– Вы очень добры, – проговорила она наконец – только потому, что требовалось как-то ответить.
– Хорошо, что есть хоть немного доброты в недобром мире. Извините меня, мисс Карбери, если я говорю с вами откровенно. Конечно, вы к нему вернетесь. Конечно, вы будете его женой. Вы открыли мне свою любовь так же ясно, как я рассказала вам свою историю. Это было бы очевидно уже по вашему сюда приходу, даже если бы я не видела вашего удовольствия от моего рассказа о его неверности ко мне.
– Ах, миссис Хартл, не говорите так!
– Но это правда, и я ничуть вас не виню. Он предпочел вас мне, и для меня, по крайней мере, все кончено. Вы девица, я женщина, и ему нравится ваша молодость. Я огрубела от житейских невзгод, которые вас еще не затронули, и потому вы мягче. Не знаю, есть ли у вас другие преимущества, но этого довольно, и вы победили. Мне достанет силы признать, что вы ничем передо мной не провинились, и я так слаба, что прощаю ему измену.
Гетта теперь держала ее за руку и рыдала, сама не понимая отчего.
– Я так рада, что увидела вас, – продолжала миссис Хартл, – и знаю теперь, какой будет его жена. Через несколько дней я вернусь в Штаты, и ни вас, ни его Уинифрид Хартл больше не потревожит. Скажите ему, если он заглянет ко мне до моего отъезда, я постараюсь быть не слишком к нему жестокой.
Не отказавшись передать это сообщение, Гетта должна была, по крайней мере, решить, что снова увидится с Полом Монтегю, а увидеться с ним значило сказать, что она снова его невеста. Буквально расцеловав женщину, которую еще недавно презирала и боялась, она выбежала из комнаты и, оказавшись одна на улице, вновь попыталась осмыслить все увиденное и услышанное. Как красива эта американка! Какой звучный и богатый у нее голос, несмотря на легкий гнусавый акцент! А главное, как уверенно и в то же время легко она держится! Что она не годится в жены Полу Монтегю, Гетта была уверена, но ее изумляло, что он или кто-либо другой мог расстаться с такой женщиной. И все же Пол Монтегю предпочел этой женщине ее, Гетту Карбери! Пол, безусловно, очень себе помог, направив младшую даму к старшей.
Ссоре, разумеется, надо положить конец. Она была несправедлива к Полу и должна искупить свой грех исповедью и покаянием. Быстро шагая к станции, Гетта любила жениха еще сильнее, чем раньше. Он был верен ей с первого часа их знакомства. Чего еще можно желать? Да, она вручила ему свое девственное сердце. Другой мужчина никогда не касался губами ее губ, не получал права пожать ее руку или невозбранно с обожанием смотреть ей в глаза. Она гордилась тем, что вручает себя любимому чистой и белой как снег, по которому не ступала ничья нога. Однако от него требуется одно: чтобы он был верен ей отныне и впредь. Будущее зависит от нее. Что до настоящего, Гетта чувствовала, что получила от миссис Хартл достаточные заверения.
Надо немедленно рассказать матери о перемене своих взглядов. В дом Гетта вошла не угрюмая и не настроенная молчать. Она собиралась быть очень ласковой с маменькой, если та выслушает ее благосклонно, но в любом случае твердо держаться своего решения. Слуга сказал ей, что леди Карбери вернулась, и Гетта сразу поднялась к ней в комнату.
– Гетта, где ты была? – спросила леди Карбери.
– Маменька, – сказала она, – я собираюсь написать мистеру Полу Монтегю, что была к нему несправедлива.
– Гетта, ты ничего подобного не сделаешь, – ответила леди Карбери, вставая.
– Маменька, я была к нему несправедлива и должна об этом написать.
– Это значит позвать его обратно.
– Да, маменька, именно этого я хочу. Я напишу, что, если он придет, я его приму. Я знаю, он придет. Ах, маменька, давай не будем ссориться, и я расскажу тебе все. Разве ты не хочешь моего счастья?
– Ты отослала ему брошь, – хрипло проговорила леди Карбери.
– Он подарит мне ее снова. Послушай, что я сделала. Я повидалась с американской дамой.
– Миссис Хартл!
– Да, я была у нее. Она замечательная.
– И она наговорила тебе замечательной лжи.
– Зачем ей мне лгать? Она не лгала. Она не говорила ничего в его пользу.
– Охотно верю. Что можно сказать в его пользу?
– Но из ее слов я заключила, что мистер Монтегю мне ничего дурного не сделал. Я немедленно ему напишу. Если хочешь, я покажу тебе письмо.
– Любое письмо к нему я порву, – в ярости объявила леди Карбери.
– Маменька, я все тебе сказала, но решать мне.
И Гетта, видя, что мать не уступит, вышла от нее и тут же села за письмо.
Глава XCII. И вновь Гамильтон К. Фискер
Через десять дней с описанной в прошлой главе встречи (за это время Гетта Карбери так и не получила ответа на свое письмо к жениху) в ливерпульской гостинице встретились два джентльмена, которые уже встречались там на ранних страницах нашего повествования. То были наш молодой друг Пол Монтегю и другой наш друг, не многим его старше, Гамильтон К. Фискер. Мельмотт умер восемнадцатого июля, о его смерти сразу телеграфировали в Сан-Франциско. За несколько недель до того Монтегю написал Фискеру, как, на его взгляд, обстоят дела с Южной Центрально-Тихоокеанской и Мексиканской железной дорогой в Англии, и попросил того приехать. Получив сообщение американского партнера, Пол выехал в Ливерпуль и там в ожидании Фискера консультировался с мистером Рамсботтомом. Письмо Гетты тем временем лежало в «Медвежьем садке». Пол написал ей из клуба и не добавил, что отвечать надо на домашний адрес. В «Медвежьем садке» царил полный разброд, в итоге Пол так и не получил письма, которое значило бы для него больше, чем любое другое за всю историю человечества.
– Ужасная история, – с порога объявил Фискер, входя в комнату, где ждал его Монтегю. – Вот уж от кого я такого не ожидал.
– Он полностью разорился.
– Он бы не разорился… и не думал бы, что разорен, если бы знал то, что ему следовало знать. Южная железная дорога вытащила бы его из любых передряг, если бы он умело играл на ее акциях.
– Мы тут больше не верим в Южную железную дорогу, – ответил Пол.
– Ах… это потому, что вам не хватает духу на большое дело. Вы откусываете по чуть-чуть, вместо того чтобы заглотить целиком, – и люди это видят. Мне казалось, Мельмотту хватит смелости действовать с настоящим размахом.
– Все знали, что он совершил подлог. Он покончил с собой из страха перед разоблачением.
– Я называю это глупостью от начала и до конца. Мне он представлялся другим, и я почти стыжусь, что доверял ему. Когенлуп сбежал с кучей денег. Только подумать, что Мельмотт дал Когенлупу обвести себя вокруг пальца!
– Полагаю, теперь и в Сан-Франциско все лопнет, – предположил Монтегю.
– Во Фриско? Ну уж нет. С чего бы там всему лопнуть? Думаете, мы пойдем ко дну из-за того, что дурак вроде Мельмотта пустил себе пулю в лоб?
– Он отравился.
– Или отравился. Это не по-нашему. Я вам скажу, что сделаю и для чего приехал сюда так быстро. В Лондоне эти акции не стоят почти ничего. Я скуплю их все. Я уже приобрел по телеграфу столько, сколько мог купить, не портя себе игру, и вымету подчистую остальные. Лопнет! Мне его жаль, потому что я был о нем лучшего мнения. А вы как поступите? Выйдете из игры или поедете со мной в Сан-Франциско?
На это Пол очень твердо ответил, что не вернется в Сан-Франциско, и, возможно, чересчур безыскусно дал партнеру понять, что не желает иметь с железной дорогой больше никаких дел. Фискер пожал плечами и ничуть не огорчился. Он готов был вести себя с партнером честно и даже щедро, следуя великому коммерческому правилу, что вор у вора не крадет, но притом давно убедился, что Пол Монтегю не годится в партнеры Гамильтону К. Фискеру. Фискер мало что сам был беспринципен, он еще и ненавидел принципы в других. По его теории жизни, девятьсот девяносто девять человек прозябают в бедности из-за своих принципов, а тысячный достигает коммерческих вершин, поскольку не связан такими ограничениями. Была у Фискера и своя теория коммерческой честности: надо платить по векселям, держать слово и по возможности выполнять обещания. Однако грабить представителей рода человеческого гуртом, задуривая им голову, было для него не только долгом, но и удовольствием и главным жизненным устремлением. Как мог столь великий человек терпеть партнерство с таким ничтожеством, как Пол Монтегю?
– А что с Уинифрид Хартл? – спросил Фискер.
– Почему вы спрашиваете? Она в Лондоне.
– О да, я знаю, что она в Лондоне, а Хартл во Фриско, кричит, что до нее доберется. Он бы и добрался, да только долларов-то у него нету.
– Так он не умер? – выговорил Пол.
– Умер! Нет, и не собирается. Он еще устроит ей веселую жизнь.
– Но она с ним развелась.
– Ее канзасский адвокат говорит, что развелась, а его адвокат во Фриско говорит, что ничего подобного. Она неплохо разыграла свою игру и теперь сама распоряжается собственными деньгами, а он не может получить из них и цента. Даже будь все остальное безоблачно, я не стал бы жениться на ней, пока дело с мужем не прояснится.
– Я не думаю на ней жениться, если вы об этом.
– Просто во Фриско об этом говорят, вот и все. И я слышал, Хартл, когда переберет чуть больше обычного, говорит, что она здесь с вами и он когда-нибудь до вас доберется.
На это Пол не ответил. Он считал, что уже вполне довольно услышал и сказал о миссис Хартл.
На другой день Монтегю и Фискер (они все еще оставались партнерами) вместе приехали в Лондон, и Фискер тут же погрузился в улаживание Мельмоттовых дел. Он общался с Брегертом и ходил в контору на Эбчерч-лейн и помещение железнодорожной компании; он устроил допрос Кроллу, разобрался в бухгалтерских книгах компании, насколько в них можно было разобраться, и даже вызвал в Лондон обоих Грендоллов, отца и сына. Лорд Альфред и Майлз покинули столицу за день или два до смерти Мельмотта – видимо угадав, что их услуги больше не понадобятся. На приглашение Фискера лорд Альфред ответил гордым молчанием. С чего этот американец вообразил, будто может требовать к себе директора лондонской компании? Директор не обязан директорствовать, если не хочет. Итак, лорд Альфред не соблаговолил ответить на письмо Фискера, но сыну порекомендовал съездить в город. «Если бы я получал от чертовой компании жалованье, я бы поехал, но не сказал бы им ни слова» – таков был совет заботливого отца. И Майлз Грендолл, послушав родителя, вновь выступил на сцену.