е, но теперь с каждым часом казалась все менее ужасающей – она провалилась в расставленную западню. Гетта признавала, что слишком поздно отвоевывать свои позиции. По крайней мере, она была почти убеждена, что отвоевывать их поздно. Тем не менее Гетта намеревалась вступить с матерью и кузеном в войну – хотя бы с целью доказать, что не даст им подчинить себе ее чувства. В гневе она готова была взбунтоваться против любых авторитетов. Роджер Карбери, безусловно, назвал бы всякое общение между ней и миссис Хартл в высшей степени неподобающим, даже неприличным. Два или три дня назад Гетта и сама так думала. Однако жизнь обошлась с ней очень жестоко, и Гетта чувствовала, что готова отбросить приличия. Человек, за которого она согласилась выйти замуж, которого любит всем сердцем и который, несмотря на все ошибки, по-прежнему ее любит (в чем Гетта уже не сомневалась), обвинил ее в несправедливости и велел обратиться к сопернице за подтверждением его истории. Она обратится к миссис Хартл. Это чудовищная, гнусная, коварная американская особа. Но любимый пожелал, чтобы Гетта выслушала историю из ее уст, и Гетта выслушает – если американка согласится с ней говорить.
И она написала миссис Хартл. Трудно было составить письмо так, чтобы не сказать ни слишком много, ни слишком мало. Гетта решила, что ее не остановит ни ложная скромность, ни девичий страх рассказать о себе правду. Письмо получилось сухим и резким, но своей цели отвечало.
Мадам!
Мистер Пол Монтегю сказал мне обратиться к Вам по поводу некоторых обстоятельств, имевших место между ним и Вами. Мне следует сообщить, что я недолгое время назад была с ним помолвлена, но сочла себя обязанной расторгнуть помолвку вследствие того, что мне сообщили о Вашем с ним знакомстве. Я обращаюсь к Вам не потому, что думаю, будто что-либо сказанное Вами может изменить мое мнение, но потому, что он попросил меня так сделать и в то же время обвинил меня в несправедливости. Я не хочу оставаться под обвинением в несправедливости со стороны человека, чьей невестой когда-то была. Если Вы согласитесь меня принять, я приеду в любой названный Вами день.
Искренне Ваша
Генриетта Карбери
Закончив письмо, Гетта поняла, что ей не только стыдно, но и страшно. Что, если американка опубликует его в газете! Она слышала, что в Америке в газетах печатают всё. Что, если эта миссис Хартл пришлет чудовищно оскорбительный ответ – или отправит такой ответ не ей, а ее матери! И опять-таки, если американка согласится ее принять, то разве не унизит ее грубыми словами? Раз или два Гетта откладывала письмо и почти решила его не отсылать – но наконец, с отчаянной храбростью, сама вышла на улицу и отправила его. Она никому об этом не сказала. Мать, считала Гетта, была с ней жестока и сделала ее несчастной навеки. Она не может искать у матери сочувствия в нынешней беде. У нее нет друзей, которые бы ей посочувствовали. Она должна все делать одна.
Миссис Хартл, как читатель помнит, решила наконец выйти из состязания и признать себя проигравшей. Боюсь, невозможно в полной мере описать все меняющиеся состояния ума, через которые она пришла к этому решению. И даже после того, как она к нему пришла, – после того, как сказала Полу Монтегю, что согласна с ним расстаться, – ей порой приходили на ум мысли противоположного свойства. Когда-то она написала Полу письмо с угрозами мести и не отправила, а затем показала ему – не как послание, требующее от него действий, но лишь с целью спросить, счел бы он написанное незаслуженным, если бы получил это письмо. Затем она рассталась с ним, не пожелав выслушать прощальных слов, и сообщила миссис Питкин, что ее помолвка расторгнута. На тот момент все средства были испробованы. Она разыграла свою игру, потеряла ставки – и убедила себя отказаться от всякой мысли о мести. Но по временам в груди миссис Хартл снова вскипали чувства. Такая мягкость ее недостойна! Кто когда-либо был с ней мягок? Кто ее щадил? Разве она не убедилась еще давно, что должна зубами и когтями драться за каждую пядь земли, если не хочет, чтобы ее втоптали в грязь? Неужели она, умевшая постоять за себя среди грубых людей, отойдет в сторонку и будет рыдать в уголке, словно влюбленная школьница? И разве она не обещала себе, что будет по крайней мере мстить за обиды, если не сможет обратить их в свою победу? Порой миссис Хартл думала, что может схватить изменника за горло на глазах у всего света – пусть прилюдно сознается в подлости, лжи и низости!
Затем она получила от Пола Монтегю длинное страстное письмо, написанное в тот же день, что его письма Роджеру Карбери и Гетте. Пол изложил все обстоятельства своей помолвки с Геттой Карбери и умолял подтвердить истинность его слов. Миссис Хартл, конечно, удивилась, что человек, так долго ее любивший и расставшийся с нею таким образом, счел возможным написать такое письмо. Однако оно не усилило ни ее гнева, ни скорби. Она знала, что они расстались бесповоротно, и порой говорила себе, что это только естественно, – почти убедила себя, что так и должно быть. Они с этим молодым англичанином не пара. Он виделся ей холеным домашним животным. Она сама – дикая, привычная более к лесам, нежели к городской цивилизации. Ошибкой было полюбить это изнеженное, чрезмерно культурное существо. Итог оказался катастрофическим, как и следовало ожидать. Миссис Хартл злилась на Пола – почти готова была разорвать его в клочья, – но не разозлилась сильнее оттого, что он написал ей о сопернице.
Сейчас единственной ее подругой была миссис Питкин, которая держалась чрезвычайно почтительно, но постоянно изводила ее вопросами про бывшего жениха.
– Это от мистера Пола Монтегю? – спросила миссис Питкин в то утро, когда пришло письмо.
– Откуда вы знаете?
– Когда письма приходят часто, запоминаешь почерк.
– Да, от него. Почему нет?
– Ой, я разве так сказала? Я бы хотела, чтобы он писал каждый день и все снова наладилось. Ничто меня так не печалит, как разлад в любви. Почему он больше не приходит, миссис Хартл?
– Вряд ли он когда-нибудь еще придет. Все кончено, и нечего об этом думать. В следующую субботу я уеду в Америку.
– Ох, миссис Хартл!
– Не могу же я до конца дней жить здесь без всякого дела. Я приехала с определенной целью, и это… не получилось. Теперь я должна вернуться.
– Я знаю, он дурно с вами поступил. Знаю.
– Я не хочу об этом говорить, миссис Питкин.
– Думаю, вам станет легче, если выговориться. Мне бы это помогло, если бы со мной так обошлись.
– Если бы я что-нибудь и сказала, то джентльмену, и никому больше. И я ни с кем больше не буду об этом говорить. Вы были очень добры ко мне, миссис Питкин, и мне жаль от вас съезжать.
– Ах, миссис Хартл, вам не понять, каково мне. И дело не только в моих чувствах. Нам, людям маленьким, негоже думать только о своих чувствах. Я никогда не стеснялась вам говорить, что вы стали для меня подарком свыше, – ведь правда? Я платила за все – мяснику, булочнику, за воду – как по часам. А теперь вы съезжаете!
И миссис Питкин зарыдала.
– Думаю, мы до моего отъезда увидим мистера Крамба, – сказала миссис Хартл.
– Она этого не заслужила, правда ведь? И даже теперь не говорит о нем ни одного уважительного слова. Для нее он просто лучше детей миссис Баггинс, вот и все.
– У нее все будет хорошо, как только он заберет ее домой.
– А я останусь одна-одинешенька, – всхлипнула миссис Питкин, прикладывая фартук к глазам.
Миссис Хартл так и не ответила Полу Монтегю – и не собиралась отвечать. Согласись она исполнить его просьбу, правильнее было бы написать девице. И хотя миссис Хартл не написала такого письма, она о нем думала – какие бы слова употребила и какую бы историю рассказала. Часами она раздумывала, как бы изложила события – если бы вообще стала их излагать. Старалась бы она помочь Полу или окончательно сгубить его надежды? Миссис Хартл не сомневалась, что может поставить крест на его надеждах, если пожелает. Она, безусловно, могла таким образом ему отомстить. Однако мелочная женская месть не отвечала душевному складу миссис Хартл. Застрелить Пола, отстегать кнутом, схватить за горло, наговорить оскорбительных слов – вот это была бы месть. Если всего лишь рассказать сопернице, как ее обидели, на душе легче не станет.
Затем пришла записка от Гетты – такая чопорная, такая холодная, такая искренняя. Только так и могла написать англичанка, сказала себе миссис Хартл. Она улыбалась, читая письмо. «Я обращаюсь к Вам не потому, что думаю, будто что-либо сказанное Вами может изменить мое мнение». Разумеется, мнение девицы изменится. Мнение девицы, собственно, и не требует изменений. Миссис Хартл прекрасно видела, что девица хочет выйти за Пола. Тем не менее она знала, что – если пожелает – сумеет сделать так, чтобы девица за него не вышла.
Сперва она думала вовсе не отвечать на письмо. Что ей до них? Пусть ведут свои любовные войны на собственный детский манер. Если Пол решил наконец быть честным, думала Хартл, девица с ним помирится без всякой ее помощи. Но через некоторое время ей захотелось увидеть английскую девчонку, на которую Пол ее променял. И раз уж она решила отказаться от мести, отчего бы несколькими добрыми словами не сгладить нынешние затруднения? Миссис Хартл была дикой кошкой, но доброта более жестокости отвечала ее натуре. Она написала Гетте следующую записку:
Любезная мисс Карбери!
Если Вам удобно заглянуть ко мне в четверг либо в пятницу в любой час между двумя и четырьмя, я буду очень рада Вас видеть.
Искренне Ваша
Уинифрид Хартл
Глава XCI. Соперницы
Все эти дни атмосфера в доме на Уэльбек-стрит была самая тягостная. Гетта, считавшая себя жертвой интриг, держалась заносчиво и не говорила с матерью ни о себе, ни о своих печалях. Леди Карбери, наблюдавшая за ней, была почти напугана молчанием дочери. Когда Гетта порвала с женихом и отослала ему брошь, леди Карбери уверила себя, что «все уладится» и дочь скоро забудет Пола – либо сделает вид, будто забыла, – и поймет, что в ее интересах выйти за кузена. В таком случае долг матери – не выказывать сочувствия ее горестям. Такие истории случаются вокруг каждый день. Где те счастливцы, которых нужда, или честолюбие, или алчность, или неразделенная любовь не понуждали задушить собственные чувства? Она таких не знала. Самой ей такого счастья не досталось. Не так давно она отказала человеку, который ей действительно дорог, из-за того что обременена негодным сыном. Женщина, считала леди Карбери, если ей не выпало родиться богатой, должна отдать все: тело, сердце, даже душу, если потребуют, – ради достойных условий жизни. Отчего Гетта надеется быть удачливее других? Тем более что случай открыл перед ней самые счастливые возможности. Кузен, который беззаветно ее любит, хорош во всех отношениях. Он не будет мучить жену жесткими требованиями и вздорным нравом. Не будет пить. Не станет проматывать деньги. Он обеспечит ей замечательную привольную жизнь. Леди Карбери твердила себе, что, понуждая дочь выйти за кузена, исполняет материнский долг. Ради этого она была тверда и сурова. И все же угрюмое молчание дочери и ее резкие ответы пугали леди Карбери. Она не знала, что дочь может быть такой непримиримой, и теперь почти с