– Я хочу его видеть, – сказала Мари.
Леди Карбери, не зная, что ответить, молчала.
– Полагаю, он рассказал вам все? Вы знаете, что мы должны были пожениться? Я очень любила его и по-прежнему люблю. Мне не стыдно вам в этом признаться.
– Я думала, между вами все кончено, – сказала наконец леди Карбери.
– Я так не говорила. А он? Ваша дочь приходила ко мне. Она очень добрая. Она сказала, что все кончено, но, возможно, она ошиблась. Если он не изменил своему решению, то между нами все по-прежнему.
Леди Карбери растерялась. Она сочла, что девушка, зная о банкротстве отца, ищет себе другой дом, причем очень беззастенчиво. Ни в любовь, ни в щедрость Мари она не верила и все же не хотела отвечать ей грубо.
– Боюсь, – сказала леди Карбери, – это нежелательно.
– Почему? Мои деньги у меня не отнимут. Их хватит, даже если папенька захочет жить с нами, но они мои. Их много; я точно не знаю сколько, но много. Мы будем вполне богаты. Мне ничуть не стыдно вам это говорить, поскольку мы помолвлены. Я знаю, что он не богат, и подумала, для него это будет хорошо.
У леди Карбери сразу возникла мысль, что, если все действительно так, женитьба еще может быть желательной. Но как узнать, правду ли говорит девица?
– Как я поняла, ваш отец против этого брака.
– Да. Но папенька не может мне запретить и не может отнять у меня деньги. Там много тысяч в год, я знаю. Если я не боюсь, чего бояться ему?
Леди Карбери разрывалась от сомнений. Она ничего не могла решить. Ей надо было увидеться с мистером Броном. Что делать с сыном, куда его пристроить, как сбыть с рук, но притом не погубить окончательно – эта забота непосильным бременем лежала на ее плечах. Теперь девица не просто готова, а настойчиво выражает желание забрать у нее обузу, да еще (по ее словам) дать Феликсу много тысяч в год. Если тысячи – да хоть одна тысяча в год – не выдумка, такой брак будет спасением! Сэр Феликс пал так низко, что мать не могла от его имени отклонить предложение Мари Мельмотт, как бы низко ни пали Мельмотты. Найти для него способ жить в относительном благополучии стало бы для нее даром небес.
– Мой сын наверху, – проговорила она наконец. – Я его спрошу.
– Скажите, что я здесь, и готова все ему простить, и по-прежнему его люблю, и буду ему верна, если он будет мне верен.
– Я не могу к ней сойти с таким лицом, – сказал сэр Феликс.
– Не думаю, что оно ее смутит.
– Не могу. К тому же я не верю в ее деньги. Никогда не верил. Потому на самом деле и в Ливерпуль не поехал.
– Я бы на твоем месте с ней поговорила. Насчет денег можно будет проверить. Очевидно, по крайней мере, что она очень тебя любит.
– Какой в этом прок, если он разорился?
Сэр Феликс не желал спускаться к Мари – не хотел показывать свое лицо и стыдился полученных на улице побоев. Что до денег, он наполовину в них верил, наполовину – нет. Однако деньги если и можно получить, то не скоро и ценою больших хлопот, а разговаривать с Мари пришлось бы прямо сейчас. Как он поцелует невесту, если нос у него замотан бинтами?
– Что я ей скажу? – спросила мать.
– Пусть больше не приходит. Можешь передать с горничной, чтобы она больше не приходила.
Однако леди Карбери не могла так с девушкой обойтись. Она очень медленно сошла по лестнице, продумывая ответ.
– Мисс Мельмотт, – сказала она, – мой сын полагает, что с вашей последней встречи все изменилось и возобновление знакомства ничего не даст.
– Это его слова?
Леди Карбери промолчала.
– Значит, он и впрямь такой, как мне говорили, и мне стыдно, что я его когда-то любила. Мне стыдно – не за то, что я сюда пришла, хоть вы и думаете, будто я за ним бегаю. Я не понимаю, отчего девушке нельзя бегать за мужчиной, если они помолвлены. Но мне стыдно, что я столько думала о таком ничтожном человеке. До свидания, леди Карбери.
– До свидания, мисс Мельмотт. Надеюсь, на меня вы не сердитесь.
– Нет-нет. На вас я не сержусь. Можете сразу меня забыть, а я постараюсь забыть его.
Она быстрым шагом вернулась на Брутон-стрит, сделав крюк, чтобы пройти перед старым домом на Гровенор-сквер. Как теперь быть? К какой жизни готовиться? Последние два года доставили ей одни страдания. Бедность и тяготы ее детства были и то лучше. Рабское существование до того, как она, общаясь с миром, обрела личность, меньше ее угнетало. В эти дни величия, когда она танцевала с принцами, видела в отцовском доме императора и заключала помолвки с лордами, Мари столкнулась с чудовищной гнусностью. Она полюбила, полюбила искренне, но увидела, что ее золотой кумир сделан из низкой глины. Она сказала себе, что любит его и глиняным, – но даже глина отвернулась от нее и отвергла ее любовь!
Мари ясно видела, что отца ждет катастрофа. Катастрофы случались и прежде, но сейчас удар будет по-настоящему силен. Им придется собирать вещи и бежать – возможно, в очень далекие края. Но куда бы ее ни занесло, отныне она сама будет себе хозяйкой. К такому решению Мари пришла до того, как вновь переступила порог дома на Брутон-стрит.
Глава LXXXIII. Мельмотт вновь посещает парламент
В тот вторник все уже знали, что падение Мельмотта неизбежно. После бегства Когенлупа сомнений не осталось. Представители Сити, не пошедшие на обед, гордились своей прозорливостью, как и политики, не пожелавшие встретиться с китайским императором за столом сомнительного дельца. Те, кто затеял привезти к Мельмотту императора, и те, кто боролся за его победу на выборах, знали, что им предстоит выдержать очень серьезные нападки. Никто не оправдывал Мельмотта, никто не сомневался в его вине. Грендоллы уехали из города, и от них не было ни слуху ни духу. Лорд Альфред не показывался в Лондоне со дня обеда. Герцогиня Олбери тоже отбыла в деревню значительно раньше, чем в прошлые годы, раздавленная, как говорили, скандалом с Мельмоттом. Это, впрочем, произошло уже после того дня, до которого мы сейчас добрались.
Когда в пятом часу спикер занял свое место, народу в палате было больше обычного. Все чувствовали, что история с Мельмоттом произвела общее оживление. Утром шептались, что его привлекут к суду за подделку в связи с имением мистера Лонгстаффа и что он еще нигде сегодня не показывался. Люди ходили на Гровенор-сквер (не зная, что Мельмотт по-прежнему живет в доме мистера Лонгстаффа на Брутон-стрит) и уверяли себя, что видели запустение банкротства.
– Интересно, где он, – сказал мистер Луптон мистеру Бошему Боклерку в одном из парламентских лобби.
– Говорят, в Сити его весь день на было. Думаю, он в доме Лонгстаффа. Бедолаге со всех сторон не повезло. Этот человек забрал у него и городской дом, и поместье. А вот и Ниддердейл. Интересно, что он обо всем этом думает.
– Ужасно, не правда ли? – спросил Ниддердейл.
– Я бы сказал, для вас все могло обернуться еще хуже, – заметил мистер Луптон.
– О да. Но вот что я вам скажу, Луптон. Я до сих не все понимаю. Наш поверенный три дня назад говорил, что деньги безусловно на месте.
– И Когенлуп три дня назад был безусловно на месте, – ответил Луптон, – но сейчас его нет. Мне думается, вы счастливо отделались.
Лорд Ниддердейл покачал головой и ушел очень мрачный.
– Вот Браун, – заметил сэр Орландо Дроут, торопливо направляясь к коммерческому джентльмену, чью финансовую ошибку Мельмотт так хотел исправить на первом своем заседании. – Он нам что-нибудь скажет. Час назад говорили, что Мельмотт бежал в Европу вслед за Когенлупом.
Однако мистер Браун только покачал головой. Мистеру Брауну ничего не известно. Впрочем, мистер Браун убежден, полиция еще до конца дня будет знать о мистере Мельмотте все, что следует знать. Мистер Браун очень хорошо помнил, как Мельмотт выступил против него в парламенте.
Даже министры, которые явились в палату отвечать на всегдашние докучные вопросы по текущим делам, думали больше о Мельмотте, чем о своих ответах.
– Вы что-нибудь знаете? – спросил канцлер казначейства у министра внутренних дел.
– Насколько мне известно, ордер на арест еще не выписали. По общему мнению, он подделал некие документы, но я сомневаюсь, что есть улики.
– Полагаю, он разорен, – заметил канцлер.
– Я вообще не особо верю, что он был когда-либо богат. Но вот что я вам скажу: он был, возможно, величайшим негодяем нашего времени. За последний год он потратил на личные расходы больше ста тысяч фунтов. Интересно, что скажет китайский император, когда узнает правду.
Другой член кабинета, сидящий рядом с министром иностранных дел, подумал, что китайскому императору до этого вполовину меньше дела, чем их собственному первому лорду казначейства.
И тут в палате наступила почти слышимая тишина. Все знают, как чутко ухо различает внезапную паузу в гуле множества приглушенных голосов. Все подняли голову, но все подняли ее в молчании. Подсекретарь Министерства внутренних дел как раз встал ответить на возмущенный вопрос об изменении цвета обшлагов некоего полка. Ответ у него был наготове и, по счастью, обещал маленькую победу. Нечасто судьба шлет подсекретарям такие подарки. Однако даже он от неожиданности на миг забыл свой блистательный довод. Через проход в центральной части палаты шел депутат от Вестминстера, мистер Огастес Мельмотт.
Он уже отчасти усвоил парламентский этикет и знал, что делать со шляпой – когда обнажать голову, а когда нет – и как садиться. В дверь напротив спикера он вошел в шляпе, по обыкновению сдвинутой набекрень. Заносчивый вид его происходил большей частью от привычки, которую он развил, полагая ее, возможно, лучшим способом себя подать. Сейчас Мельмотт был особенно озабочен, чтобы никто не различил в его походке или выражении внешних примет той катастрофы, которую, он знал, все предвкушают. Поэтому, вероятно, его цилиндр был сдвинут набок чуть сильнее обычного, отвороты сюртука сдвинуты чуть дальше, открывая большие запонки с драгоценными камнями, дерзкое выражение лица и выставленный подбородок – особенно заметны. Мельмотт приехал в своем экипаже и вошел через дверь для депутатов, затем прошествовал по длинному коридору и между привратниками. Никто не сказал ему и слова. Он, разумеется, видел много знакомых. Собственно, он знал почти всех, кого виде