Закричали куры, бросились со всех ног к своим дворам, пыль поднялась аж до телеграфных проводов, люди бегут — двери с окнами затворяют. А тут капли зашлёпали, застучали, вся земля вмиг стала в тёмных пятаках.
Бросились мы к автобусной остановке, к навесу, вдруг слышу я — сзади Куварин кричит. Силятся они с матерью мешок поднять, чтобы тащить его, а силёнок у них не хватает, мать только что из больницы выписалась, немочь бледная, где же ей столько картофелю таскать! Побежали мы с Колей им на подмогу, а вверху ка-ак хрястнет! Будто лопнуло всё небо попрёк себя! Куварина мать мешок бросила, закрестилась, я кричу:
— Куда на мокрое-то мешок бросили!
А дождик тут ещё припустил. Затолкали мы мешок кое-как под прилавок, и в этот миг такой ливень грянул, что всё кругом затряслось и затрепыхалось. Забились и мы под прилавок, сидим посреди всякого мусора и шелухи, Куварина мать вся дрожит от страха.
— Ах, батюшки, — говорит, — на земле сидим, вот молния-то нас тут поразит!
Я говорю:
— Какой ещё паразит?
А она отвечает:
— Какой паразит? Я и не говорю: паразит. Я говорю: убьёт нас молния-то!
А вверху и в самом деле во как трещит! И трещит и хлещет! И хлещет и вспыхивает! Ничего впереди не видать — водяная пыль столбом. А прилавок-то наш потёк. Текут струйки, кому на голову, кому за шиворот, мы от них знай уворачиваемся да шипим.
Сидели мы, сидели, гром уже в сторону относить начало, вдруг впереди нас босые ноги зашлёпали. Федяра и Санька с Ванькой перед нами на четвереньки встали, раздетые, в одних трусах, смеются и кричат:
— Вы чего здесь запрятались, дожжа испугались, айда, побегаем, поскачем по лужам, знаете, как хорошо скакать! Течёт с них в три ручья, а они все смеются. Тут и у меня будто какая-то пружина внутри разжалась.
Я кричу:
— Колька, чего это мы в шелухе тут сидим!
Скинули мы рубахи, штаны и вылезли к ребятам под ливень. И Куварин с нами. Мать ему:
— Гошка, вернися, убьёт!..
Не вернулся Куварин.
— Дождик, дождик, пуще! — кричит.
Нет, он парень нехудой.
Как же так получилось
Как же так получилось?.. Гоняли мы по площади, брызгались, целые фонтаны из луж вышибали. Дождик к тому времени утих.
Вдруг Коля как закричит:
— Агафонова! Агафонова!
Смотрим — машина по площади едет, воду колёсами рассекает. Мы — к ней.
— Агафон! — кричим. — Агафоша!..
Прыгаем вокруг, за борта хватаемся, а Агафон нам гудит. В самом деле, негоже это — возле машины прыгать.
— Санька! — кричу. — Куда!.. Ванька! Под колеса захотели? А ну отцепись!
Остановился Агафон возле базарных лотков и спрашивает:
— Вас что это столько здесь?
Я говорю:
— Да вот… тебя ждём.
— Зачем ждёте?
— Стало быть, — говорю, — ехать надо.
Агафон кричит:
— На чём ехать?
Я кричу:
— На чём, на чём!.. Не на тебе, чай! Места у тебя, что ли, в кузове мало?
— В кузове? — кричит Агафон. — Ах, в кузове!.. Поди взгляни!
Полез я на колесо, слышу, чем-то сильно несёт, запах такой дурной, едкий…
— Чего это у тебя тут? — кричу Агафону. — Никак барда!..
— А ты думал, пуховые перины?
«Батюшки, — думаю, — что же делать? Барда — это ведь корм для свиней, отходы пивного завода, как в ней поедешь, в ней не только ехать, а противно рядом стоять».
Слез я на землю, смотрю на Агафона, а Куварин с матерью уже в кабине сидят.
Я говорю:
— Куварин, ты почему ж не сказал, зачем Агафон в город поехал?
Куварин из кабины как закричит:
— А почём я знал!
Я говорю:
— Эх ты, Куварин… Вот тебя бы макнуть в барду.
На ребят гляжу. У них у всех губы вниз поопускались, Федяра чуть не плачет.
— Агафо-он, — тянет, — Агафон, нас сегодня уже один раз бросали, не оставляй…
— Ну, садись, садись на капот! — Агафон сердится. — А места мало будет, так мне на шею полезай! Так, что ли?.. Охламоны какие. Вот скажу отцам, где вас черти носят.
Коля просит: