Расставшись с Лонгстаффами и Байдевайлом, он сразу пошел в комнату к жене.
– Она здесь? – спросил он.
– Я за ней пошлю. Я ей сказала.
– Ты не напугала ее?
– С какой стати? Ее не так легко напугать, Мельмотт. Она очень изменилась с тех пор, как молодые люди начали вокруг нее увиваться.
– Если она меня не послушается, я ее напугаю. Позови ее.
Это было сказано по-французски. Затем мадам Мельмотт вышла, а Мельмотт разложил на столе множество бумаг. Кроллу, ждавшему на лестничной площадке, он велел пока посидеть в гостиной. Стоя спиной к камину и засунув руки в карманы, Мельмотт размышлял, как может пойти разговор. Он начнет очень мягко – ласково, если потребуется, – а главное, очень подробно все объяснит. Но если девчонка откажется выполнить его требование – его законное требование! – если вновь посмеет утверждать, будто может ограбить отца, он не будет мягким и ласковым! Дамы задерживались, и, к тому времени, как они вошли, Мельмотт уже начал терять терпение. Он сразу подавил свой гнев – не без труда. Он будет источать мягкость и ласковость – покуда это отвечает его намерениям.
– Мари, – начал отец, – я намедни говорил о капитале, записанном на твое имя перед нашим отъездом из Парижа.
– Да, папенька.
– Ты тогда была совершенное дитя – я имею в виду, когда мы уезжали из Парижа, – и я не мог тебе объяснить, для чего это делается.
– Я тогда все поняла, папенька.
– Лучше выслушай меня, милая. Думаю, ты не совсем все понимаешь. Тебе и неоткуда понимать, поскольку я ничего тебе не объяснял.
– Ты хотел, чтобы в случае неприятностей эти деньги не смогли у тебя забрать.
Мельмотт не знал, как возразить на столь верное утверждение, однако он не хотел сейчас говорить о возможных неприятностях.
– Я хотел вывести крупную сумму денег из обычных для коммерческого предприятия взлетов и падений.
– Чтобы ее нельзя было у тебя отобрать.
– Ты немножко слишком спешишь, милая.
– Мари, для чего ты не даешь папеньке говорить? – вмешалась мадам Мельмотт.
– Но разумеется, милая, – продолжал Мельмотт, – я не имел намерения выпускать эти деньги из рук. Такое делается сплошь и рядом, и, разумеется, в таком случае деньги кладут на имя кого-нибудь близкого, кому можно полностью доверять. Обычно выбирают кого-нибудь молодого, дабы уменьшить опасность, что это лицо умрет. Потому-то, как ты наверняка поймешь, я выбрал тебя. Конечно, капитал остался моим и только моим.
– Но на самом деле он мой, – сказала Мари.
– Нет, мисс, он никогда твоим не был. – Мельмотт чуть не вспылил, но вновь сдержал гнев. – Как он мог стать твоим, Мари? Я его тебе подарил?
– Но я знаю, что он стал моим – юридически.
– Формально – да, но это не дало тебе на него никакого права. Я всегда получал с него доход.
– Но я могла бы положить этому конец – и, если я выйду замуж, ты, разумеется, больше не будешь получать с него дохода.
Тут Мельмотта, уже видящего упрямство дочери, осенила блестящая мысль.
– Поскольку мы думаем о твоей свадьбе, – сказал он, – нужно внести кое-какие изменения. Старый маркиз слишком давит на меня по поводу приданого, но партия такая блестящая, что я уступил. Тебе надо подписать эти бумаги в четырех или пяти местах. Мистер Кролл ждет в соседней комнате, чтобы засвидетельствовать твою подпись. Я его позову.
– Подожди минутку, папенька.
– Чего тут ждать?
– Я не думаю, что стану их подписывать.
– Отчего тебе их не подписать? Ты же не думаешь, будто капитал твой собственный. Ты даже не сможешь получить его, если захочешь.
– Про это я ничего не знаю, но предпочту не подписывать бумаг. Если я собираюсь замуж, то не должна ничего подписывать, пока муж мне не скажет.
– Пока что ты подчиняешься не ему, а мне. Мари, хватит упрямиться, у меня очень мало времени. Давай я позову мистера Кролла.
– Нет, папенька.
Тут на его лбу пролегла складка, – наверное, поэтому Мари и объявила, что ничего не подпишет, хоть бы ее резали на куски. Мельмотт выставил нижнюю челюсть и оскалился – Мари приготовилась, что сейчас ее будут резать на куски. Однако Мельмотт напомнил себе, что собирался испробовать другой подход, прежде чем впадать в ярость. Можно объяснить, насколько ему нужна ее помощь. Потому он, насколько мог, убрал со лба складку, смягчил черты и вновь принялся за дело.
– Я уверен, Мари, ты не откажешь мне, когда я объясню, насколько это для меня важно. Мне нужны эти деньги в Сити завтра, иначе… я разорен.
То, как были произнесены эти несколько слов, произвело определенное действие.
– Ох! – вскрикнула его жена.
– Да. Эти гарпии так набросились на меня перед выборами, что все мои акции упали. Бумаги Мексиканской железной дороги совершенно обесценились, их не продать. Я не хотел рассказывать дома о своих неприятностях в Сити, но сейчас деваться некуда. Мне необходимы эти деньги, чтобы спасти нас от разорения. – Все это Мельмотт проговорил очень медленно и самым мрачным тоном.
– Ты только что сказал, что расписаться надо, поскольку я выхожу замуж, – возразила Мари.
У лжеца много преимуществ, но, если он не тратит на продумывание лжи больше времени, чем обычно позволяет жизнь, его утверждения не сходятся. На миг Мельмотт опешил. Ему хотелось схватить дочь и вытрясти из нее всю дурь и неблагодарность. Однако он еще надеялся добиться своего убеждением.
– Мари, ты неправильно меня поняла. Я хотел тебе объяснить, что надо разобраться с приданым, и для этого первым делом нужно вернуть капитал в мои руки. Еще раз говорю тебе, милая: если я завтра не пущу эти деньги в ход, мы разорены. У нас ничего не останется.
– Это останется, – сказала Мари, кивая на бумаги.
– Мари, ты хочешь моего позора и разорения? Я столько для тебя сделал.
– Ты прогнал единственного, кого я любила, – ответила Мари.
– Мари, как ты можешь быть такой злой? Сделай, как папенька тебе велит, – взмолилась мадам Мельмотт.
– Нет! – воскликнул Мельмотт. – Из-за того, что мы избавили ее от этого негодяя, ей теперь не жалко, что мы разоримся.
– Сейчас она все подпишет, – сказала мадам Мельмотт.
– Нет, не подпишу, – ответила Мари. – Если, как вы все говорите, я выхожу за лорда Ниддердейла, я точно ничего не должна подписывать без его ведома. И раз уж деньги стали моими, я не считаю нужным отдавать их из-за папенькиных слов, что он скоро разорится. По-моему, это как раз причина их не отдавать.
– Они не твои. Они мои, – проговорил Мельмотт, скрежеща зубами.
– Тогда ты можешь что угодно с ними делать без моей подписи.
Мельмотт мгновение медлил, затем мягко положил руку ей на плечо и повторил свою просьбу. Голос у него изменился, стал очень хриплым. Однако он по-прежнему пытался действовать мягко.
– Мари, – сказал он, – сделаешь ли ты это, чтобы спасти отца от гибели?
Однако дочь не верила ни единому его слову. Да и как она могла ему верить? Он приучил ее смотреть на себя как на естественного врага. Мари знала, что отец всегда относился к ней как к имуществу, которое может использовать для собственной выгоды. Он никогда не давал ей оснований думать, что хоть сколько-нибудь заботится о ее счастье. А теперь он сказал сперва, что деньги нужны для ее приданого, а затем, через минуту, что только они спасут его от немедленного разорения. Мари не поверила ни в то ни в другое. Бесспорно, она должна была сделать, как он говорит. Отец положил деньги на ее имя, потому что доверял дочери, и ей не следовало обманывать его доверие. Однако Мари решила противиться ему во всем. Даже согласившись выйти за Ниддердейла, даже узнав всю постыдную правду о сэре Феликсе Карбери, она не теряла надежды бежать с любимым. И эта надежда целиком зависела от денег, которые она называла своими. Отец задал последний вопрос умоляюще и почти сумел ее тронуть, но в его лице Мари по-прежнему читала угрозу. Отец всегда внушал ей страх. Все ее мысли о нем неизбежно возвращались к уверенности, что он может, если захочет, «изрезать ее на куски». Теперь он повторил вопрос с трагической интонацией:
– Подпишешь ли ты бумаги, чтобы спасти нас всех от гибели?
Однако его глаза по-прежнему угрожали.
– Нет, – ответила Мари, глядя ему в лицо, словно ожидая, что сейчас он на нее набросится. – Не подпишу.
– Мари! – возопила мадам Мельмотт.
Мари с презрением обернулась на мнимую мать.
– Нет, – повторила она. – Я не считаю, что должна это делать, и не сделаю.
– Не сделаешь?! – рявкнул Мельмотт.
Мари только затрясла головой.
– Ты хочешь сказать, что ограбишь родного отца в ту самую минуту, когда своей подлостью можешь его погубить?
Мари снова затрясла головой.
Nec pueros coram populo Medea trucidet.
Пусть Медея не губит детей пред глазами народа.
И я тоже не стану смущать читателей описанием последовавшей сцены. Бедняжка Мари! Она сжалась и не издавала почти ни звука. Однако мадам Мельмотт, напуганная до полусмерти, завопила в голос: «Ah, Melmotte, tu la tueras!»[19] – и попыталась оттащить его от жертвы.
– Подпишешь? – прохрипел Мельмотт, тяжело дыша.
Тут в комнату вбежал испуганный воплями Кролл. Возможно, он не первый раз останавливал Мельмотта, когда тот в ярости мог натворить бед.
– Мистер Мельмотт, што слутшилось? – спросил клерк.
Мельмотт запыхался и почти не мог говорить. Мари мало-помалу пришла в себя и сжалась в углу дивана, отнюдь не сломленная духом, но с ощущением, что у нее не осталось ни одной целой кости. Мадам Мельмотт громко рыдала, прижимая к глазам платок.
– Подпишешь бумаги? – вопросил Мельмотт.
Мари, лежа на диване, словно груда тряпья, только замотала головой.
– Свинья! – заорал Мельмотт. – Неблагодарная свинья!
– Ах, мамзель, – сказал Кролл, – ви долшны слушать вашего отца.
– Бессовестная девчонка! – прохрипел Мельмотт.
Затем он вышел из комнаты и спустился в кабинет, откуда давно ушли Лонгстаффы и мистер Байдевайл. Кролл последовал за хозяином.