Но все так сложно! Быть может, в восхищении своей новой родиной Мельмотт значительно переоценил привилегии британской аристократии. Он искренне верил, что, породнившись с маркизом Олд-Рики, станет неподсуден в делах вроде нынешнего. Он думал, что такая связь оградит его от преследования. И опять-таки, если удастся преодолеть все трудности, он когда-нибудь станет тестем британского маркиза! Как многие другие, Мельмотт не задавался вопросом, в чем именно будет состоять удовольствие для него самого, однако он действительно считал, что такой союз украсит его жизнь. Он знал, что Ниддердейл не женится на его дочери, не удостоверившись в ее деньгах, но думал, что доход от капитала Мари, пусть недотягивает до обещанного, на время удовлетворит жениха, и уже дал поверенному маркиза подтверждение, что этот капитал у дочери и впрямь есть.
Вдобавок за последние дни возникло еще одно осложнение, для Мельмотта совершенно неожиданное. Как-то утром он вызвал Мари в свой кабинет и сказал, что ей надо подписать бумагу. Мари спросила, какую бумагу. Он ответил, что это документ, касающийся денег, и напомнил, что она уже однажды такой подписывала. Незачем ей задавать вопросы, когда от нее требуется только подпись. Тут Мари изумила отца. Она не просто показала, что понимает много больше, нежели он думал, но и наотрез отказалась что-либо подписывать. Читатель догадывается, что спор вышел довольно горячий.
– Да, папенька, знаю. Это для того, чтобы ты мог распорядиться деньгами, как пожелаешь. Ты был так ко мне недобр насчет сэра Феликса Карбери, что я не стану ничего подписывать. Если я когда-нибудь выйду замуж, деньги будут принадлежать моему мужу!
У Мельмотта даже дыхание перехватило. Он не знал, к чему прибегнуть – к угрозам, к уговорам, к побоям. До конца разговора он перепробовал все три подхода. Говорил, что за такое мошенничество может отправить ее в тюрьму – и отправит. Умолял не разорять отца своим упрямством. Наконец он схватил ее двумя руками и затряс со всей силы. Однако Мари стояла на своем. Он может резать ее на куски, но она ничего не подпишет.
– Ты, небось, думала, что все эти деньги достанутся сэру Феликсу, – с издевкой произнес отец.
– Он бы их и получил, если б не струсил, – ответила Мари.
Была и еще одна причина держаться за ниддердейловский план. Мельмотт, без сомнения, утратит нынешний доход, зато получит маркиза. Взвесив на своих точнейших весах все плюсы и минусы, он решил не платить Лонгстаффам и отдать деньги Ниддердейлу. Нельзя сказать, что у него не было сомнений в правильности избранного пути. Опасности со всех сторон были так велики! И все же смелый шаг импонировал ему больше. Мари сказала, что выйдет за Ниддердейла – или за уличного метельщика.
Утром понедельника – на следующей неделе после его знаменитой парламентской речи – к нему в контору пришел один из Байдевайлов. Мельмотт сказал мистеру Байдевайлу, что, как все знают, в Сити нынче с деньгами «очень туго».
– Мы просим не возврат коммерческого долга, – ответил мистер Байдевайл, – а оплату приобретенного вами крупного недвижимого имущества.
Мистер Мельмотт высказался в том смысле, что свойства денег одни и те же, какова бы ни была причина выплаты, затем предложил выписать два векселя, на три и на шесть месяцев, с обычными процентами. Мистер Байдевайл возмутился и потребовал вернуть документы на владение.
– Вы не вправе требовать документы на владение, – сказал Мельмотт, – только причитающуюся сумму, а я уже объяснил, как предлагаю ее оплатить.
Мистер Байдевайл был в полном отчаянии. За всю историю очень респектабельной фирмы, которую он представлял, ничего подобного не случалось. Разумеется, вся вина лежит на мистере Лонгстаффе, – по крайней мере, так считали Байдевайлы. Он так спешил завершить сделку с финансистом, что настаивал на передаче документов. Однако он не имел права их передавать – Пикерингское имение находилось в совместной собственности его и сына. Дом уже снесли, а теперь покупатель предлагает вместо денег векселя!
– Вы хотите сказать, мистер Мельмотт, что у вас нет денег заплатить за приобретенное, и тем не менее вы уже передали документы на владение в другие руки?
– Мои капиталы в десять, в двадцать, в тридцать раз превышают эту сумму, – гордо объявил Мельмотт, – но, думаю, вы могли бы знать, что при таком масштабе операций человек не всегда может по первому требованию взять и выложить восемьдесят тысяч фунтов.
Мистер Байдевайл, не прибегая к совсем уж бранным словам, дал мистеру Мельмотту понять, что его клиента ограбили и он немедленно примет самые суровые меры, какие позволяет ему закон. Мистер Мельмотт пожал плечами и не ответил, так что мистер Байдевайл вынужден был удалиться.
Байдевайлы по-прежнему были в контрах с мистером Скеркумом, тем не менее поверенный уже сомневался в подлинности письма, от которого Долли так настойчиво отрекался. Сам мистер Лонгстафф, человек по крайней мере честный, выразил мнение, что Долли не подписывал письма. Сын точно отказался подписать его в первый раз и едва ли имел случай сделать это позже. Мистер Лонгстафф был практически уверен, что оставил бумагу под замком в кабинете, позже ставшем общим кабинетом его и Мельмотта. Затем, войдя туда вместе с Мельмоттом – к тому времени всякая дружба между ними прекратилась, – он обнаружил ящик незапертым. В это время с ним был тот же мистер Байдевайл.
– Вы хотите сказать, что я открыл ваш ящик? – спросил мистер Мельмотт.
Мистер Лонгстафф сделался пунцовым и ответил, что не выдвигал таких обвинений, но, безусловно, не оставлял ящик открытым. Он знает свои привычки и убежден, что всегда запирает ящик.
– Значит, в тот раз вы изменили своей привычке, – с жаром произнес мистер Мельмотт.
Мистер Лонгстафф в доме ничего больше не сказал, но, выйдя вместе с поверенным на улицу, повторил, что ящик был заперт и, по его глубочайшему убеждению, неподписанное письмо оставалось в ящике. На это мистер Байдевайл мог заметить лишь, что в жизни не сталкивался с такими неприятными обстоятельствами.
Итак, союз с Ниддердейлом представлялся наилучшим планом – если только его удастся осуществить. Говоря, что его капиталы в тридцать раз превышают стоимость Пикеринга, мистер Мельмотт допустил немалое поэтическое преувеличение, однако капиталы у него были. Размах его спекуляций был таков, что он сам толком не мог бы сказать, сколько имеет и сколько должен. Одно он знал точно: сейчас ему срочно нужны очень большие суммы. Главную надежду он возлагал на Когенлупа, в чьи руки передал управление акциями Мексиканской железной дороги. Мельмотт доверил Когенлупу очень многое, вопреки своему обыкновению никому особенно не доверять. Когенлуп говорил, что сейчас с акций ничего не получить – из-за паники они обратились почти в ничто. Теперь Мельмотт нуждался в деньгах великой железной дороги, но именно потому, что он нуждался в деньгах, железная дорога не стоила ничего. Когенлуп сказал, что надо пережить черный день – вернее, черный месяц. Именно по совету Когенлупа Мельмотт предложил мистеру Байдевайлу векселя.
– Предложите еще раз, – сказал Когенлуп. – Рано или поздно он согласится.
Вечером понедельника Мельмотт встретил Ниддердейла в парламентском лобби.
– Вы виделись последнее время с Мари? – спросил он.
Сегодня утром отцовский поверенный в присутствии отца заверил Ниддердейла, что в случае женитьбы на мисс Мельмотт он, без сомнения, получит доход чуть больше пяти тысяч годовых. Он рассчитывал на большее и не готов был взять Мари за такие деньги, но по всему выходило, что больше может и не быть. Немудрено, что с Пикерингом затруднения. Мельмотт определенно собирает деньги. Однако, скорее всего, дело разрешится в ближайшие недели. Мельмотт обещал после свадьбы передать Пикеринг молодым. Отец советовал Ниддердейлу пойти к девице и назначить день свадьбы. Если денег не окажется, отменить ее можно хоть накануне.
– Я собирался идти к вам почти прямо сейчас, – сказал Ниддердейл.
– Вы застанете женщин за чаем между пятью и шестью, – сказал Мельмотт.
Глава LXXIV. Мельмотт приобретает друга
– Вы думали об этом с тех пор? – спросил лорд Ниддердейл, как только мадам Мельмотт сумела оставить их наедине.
– Я очень много с тех пор об этом думала, – ответила Мари.
– И что решили?
– Я за вас выйду.
– Отлично, – сказал Ниддердейл, опускаясь на диван рядом с Мари, чтобы обнять ее за талию.
– Погодите минутку, лорд Ниддердейл.
– Можешь называть меня Джоном.
– Тогда погоди минутку… Джон. Думаю, ты можешь на мне жениться, хотя нисколечки меня не любишь.
– Это неправда, Мари.
– Правда. И я думаю, что могу стать твоей женой, хотя нисколечки тебя не люблю.
– Это изменится.
– Не знаю. Сейчас я так не думаю. Тебе лучше знать правду. Я сказала папеньке, что ты, скорее всего, не повторишь свое предложение, но, если повторишь, я соглашусь. Но ты знаешь, кого я любила.
– Ты ведь не можешь любить его теперь?
– Отчего? Я не могу за него выйти. Это я знаю. И вряд ли бы согласилась, если бы он снова попросил. Он дурно себя вел.
– А я?
– Не как он. Ты никогда меня не любил и не говорил, что любишь.
– Ничего подобного.
– Поначалу. Сейчас говоришь, потому что думаешь, будто мне это приятно. Но теперь уже все равно. Раз мы поженимся, я не против, что ты меня сейчас обнимаешь, только нам обоим лучше смотреть на это как на деловые отношения.
– Какая ты суровая, Мари.
– Нет. Я не была сурова к сэру Феликсу Карбери и прямо об этом говорю. Я правда его любила.
– Уж конечно, теперь ты поняла, что он за фрукт.
– Да, – сказала Мари. – Он жалкое существо.
– Его поколотили на улице – очень сильно.
Мари впервые об этом слышала и сейчас вздрогнула в объятиях жениха.
– Ты не слышала?
– Кто его поколотил?
– Я не хочу рассказывать о нем дурное, но, говорят, его очень крепко отделали.
– За что его могли побить? Он что-нибудь сделал?