На следующий день он пришел в обычный час и застал леди Карбери очень несчастной.
– Я должна буду отказаться от этого дома. Мне не на что его содержать, да и, правду говоря, он мне не нужен. Не знаю, куда мне ехать, но вряд ли это имеет значение. Мне безразлично, где жить.
– Не понимаю, отчего вы так говорите.
– Не все ли равно, куда я уеду?
– Вам не стоит покидать Лондон.
– Почему? Думаю, мне лучше поселиться там, где жизнь подешевле.
– Мне будет очень жаль, если вы поселитесь там, где я не смогу вас видеть, – грустно произнес мистер Брон.
– Мне тоже. Вы были ко мне добрее кого бы то ни было. Но что мне делать? В Лондоне я смогу остаться лишь на самой жалкой квартире. Знаю, вы надо мной посмеетесь и скажете, что я не права, но я думаю последовать за Феликсом, чтобы помогать ему, если он будет нуждаться в помощи. Гетте я не нужна. Здесь я никому не могу быть полезна.
– Вы нужны мне, – очень тихо проговорил мистер Брон.
– Ах, вы очень добры. Мы крепче всего привязываем к себе друзей, принимая то доброе, что они для нас делают. Вы говорите, будто я вам нужна, потому что я так отчаянно нуждалась в вашей помощи. Когда я уеду, вы всего лишь останетесь без почти ежедневных хлопот, а я утрачу единственного друга.
– Леди Карбери, когда я сказал, что вы мне нужны, я имел в виду нечто большее. Два или три месяца назад я просил вас стать моей женой. Вы мне отказали, главным образом, если я верно догадываюсь, из-за вашего сына. Обстоятельства изменились, и теперь я повторяю свое предложение. Я пришел к убеждению – не без некоторых сомнений, ибо вам следует знать все, – тем не менее я пришел к убеждению, что такой брак сделает меня счастливым. И я не думаю, дорогая, что он сделает несчастной вас.
Все это было сказано так тихо и спокойно, что до леди Карбери не сразу дошел смысл его слов. Разумеется, мистер Брон повторил предложение руки и сердца, но таким тоном, что ей почти казалось, будто он говорит не всерьез. Не то чтобы она вообразила, будто он шутит или делает ей глупый комплимент – такое было бы невозможно. Однако леди Карбери так плохо думала о себе, так устала от собственного мелочного тщеславия, что не верила услышанному. Как такой человек может хотеть, чтобы она стала его женой? В эти минуты леди Карбери думала о себе хуже, а о мистере Броне лучше, чем они оба того заслуживали. Она сидела молча, не в силах поднять глаза, а он, откинувшись в кресле, не спускал с нее пристального взгляда.
– Итак, что вы об этом думаете? – спросил мистер Брон. – Я полюбил вас еще больше после того, как вы мне отказали, так как полагал, что вы сочли неправильным обременять меня вашим сыном.
– Да, причина была в этом, – почти шепотом ответила она.
– Но я еще больше буду вас любить, когда вы примете мое предложение – если вы его примете.
Вся прошлая жизнь пронеслась перед ее глазами. Честолюбивые устремления юности, заставившие ее искать лишь материального благополучия, жестокость мужа, вынудившая от него бежать, возвращение к домашнему деспоту, клеветнические пересуды, которые больно ее ранили, хотя она не признавалась в этом даже себе, затем попытка жить в Лондоне, литературные успехи и провалы, мотовство сына – ни в чем этом не было счастья или хотя бы утешения. Даже расточая улыбки, она и на миг не забывала про бремя своих забот. Неужели теперь для нее возможно то спокойствие, какое дает надежный якорь? Потом ей вспомнился первый поцелуй – или попытка поцелуя, – когда она, гордясь своим превосходством, мысленно назвала мистера Брона любвеобильным старым ослом. Теперь леди Карбери так о нем не думала. То ли тогда она была права, а с тех пор его чувства, почти что самая его натура переменились, то ли он правда любил ее с самого начала – этого она сказать не могла. Мистер Брон молчал, и ей следовало дать ему ответ.
– Вы наверняка недостаточно подумали, – сказала она.
– Я очень много об этом думал. Я думал об этом по меньшей мере полгода.
– Против меня столько всего!
– Что против вас?
– В Индии обо мне говорили дурное.
– Мне все про это известно, – ответил мистер Брон.
– И Феликс!
– Думаю, я могу сказать, что про это мне тоже известно все.
– И я так обеднела!
– Я хочу жениться на вас не ради ваших денег. К счастью для меня – и, надеюсь, для нас обоих, – мне не нужно искать богатую жену.
– И я потерпела полный крах во всем. Не знаю, что я могу дать за все то, что вы мне предлагаете.
– Себя, – ответил мистер Брон и протянул ей руку.
Леди Карбери должна была либо вложить свою ладонь в его, либо решительно ему отказать. Очень медленно, не поднимая глаз, она подала ему руку. Тогда он привлек ее к себе, и через мгновение она стояла перед ним на коленях, уткнувшись в его колени лицом. Учитывая их возраст, мы, возможно, должны сказать, что выглядело это нелепо. Они бы и сами так подумали, если бы вообразили, что кто-нибудь их увидит. Однако как часто такие нелепости не только приятны, но почти священны – покуда остаются тайной от чужих глаз! Лета стыдятся не чувств, а лишь того, что выражают их без той грации, которой гордится юность.
Вскоре после этого мистер Брон уехал в редакцию. Он, безусловно, сделал предложение не в шутку, и леди Карбери его приняла. В кэбе он говорил себе, что так будет лучше не только для нее, но и для него. И все же я думаю, что она более покорила его прежним отказом, чем какими-либо другими достоинствами.
Леди Карбери долго сидела одна в воодушевлении столь же сильном, каким было ее недавнее отчаяние. Тогда мир казался ей серым и безотрадным, теперь все окрасилось в розовые тона. Человек, давший ей такое подтверждение своей искренности и любви, один из самых влиятельных в мире. Мало найдется людей, говорила она себе, более великих и могущественных. Быть женой такого человека, принимать его друзей, сиять его отраженным светом – это ли не достойная цель для женщины?
Сбылись ли ее надежды – или, поскольку человеческие надежды никогда не сбываются, в какой мере она обрела довольство и утешение, мы сказать не можем, но должны сообщить, что еще до конца зимы леди Карбери стала женой мистера Брона и по собственному решению взяла его фамилию. Дом на Уэльбек-стрит сохранили, и литературный мир собирается на вторничные вечера к миссис Брон куда охотнее, чем некогда к леди Карбери.
Глава C. В Суффолке
Едва ли надо говорить, что сразу после визита Роджера Карбери Пол Монтегю помирился с Геттой. На следующее же утро он явился на Уэльбек-стрит и принес с собой брошь. Леди Карбери первое время упорствовала в своем несогласии, но так вяло, что на самом деле почти ему не препятствовала. Гетта отлично понимала, что в этом она сильнее матери и что теперь, когда Роджер Карбери на ее стороне, бояться нечего.
– На что вы будете жить? – жалобно спросила леди Карбери, намекая на грядущие беды.
Гетта, хоть и в иных словах, повторила заверение молодой дамы, которая обещала, если муж согласится жить на картошке, довольствоваться картофельными очистками, а Пол неопределенно упомянул свои удачные заключительные договоренности с фирмой «Фискер, Монтегю и Монтегю».
– Я не вижу ничего похожего на доход, – сказала леди Карбери, – но, полагаю, Роджер все уладит. У меня такое впечатление, что теперь он все взял на себя.
Однако то было до счастливого дня, когда мистер Брон повторил свое предложение.
По крайней мере, решили, что они поженятся, и свадьбу назначили на следующую весну. После этого Роджер Карбери вернулся к себе, и у него возникла мысль: Гетта должна провести осень и по возможности зиму в Суффолке, дабы привыкнуть к нему в его новой роли. С этой целью он уговорил миссис Йелд, жену епископа, пригласить ее во дворец. Гетта приняла приглашение и уехала из Лондона еще до того, как ее мать заключила помолвку с мистером Броном.
Роджер Карбери заставил себя признать Пола и Гетту женихом и невестой не без тяжелой внутренней борьбы. У него было два очень сильных убеждения: что он сам будет Гетте лучшим мужем, чем Пол Монтегю, и что Пол поступил с ним в высшей степени дурно. Настолько дурно, что простить его – глупо и немужественно.
Ибо Роджер, хоть и был религиозен, хоть и старался жить по-христиански, не считал, что обиды надо прощать, если виновный не раскаялся. Что до требования отдать верхнюю одежду тому, кто украл у тебя рубашку, он говорил себе, что, если следовать этому правилу, честные труженики будут ходить голыми, а ленивые и порочные – одетыми. Если бы кто-нибудь украл у него рубашку, Роджер точно поскорее отправил бы вора в тюрьму и сжалился бы над ним не раньше, чем тот хотя бы изобразил сожаление. Пол Монтегю украл у него рубашку, а уступить в любви значило отдать Полу и верхнюю одежду. Нет! Он должен в каком-то смысле засадить Пола в тюрьму. Пусть присяжные вынесут обвинительный вердикт, чтобы приговор был по крайней мере объявлен. А без этого как может он сдаться?
И Пол Монтегю показал себя очень слабым в отношении женщин. Возможно – и почти наверняка, – приезд миссис Хартл в Англию стал для него неприятностью. Тем не менее он поехал с ней в Лоустофт как ее возлюбленный, и Роджер считал, что такой человек недостоин стать мужем Гетты. Сам он пообещал себе не разносить сплетни и промолчал, даже когда от него требовали прямого ответа. Тем не менее он был убежден, что Гетта должна узнать правду и отвергнуть Пола из-за его неверности.
Однако мало-помалу в нем росло третье убеждение, такое же сильное, – что Гетта любит Пола и не любит его, Роджера, и что его долг – доказать свою любовь и сделать все для ее счастья. Прохаживаясь вдоль рва, сцепив руки за спиной и время от времени усаживаясь на парапет – проходя милю за милей и напряженно думая, – он заставил себя почувствовать, что в этом и только в этом состоит его долг. А чего иначе стоит его любовь? Чего стоит чувство, которое так часто якобы испытывают мужчины, если оно не ведет к самопожертвованию? Мужчина готов ради женщины на любую опасность, на любой труд, готов даже умереть за нее! Но если единственная цель – добиться ее, то есть ли в этом настоящая любовь, которую вернее всего доказывает готовность поступиться собой ради предмета любви? Мало-помалу Роджер убедил себя, что так он должен поступить. Молодой человек, хоть и дурно поступил с другом, не безнадежно плох. В хороших руках он еще может стать хорошим. Честность не позволяла Роджеру ободрять себя новыми надеждами из-за того, что Монтегю недостоин Гетты. Кто дал ему право судить, что лучше для самой девушки? И так, пройдя много миль, он поборол собственное сердце – хоть и должен был для этого его растоптать – и сказал себе, что отныне у него одна цель – счастье миссис Пол Монтегю. Мы видели, как в свой последний приезд в Лондон он твердо держался принятого решения, не выказывал, по крайней мере внешне, гнева на Пола Монтегю и был бесконечно нежен с Геттой.