– Не могу тебе описать, как для меня это было ужасно, – сказал Пол. – Ведь к тому времени я понимал, что все мое счастье зависит от тебя.
Он пытался пустить в ход нежное лукавство, сладкое, как фиалки. Возможно, оно и было сладким. Удивительно, до чего сурово может вести себя девушка, чье сердце разрывается от любви. Гетта была очень сурова.
– Но Феликс сказал, ты возил ее в Лоустофт – совсем недавно.
Монтегю собирался рассказать все – почти все. Про поездку в Лоустофт он думал умолчать – было в этом что-то, чего Гетта понять не сможет.
– Это было ради ее здоровья.
– Ах, ради ее здоровья. И ты водил ее в театр?
– Да.
– Это тоже было… ради ее здоровья?
– Ах, Гетта, не говори со мной так. Разве ты не понимаешь, что она приехала сюда ради меня и я не мог бросить ее одну.
– Я не понимаю, зачем тебе вообще было ее бросать, – сказала Гетта. – Ты говоришь, что любил ее и обещал на ней жениться. Мне кажется ужасным жениться на разведенной – на женщине, которая просто говорит, что она разведена. Но это потому что я не понимаю американских порядков. И я уверена, что ты любил ее, когда повел в театр и повез в Лоустофт… ради ее здоровья. Это было всего неделю назад.
– Почти три недели назад, – в отчаянии выговорил Пол.
– Ах, почти три недели! Не слишком долгий срок для полной перемены чувств. Ты был помолвлен с ней меньше трех недель назад.
– Нет, Гетта, тогда я не был с ней помолвлен.
– Полагаю, она считала себя твоей невестой, когда ехала с тобой в Лоустофт.
– Тогда она пыталась вынудить меня к… к… Ах, Гетта, это трудно объяснить, но я уверен, ты поймешь. Я знаю, ты не можешь думать, будто я хоть на мгновение тебе изменил.
– Но для чего ты изменил ей? Для чего мне рушить все ее надежды? Конечно, Роджер дурно о ней думал, потому что она… разведена. Он не мог смотреть на это иначе. Но помолвка есть помолвка. Тебе лучше вернуться к миссис Хартл и сказать, что ты готов сдержать слово.
– Она знает, что все кончено.
– Ты уговоришь ее передумать. Если она приехала к тебе из Сан-Франциско, а потом просила водить ее в театр и отвезти в Лоустофт – ради ее здоровья, стало быть, она очень к тебе привязана. И она по-прежнему тебя ждет. Нехорошо обижать такую старую – очень старую – приятельницу. До свидания, мистер Монтегю. Думаю, вам лучше, не теряя времени, отправиться к миссис Хартл.
При этих словах голос ее немного сорвался, но в глазах не было и слезинки, а в лице – и тени нежности.
– Гетта, ты же не хочешь сказать, что поссоришься со мной!
– Я не знаю ни про какие ссоры. Я ни с кем не хочу ссориться. Но разумеется, мы не сможем быть друзьями, когда вы женитесь… на миссис Хартл.
– Ничто не заставит меня на ней жениться.
– Это уже не мое дело. Когда мне сказали, я не поверила. Я даже Роджеру не совсем поверила, когда он… нет, не рассказал мне, для этого он слишком добр… а когда он не опроверг слова Феликса. Мне не верилось, что вы могли прийти ко мне так скоро. Три недели, мистер Монтегю, все-таки очень короткий срок. В Лоустофт вы ездили меньше чем за неделю до того, как пришли ко мне.
– Какое это имеет значение?
– О, конечно, для вас никакого. Мне лучше уйти, мистер Монтегю. Спасибо, что пришли и сказали мне все. Теперь все стало гораздо проще.
– Ты хочешь сказать, что… собираешься меня бросить?
– Я не хочу, чтобы вы бросали миссис Хартл. Прощайте.
– Гетта!
– Нет. Не прикасайтесь ко мне. Доброй ночи, мистер Монтегю.
И она вышла из комнаты.
Пол Монтегю был вне себя от отчаяния. Он и минуты не думал, что эта история разлучит его с Геттой Карбери. Если бы она только знала все, такого бы не случилось. Он был верен ей с того дня, как впервые ее увидел, и никогда не отклонялся от своей любви. Естественно, он кого-то любил раньше, но ее это никак не затрагивает. Однако Гетту возмутило, что миссис Хартл в Лондоне – а Пол сам отдал был половину состояния, чтобы та не приезжала. Но раз она приехала, мог ли он отказать ей во встрече? Неужели Гетта хотела, чтобы он поступил с такой холодной жестокостью? Да, он дурно обошелся с миссис Хартл – но все позади. А теперь Гетта порвала с ним, хотя ей-то он ничего худого не сделал.
По пути домой Монтегю почти злился на Гетту. Ради нее он сделал все, что мог. Ради нее поссорился с Роджером Карбери. Ради нее – чтобы освободиться от миссис Хартл – не устрашился когтей дикой кошки. Ради нее (так говорил себе Пол) оставался в ужасной железнодорожной компании, чтобы по возможности сберечь доход, на который сможет ее содержать. А теперь она говорит, что они должны расстаться – только оттого, что он не был жесток к несчастной женщине, поехавшей за ним из Америки. Гетта повела себя нелогично, неразумно и – на взгляд Пола – бессердечно. «Я не хочу, чтобы ты бросил миссис Хартл», – сказала она. Какое дело ей до миссис Хартл? Уж безусловно, миссис Хартл как-нибудь справится и без Гетты. Но они все против него ополчились. Роджер Карбери, леди Карбери и сэр Феликс – и в итоге Гетту заставят выйти за человека, годящегося ей в отцы! Наверняка она по-настоящему его, Пола, не любит. Да, конечно. Она не способна на такую любовь, какую он питает к ней. Истинная любовь всегда прощает. А тут и прощать-то почти нечего! Так думал Пол, укладываясь в тот вечер спать. Однако он позабыл спросить себя, простил бы Гетту, если бы узнал, что она «меньше трех недель» назад была очень близка с мужчиной, о котором он прежде не слыхал. Впрочем, как всем известно, девушки не такие, как молодые люди.
Гетта, прогнав жениха, ушла к себе в комнату. Туда скоро поднялась мать, чье чуткое ухо уловило, как хлопнула входная дверь.
– Что он сказал? – спросила леди Карбери.
Гетта была в слезах – вернее, пересиливала слезы и даже почти сумела их побороть.
– Все, что мы говорили об этой женщине, оказалось правдой, – заключила мать.
– Достаточная доля этого оказалась правдой, – ответила Гетта.
Как ни сердилась она на своего возлюбленного, это не уменьшало досады на мать, разрушившую ее счастье.
– Что ты хочешь сказать, Гетта? Не лучше ли поговорить со мной открыто?
– Я сказала, что достаточная доля оказалась правдой. Более открыто я говорить не хочу. Мне незачем подробно входить в эту гадкую историю. Наверное, он такой же, как другие мужчины. Связался с какой-то кошмарной женщиной, а когда она ему наскучила, так ей и сказал – и решил найти себе другую.
– Роджер Карбери не такой.
– Маменька, мне худо, когда ты так со мной говоришь. Мне кажется, ты совершенно ничего не понимаешь.
– Я сказала, что он не такой.
– Совершенно не такой. Разумеется, я знаю, что он совершенно не такой.
– Я сказала, что на него можно положиться.
– Конечно, на него можно положиться. Кто сомневается?
– И если бы ты вышла за него, тебе не о чем было бы тревожиться.
– Маменька, – воскликнула Гетта, вскакивая, – как можешь ты так со мной говорить? Как только один мужчина не подошел, я должна выйти за другого! Ах, маменька, как ты можешь такое предлагать? Ни за что на свете я не стану Роджеру Карбери более чем сестрой!
– Ты сказала мистеру Монтегю больше сюда не приходить?
– Не помню, что я сказала, но он прекрасно меня понял.
– Так все кончено?
Гетта не ответила.
– Гетта, у меня есть право спросить и есть право ждать ответа. Я не говорю, что ты вела себя дурно.
– Я не вела себя дурно. Я все тебе говорила. Мне нечего стыдиться.
– Но мы выяснили, что он вел себя очень дурно. Сделал тебе предложение – совершив неслыханное вероломство по отношению к Роджеру…
– Неправда.
– А сам в это время практически жил с этой женщиной, которая говорит про себя, что развелась в Америке с мужем! Ты сказала, что больше его не увидишь?
– Он все понял.
– Если ты не сказала прямо, скажу я.
– Маменька, не затрудняйся. Я сказала ему очень ясно.
Леди Карбери выразила свое удовлетворение и оставила дочь одну.
Глава LXXVII. Еще одна сцена на Брутон-стрит
Когда мистер Мельмотт в присутствии мистера Байдевайла пообещал мистеру Лонгстаффу и Долли выплатить через день пятьдесят тысяч фунтов и тем завершить приобретение Пикеринга, он намеревался сдержать слово. Читатель помнит, что он решил не жертвовать капиталом, оставленным на черный день, но мало-помалу его решимость слабела. Последнее время он думал на эти деньги купить себя зятя, все еще надеясь, что стечение обстоятельств избавит его от трудностей. Однако Скеркум опасно под него подкопался, и, помимо обвинения насчет Пикеринга, было и другое, касательно недвижимости в восточной части Лондона. Читателю незачем утруждать себя лишними подробностями, но суть заключалась в том, что некий глупый старый джентльмен согласился вместо денег принять акции железнодорожной компании. Теперь старый джентльмен умер, и слухи утверждали, что его подпись под согласием подделана. Мельмотт, безусловно, получил за эту недвижимость тысяч двадцать-тридцать и расплатился акциями, которые теперь не стоили практически ничего. Он полагал, что с этим делом разберется, но в случае Лонгстаффов лучше было заплатить.
Капитал, из которого он собирался заплатить, безусловно принадлежал ему. Тут сомнений быть не могло. Мельмотт никогда не собирался отдавать его дочери и записал деньги на ее имя исключительно для безопасности – в полной уверенности, что дочь всегда будет ему покорна. Никто бы не заподозрил, что это робкое тихое существо захочет обокрасть отца. Небо и земля! Чтобы родная дочь вздумала его ограбить – открыто, бесстыдно, нагло? Невозможно. Мельмотт не думал, что Мари упрется, если все ей растолковать, и тем не менее чувствовал, что к делу надо подойти осторожно. Если просто велеть ей расписаться здесь и здесь, она может не подчиниться. Мельмотт много об этом размышлял и решил, что лучше побеседовать с Мари в присутствии жены и все ей объяснить. Она должна понять, что деньги не ее. Отправляясь утром в Сити, он дал жене соответствующие указания, а собираясь на встречу с Лонгстаффами, прихватил заодно документы, которые Мари должна подписать. Еще Мельмотт взял с собой клерка, мистера Кролла, чтобы тот засвидетельствовал ее подпись.