его единственной целью в жизни, стало еще недостижимей. Если бы Гетта Карбери узнала о помолвке Пола с миссис Хартл до того, как призналась ему в любви – чтобы ее сердце отвратилось от него прежде, чем она сделала свое признание, – тогда, думал Роджер, она, возможно, наконец бы его послушала. Пусть бы она любила другого, она похоронила бы эту любовь в своей груди. Однако про миссис Хартл ей рассказали самым неблагоприятным для него образом. Гетта не слышала даже имени миссис Хартл до того, как открыла свое сердце и объявила близким, что любит человека, который настолько ее недостоин. Чем больше Роджер об этом думал, тем сильнее злился на Пола Монтегю и тем сильнее уверял себя, что тот причинил ему зло, которое он никогда не простит.
Тем не менее печалило его и другое. Хотя Роджер без устали клялся себе, что никогда не простит Пола Монтегю, сейчас он чувствовал, что молодому человеку причинили зло и это отчасти его вина. Он отказался сообщить Гетте хоть что-либо о миссис Хартл, не считая для себя возможным раскрывать тайны, доверенные ему бывшим другом. Однако никто лучше его не знал, что внимание, оказанное Полом американке, происходило не от любви, а от убеждения Пола, что некогда любимая женщина имеет право на его доброту. Если бы Гетта знала все в точности – если могла бы оглянуться назад и прочесть душевное состояние Пола, как читал его Роджер, – она, возможно, простила бы жениха или даже сказала себе, что прощать, в сущности, нечего. Роджер хотел, чтобы Гетта как можно сильнее негодовала на Пола, – из-за того зла, которое Пол причинил ему. Он считал, что Пол Монтегю заслуживает всяческого наказания – что он должен быть изгнан навеки и больше не показываться никому из них на глаза. И все же несправедливо, что наказан он по ложным основаниям. Теперь Роджеру представлялось, что он нечестно поступил со своим врагом, отказавшись рассказать все, что знал.
Что до страданий Гетты, как ни любил ее Роджер, как ни готов был сделать заботу о ее счастье единственной целью своей жизни, они едва ли по-настоящему его трогали. Быть может, неестественно мужчине любить так самоотверженно, чтобы ради счастья любимой помочь ей выйти за другого. Роджер говорил себе, что Пол был бы плохим мужем, ненадежным как в своих чувствах, так и в своих финансовых обстоятельствах, и лучше Гетте за него не выходить. И все равно он терзался, что сам отчасти виновен в обмане.
И все же Роджер не сказал ни слова. Он велел Гетте обратиться к самому Полу. Роджер думал, будто знает Геттины мысли, и действительно угадывал их довольно верно. Она страдала, полагая, будто Пол, завоевывая ее любовь, состоял в связи с другой женщиной и давал ей те же обещания, что и ей. Это было неправдой. Роджер знал, что это неправда. Но когда он, пытаясь успокоить совесть, говорил себе, что пусть разбираются сами, легче ему не становилось.
В Карбери ему тоже жилось очень уныло. Он устал от отца Бархема, который, вопреки многочисленным просьбам, и на минуту не оставлял усилий его обратить. Роджер как-то сказал, что просит больше не упоминать при нем о религии. Отец Бархем ответил, что не может сохранять тесное общение на таких условиях. Роджер настаивал, и священник высказал предположение, что его больше не желают видеть в усадьбе Карбери. Роджер промолчал, и священник, разумеется, покинул его кров. Это добавило Роджеру страданий. Отец Бархем – джентльмен и хороший человек в большой нужде. Обидеть такого, выгнать его из дому было в глазах Роджера чудовищной жестокостью. Он досадовал на себя, но все же не мог пригласить священника обратно. И в Эрдли, и в Кавершеме, и в епископском дворце уже поговаривали, что Роджер под влиянием отца Бархема то ли перешел, то ли переходит в католичество. Миссис Йелд даже написала ему очень ласковое письмо, в котором почти не упоминала о слухах, будто Роджер перешел в католичество, но довольно пространно писала о мерзостях некой дамы, разъезжающей на звере с избыточным числом голов.
Еще он тревожился о старом Дэниеле Рагглзе, фермере с Овечьего Акра. Руби сбежала, все соседи обвиняли старика в жестокости к племяннице, и тот прибег к самому доступному источнику утешения. Со времени бегства Руби он напивался каждый день и постоянно ввязывался в склоки. Помещик улаживал ссоры со всегдашней своей добротой, а старик всякий раз сваливал вину на племянницу и Джона Крамба, ибо теперь, в хмельной тоске, винил жениха не меньше, чем девушку. Джон Крамб-де не особо хочет жениться. Хотел бы, давно поехал бы в Лондон за Руби. Нет, он не позовет племянницу обратно. Если Руби вернется в раскаянии и слезах – и не успеет до тех пор себя опозорить, – он подумает, пустить ли ее обратно. Тем временем он считал лучшим средством от своих невзгод с раннего утра до позднего вечера налегать на джин. И это тоже огорчало Роджера Карбери.
Тем не менее Роджер не пренебрегал своими обязанностями, главной из которых была сейчас забота о ферме. Он руководил сенокосом на лугу у реки и смотрел, как работники грузят телегу, когда увидел приближающегося Джона Крамба. Роджер не видел Джона с его знаменательной поездки в Лондон и в городе с ним не встречался, однако знал все, что произошло: как мучной торговец побил его кузена, сэра Феликса, угодил в участок и был освобожден. Теперь в Бенгее Джона Крамба считали героем в том, что касается доблести, но осуждали за чрезмерную мягкость в любви. Вряд ли надо говорить читателю, что Роджер был не склонен ссориться с мистером Крамбом из-за того, что жертвой Крамбова героизма стал его кузен. Крамб вел себя достойно и с возвращения в Бенгей не сказал о сэре Феликсе ни слова. Без сомнения, торговец явился поговорить о Руби – и Роджер поспешил ему навстречу, дабы не беседовать на деликатные темы в присутствии косцов. Вскоре стало видно, что широкая физиономия Крамба лучится счастьем, и он еще издали принялся со смехом размахивать бумажным листком.
– Она приедет, она приедет! – были первые его слова.
Роджер прекрасно знал, что для его друга в мире есть лишь одна «она» и зовут ее Руби Рагглз.
– Очень рад слышать, – ответил Роджер. – Она помирилась с дедом?
– Про деда ничего не знаю. Она помирилась со мной. Я знал, что так будет, после того как я вздул того молодчика. Точно знал.
– Так она вам написала?
– Не совсем сама, сквайр. Думаю, у девушек так не принято. Но это все одно.
И мистер Крамб протянул Роджеру Карбери записку миссис Хартл.
Роджер, безусловно, был не склонен хорошо думать о миссис Хартл. С тех самых пор, как Пол Монтегю по возвращении из Соединенных Штатов рассказал ему о помолвке, Роджер считал ее гнусной авантюристкой. Надо признаться, что он вообще с предубеждением относился к американцам и смотрел на Вашингтона, примерно как на Джека Кэда или Уота Тайлера, а всех американок воображал громогласными, мужеподобными и непривлекательными. Однако, по всему, сейчас миссис Хартл старалась от чистого сердца сделать доброе дело.
– Это леди, – начал объяснять Крамб, – которая живет у миссис Питкин, и уж она леди так леди.
Роджер не мог полностью согласиться с таким утверждением, но сказал, что тоже кое-что знает о миссис Хартл и допускает, что написанное ею о Руби – правда.
– Правда, сквайр! – ответил Крамб, смеясь всем лицом. – Уж конечно правда. Как этому не быть правдой? Когда я отделал того молодчика, конечно, она выбрала меня. Это я виноват, что не отделал его раньше. Надо было его отделать зараз, как я узнал, что он за ней ухлестывает. Девушкам такое нравится. Так что, сквайр, я прям сейчас еду в Лондон.
Роджер предположил, что старый Рагглз, конечно, пустит к себе племянницу, но Джон ответил, что до старика ему дела нет. Само собой, он хотел бы получить стариковы деньги, но старик не вечен, так что рано или поздно все само устроится. Однако он точно не будет стелиться перед стариком из-за денег. Роджер заметил, что Руби, когда она вернется, надо где-то жить. На это Джон снова улыбнулся до ушей и напомнил, что лучше его дома ничего нет. Прямо с поезда он пойдет с Руби в церковь и обвенчается с ней без долгих слов. Он поколотил соперника, так чего теперь тянуть со свадьбой?
Перед тем как распрощаться, он обратил к сквайру еще одну речь:
– Вы же не в обиде, сквайр, за то, что он ваш кузен?
– Ничуть, мистер Крамб.
– Спасибо вам за доброту. Молодой человек ничуточки не пострадал, и я на него зла не держу. Когда мы с Руди оженимся, умереть мне, если я не выставлю ему бутылку вина в первый день, как он приедет в Бенгей.
Роджер не считал себя вправе от имени сэра Феликса принять это предложение, но повторил, что, по его мнению, мистер Крамб поступил правильно. Закончил он пожеланием скорейшего и долгого счастья мистеру и миссис Крамб.
– О да, сквайр, мы будем счастливы, – ответил Крамб и удалился.
На следующий день Роджер Карбери получил письмо, которое очень сильно вывело его из равновесия. Оно было от Пола Монтегю; Пол написал его через несколько часов после того, как сам отнес послание Гетте. Роджер не знал, отвечать ли, и если отвечать, то как. Письмо Пола к нему гласило:
Мой дорогой Роджер!
Я знаю, что Вы меня оттолкнули, но не могу обращаться к Вам иначе, и любое иное обращение было бы ложью. Вы, конечно, можете ответить мне как пожелаете, но, я думаю, Вы должны мне ответить, поскольку я взываю к Вам во имя справедливости.
Вы знаете, что произошло между Геттой и мной. Она приняла мое предложение, поэтому я вправе считать, что она меня любит. Теперь она со мной порвала и сказала, что больше не хочет меня видеть. Разумеется, я с этим не смирюсь. Кто бы смирился? Вы можете сказать, что Вас это не касается. Но думаю, Вы не хотите, чтобы она оставалась под ложным впечатлением, если в Ваших силах открыть ей глаза.
Кто-то рассказал ей о миссис Хартл. Думаю, Феликс, и, думаю, он узнал эту историю от людей в Ислингтоне. Но то, что ей сказали, – неправда. Никто не знает и не может знать правду, как Вы. Гетта полагает, что я последние два месяца по доброй воле проводил время с миссис Хартл, хотя в то же время добился от нее самой признания в ответной любви. Вне зависимости от того, винить или не винить миссис Хартл, о которой я сейчас говорить не буду, безусловная истина, что она приехала в Англию не по моему желанию и я смотрел на ее приезд как на величайшее несчастье. Однако после всего, что произошло, я, безусловно, не мог от нее отвернуться, тем более что она иностранка и никого здесь не знает. Я поехал с ней в Лоустофт по ее просьбе, назвав место, которое лучше всего знал сам. Я не мог отказать ей в такой мелкой услуге. Вам это все известно, как никому другому. И Вам известно, что все любезности, какие я оказал миссис Хартл в Англии, были оказаны вынужденно.