трит на его чувства благосклонно, но, безусловно, понимала, что он все видит. Она не только себе, но и матери сказала, что любит Пола, а он в то же самое время проводил часы с… непонятной американкой, про которую сам признался, что был с ней помолвлен. Как Гетта могла с ним не поссориться? Как могла не сказать, что между ними все кончено? Все были против него – мать, брат, кузен, и Гетта не находила ни слова в его защиту. Кошмарная женщина! Гнусная, подлая, коварная американка! Гетту ужасало, что кто-то ей знакомый вообще мог связаться с такой тварью, но как Пол мог прийти к ней со словами о новой любви задолго до того, как распутался со старой – возможно, и вовсе без намерения распутаться! Разумеется, она не может его простить! Нет, она никогда его не простит. Она будет страдать из-за него всю жизнь. Это безусловно. Но она никогда его не простит. Гетта прекрасно знала, чего хочет ее мать. Мать считала, что, поссорив дочь с Полом Монтегю, вынудит ее к браку с Роджером Карбери. Однако мать узнает свою ошибку. Она не выйдет за кузена, хотя охотно признает его достоинства. Гетта находила мстительное удовольствие в чувстве, что мать будет раздосадована. Она полностью соглашалась с леди Карбери в том, что касалось непорядочности Пола Монтегю, но от этого не меньше злилась на мать, так охотно эту непорядочность разоблачившую.
О, как медленно и бережно, с каким сокрушением вынула она из шкатулки брошь, подаренную ей Полом! То был его первый презент, и в благодарственном письме, полном самых нежных слов счастливой любви, Гетта заклинала Пола ничего ей больше не дарить, дабы до смертного часа эта вещица оставалась для нее драгоценнейшим подарком любимого, полученным еще в девичестве. Теперь брошь следует отослать – и, без сомнения, она достанется той ужасной женщине! Однако Гетта нежно гладила брошь и даже поцеловала бы ее, если бы не сказала себе, что это постыдно даже в одиночестве. Она дала ответ Полу Монтегю и, поскольку не собиралась иметь с ним больше никаких дел, отнесла брошь матери с просьбой отослать по почте.
– Конечно, душа моя, отошлю. Что-нибудь еще?
– Нет, маменька, больше ничего. У меня нет ни его писем, ни других подарков. Ты всегда обо всем знала. Просто отошли ему брошь – без единого слова. Ты же ничего не напишешь, правда, маменька?
– Если он вполне тебя понял, мне нечего ему писать.
– Думаю, маменька, вполне понял. Можешь не сомневаться.
– Он вел себя очень, очень дурно – с самого начала, – сказала леди Карбери.
Однако Гетта на самом деле не думала, что Пол с самого начала вел себя очень дурно, и уж точно не желала слышать этого от других. Она, безусловно, не считала, что дурно было влюбиться в нее с первого взгляда – дурно было только после этого везти миссис Хартл в Лоустофт.
– Нет смысла об этом говорить, маменька. Надеюсь, ты больше никогда его не упомянешь.
– Он абсолютно недостойный человек, – продолжала леди Карбери.
– Я не могу слышать… как его… чернят, – рыдая, выговорила Гетта.
– Милая моя Гетта, я не сомневаюсь, что какое-то время ты будешь очень несчастна. Такие эпизоды доставляют страдание – на время. Однако тебе лучше этого не показывать. Мир слишком жесток, чтобы давать чувствам полную волю. Тебе надо думать о будущем, и для начала прими решение забыть Пола Монтегю раз и навсегда.
– Маменька, не говори так. Как можно принять такое решение? Ах, маменька, не говори ничего больше.
– Но, душа моя, мне еще многое надо сказать. У тебя впереди будущее, и я должна о нем думать, и ты тоже. Разумеется, ты должна выйти замуж.
– Вовсе не разумеется.
– Разумеется, ты должна выйти замуж, – повторила леди Карбери. – И разумеется, твой долг – думать, как это лучше осуществить. Мой доход тает день ото дня. Я уже должна твоему кузену и мистеру Брону.
– Мистеру Брону!
– Да. Мне пришлось заплатить за Феликса сумму, которую, по словам мистера Брона, необходимо было заплатить. Я должна торговцам. Боюсь, я не смогу содержать этот дом. И оба – твой кузен и мистер Брон – говорят, что я должна увезти Феликса из Лондона. Возможно, за границу.
– Конечно, я поеду с тобой.
– На первое время, возможно, но и это не обязательно. Зачем тебе ехать? Какая тебе в этом радость? Подумай, каково мне будет жить с Феликсом в каком-нибудь французском или немецком городке?
– Маменька, для чего ты не позволишь мне тебя поддержать? Для чего говоришь обо мне, будто я обуза?
– Каждый человек обуза для других. Так устроена жизнь. Но ты, если бы хоть чуточку уступила, могла бы отправиться туда, где будешь не обузой, а счастьем. Ты можешь обеспечить себе безбедную жизнь и найти опору не только для себя, но и для меня и для брата. Опору в человеке, чья помощь нам очень нужна.
– Маменька, ты же не можешь говорить это всерьез?
– Отчего? Хватит забивать себе голову возвышенной чепухой. Возьми себя в руки и выйди за Роджера!
– Ужасно! – в мучении воскликнула Гетта. – Как ты не понимаешь, что я страдаю, что я люблю Пола всей душой, что расстаться с ним – все равно что оторвать кусок сердца? Знаю, что должна с ним расстаться, потому что он так дурно себя вел – из-за этой кошмарной женщины! И я с ним рассталась. Но я не думала, что ты через час велишь мне выйти за другого! Я не выйду за Роджера Карбери. Можешь быть совершенно… совершенно уверена, что я не выйду ни за кого и никогда. Если ты не хочешь брать меня за границу, когда уедешь с Феликсом, я должна остаться и сама зарабатывать себе на хлеб. Думаю, я могла бы пойти в няньки.
И она ушла к себе, не дожидаясь ответа.
Леди Карбери даже не понимала, из-за чего злится дочь. Она не видела нечуткости в том, что воспользовалась разрывом с Полом Монтегю для нового разговора о браке с Роджером. Она просто хлопотала выдать дочь замуж – как хлопотала женить сына, – чтобы устроить их будущность. Однако она видела, что на каждое разумное слово Гетта оскорбляется и закатывает истерику, не желая признать суровую правду жизни. Как бы ни опозорил себя ее сын, какие бы беды на нее ни навлек, леди Карбери сочувствовала ему больше, чем дочери. Чего она не могла простить ни в коем случае, так это романтических бредней. И ведь при этом она считала, будто обожает романтическую поэзию! Сейчас леди Карбери очень страдала, и в ее желании удачно пристроить дочь до того, как обречь себя и сына на жалкое изгнание, не было и капли эгоизма.
В те дни она часто думала о предложении мистера Брона и своем отказе. Удивительным образом с той поры она видела его чаще и, безусловно, узнала гораздо лучше, чем прежде. До того эпизода их близость, как нередко случается, была мнимой. Они разыгрывали дружбу, очень мало друг о друге зная. За последние пять или шесть недель – с тех пор, как она отклонила его предложение, – они сблизились по-настоящему. В своих терзаниях леди Карбери без утайки рассказала мистеру Брону правду и о себе, и о сыне, а мистер Брон отвечал не лестью, а настоящими советами и помощью. Его тон с ней совершенно переменился, как и ее с ним. Они больше не рассыпались в преувеличенных комплиментах, и мистер Брон в разговорах с ней бывал почти груб. Раз он сказал, что она будет дурой, если не сделает то-то и то-то. Теперь леди Карбери почти жалела, что не поймала его на слове. Она, безусловно, не пыталась вернуть упущенную добычу, поскольку мистер Брон знал теперь про все ее беды. В тот самый день после только что описанной сцены между матерью и дочерью приехала Мари Мельмотт. И в тот же вечер, сидя с мистером Броном в своем будуаре, леди Карбери рассказала ему про оба происшествия.
– Если у девушки и впрямь есть деньги… – начала она, досадуя на упрямство сына.
– Нисколько в это не верю, – сказал Брон. – Судя по тому, что я слышал, денег никаких нет. А если и есть, Мельмотт их из рук не выпустит. Я бы не имел с ними никакого дела.
– Думаете, с Мельмоттом все кончено?
– До меня дошел слух, будто как раз сейчас его берут под стражу. – (Было между девятью и десятью вечера.) – Однако, когда я выходил от себя, мне сказали, что он в парламенте. Думаю, можно не сомневаться, что его привлекут к суду за подделку документов, и, скорее всего, выяснится, что у него не осталось и шиллинга.
– Как многого он достиг!
– Да, самая удивительная история наших дней. Я склонен думать, что его сгубила непомерная расточительность.
– Для чего он тратил столько денег?
– Думал таким способом покорить весь мир, заслужить общее доверие. И ему это почти удалось. Он только недооценил зависть конкурентов.
– Вы думаете, он правда что-то подделал?
– Безусловно, я так думаю. Точно мы еще ничего не знаем.
– Тогда Феликсу лучше на ней не жениться.
– Безусловно лучше. Его бы это не исправило, и вы уж точно не станете жалеть о таких деньгах.
Леди Карбери покачала головой, словно желая сказать, что даже деньги Мельмотта не пахнут, когда речь идет о спасении ее сына.
– Во всяком случае, не думайте об этом больше.
Тогда она рассказала о своих неприятностях с Геттой.
– Тут мне затруднительнее выразить авторитетное мнение, – ответил мистер Брон.
– Он никому не задолжал и шиллинга, – продолжала леди Карбери, – и он правда замечательный джентльмен.
– Но если он ей не нравится?
– В том-то и дело, что нравится! Она считает его лучшим человеком в мире. Его она слушается куда охотнее, чем меня. Но она забила себя голову глупостями про любовь.
– Очень многие, леди Карбери, забивают себе голову этой глупостью.
– Да, и губят себя, как она себя погубит. Любовь – роскошь, как любая другая. Вы не имеете на нее права, если она вам не по карману. А те, кто хочет ее получить, когда им это не по средствам, придут к такому же краху, как мистер Мельмотт. Как странно! Всего две недели назад мы считали его величайшим человеком в Лондоне.
Мистер Брон только улыбнулся. Он не считал пока разумным утверждать, будто сам никогда не обольщался по поводу бывшего кумира с Эбчерч-лейн.
На следующее утро, очень рано, когда мистер Мельмотт еще лежал, не обнаруженный, на полу в кабинете мистера Лонгстаффа, горничная принесла Гетте письмо и сказала, что его дал ей сам мистер Монтегю. Гетта жадно схватила письмо, но тут же делано безразличным жестом сунула его под подушку. Однако, стоило горничной выйти, Гетта вновь схватила свое сокровище. Ей еще не приходило в голову задуматься, можно ли получать письма от бывшего жениха. Она велела ему уйти – уйти навсегда – и была убеждена, что он так и поступит – быть может, охотно. Без сомнения, он будет счастлив вернуться к своей американке. Теперь, получив письмо, Гетта не колебалась и мгновения. Оставшись одна, она сразу его распечатала и прочитала, и на миг не позволяя себе задуматься, можно или нельзя принять оправдания жениха.