Думаю, когда Роджер поборол свое сердце и принял мысль, что Гетта станет женою его соперника, ему стало куда легче, чем было все последние месяцы. Такого счастья, какое он некогда воображал, у него не будет. Роджер точно знал, что уже не женится, и даже собрался записать имение на старшего сына Гетты при условии, что тот возьмет его фамилию. У него не будет собственного сына, но, если он убедит молодых проводить в Карбери хотя бы часть года и тем вдохнуть в старую усадьбу какую-то жизнь, возможно, у него пробудятся силы для заботы об имении. Однако для начала он должен научиться смотреть на себя как на старика, который упустил время завести семью и должен посвятить себя обустройству счастливого дома для других.
Придя к такому решению, он поведал значительную часть своей истории другу-епископу, после чего миссис Йелд пригласила Гетту во дворец. Роджер многое еще должен был сказать кузине до ее свадьбы и чувствовал, что правильнее говорить об этом не в городе, а в деревне. Ему хотелось, чтобы она научилась смотреть на Суффолк как на свой будущий дом. За день до ее приезда он снова побывал во дворце – якобы с целью попросить разрешения увидеться с кузиной в ближайшие дни, а на самом деле – чтобы поговорить о Гетте с единственным другом, у которого мог найти сочувствие.
– О том, чтобы переписать имение на нее или ее детей, не может быть и речи, – сказал епископ. – Ваш адвокат такого не позволит. Что будет, если вы все же решите жениться?
– Я никогда не женюсь.
– Скорее всего, да, но исключить такое нельзя. Как человеку в ваши годы твердо заявлять, женится он или не женится? В завещании вы вправе распорядиться своей собственностью, как вам угодно. А завещание всегда можно отозвать.
– Думаю, вы не понимаете моих чувств, – ответил Роджер, – и я прекрасно знаю, что не сумею их объяснить. Но я хочу действовать в точности так, как если бы она была моей дочерью и ее сын, если у нее будет сын, стал бы моим естественным наследником.
– Будь она вашей дочерью, ее сын не стал бы вашим естественным наследником, пока есть хоть малейший шанс, что у вас родится собственный сын. Человеку не следует выпускать из рук власть, которая принадлежит ему по праву. Если она ваша по праву, лучше ей оставаться у вас. Я очень высокого мнения о вашей кузине и не имею оснований сомневаться в джентльмене, за которого она выходит замуж. И все же, просто в силу человеческой натуры, тот факт, что имением по-прежнему распоряжаетесь вы, отчасти побудит их в большей мере следовать вашим пожеланиям.
– Я совершенно так не думаю, милорд, – гневно возразил Роджер.
– Это потому, что вы с вашим нынешним пылом забываете обычные правила жизни. Наверное, не у многих отцов дочери – Реганы и Гонерильи, но очень многие могли бы извлечь урок из дурости старого короля. «Мало ума было в твоей плешивой кроне, – сказал ему шут, – раз ты снял и отдал золотую корону». Насколько я понимаю, мир в целом считает, что шут был прав.
Епископ отговорил Роджера записывать имение на детей Пола Монтегю прямо сейчас, но это не уменьшило его решимости целиком подчинить себя интересам кузины. Через два дня он приехал к епископу, нашел Гетту в саду и там гулял с нею часа два.
– Надеюсь, все наши затруднения позади, – с улыбкой сказал он.
– Вы про Феликса и маменьку? – спросила Гетта.
– О нет. Что до Феликса, думаю, леди Карбери поступила наилучшим возможным образом. Не сомневаюсь, что она действовала по совету мистера Брона, а мистер Брон вроде человек рассудительный. Что до вашей матушки, надеюсь, теперь она заживет спокойно. Однако я говорил не про Феликса и вашу матушку. Я думал о вас… и о себе.
– Надеюсь, у вас не будет затруднений ни в чем.
– У меня были затруднения. Я намерен сейчас говорить с вами очень прямо, дорогая. Когда стало ясно, что вы точно не будете моей женой, я был близок к отчаянию – полагаю, это и называют разбитым сердцем. То, что я позволил себе впасть в такое состояние, – непростительная ошибка. Мне следовало знать, что мои года не оставляют мне надежды.
– Ах, Роджер, дело было не в этом.
– В этом и в другом. Я должен был раньше все понять и быстрее взять себя в руки. Мне следовало быть сильнее и мужественнее. В конце концов, хотя любовь – прекрасный эпизод в человеческой жизни, рождаемся мы не для этого. У меня есть ясный и четкий долг, и как я никогда не позволил бы себе забросить его ради забав, так же неправильно было пренебрегать им из-за печалей. Теперь это позади. Я преодолел свои сожаления и могу уверенно сказать, что смотрю на ваше и Пола присутствие в Карбери как на источник моего будущего счастья. Я приму его как брата, а вас – как дочь. За это я прошу одного – проводить здесь как можно больше времени.
На эти слова она могла лишь сильнее сжать его локоть.
– Вот и все, что я хотел вам сказать. Вы научитесь смотреть на меня как на лучшего и самого близкого друга, человека, на которого имеете больше права рассчитывать, чем на кого-либо, за исключением мужа.
– Мне не нужно этому учиться, – ответила Гетта.
– И как дочь опирается на отца, так я прошу вас опираться на меня. Вы скоро обнаружите, что я очень стар. Я быстро старюсь и уже чувствую, что мои молодость и глупость остались далеко позади.
– Вы никогда не были глупым.
– Порой мне кажется, что я и молодым никогда не был. Однако вы должны пообещать мне вот что. Вы сделаете все, чтобы убедить его поселиться в Карбери.
– Роджер, у нас пока еще нет совершенно никаких планов.
– Тогда вам, безусловно, будет легче принять мой план. Вы же, разумеется, поженитесь в Карбери?
– А что скажет маменька?
– Она приедет сюда, и, я уверен, ей понравится. Это я считаю решенным. Затем пусть Карбери станет вашим домом – чтобы вы научились любить его и о нем заботиться. Когда-нибудь он будет вашим домом по-настоящему. Когда меня не станет, вам придется быть сквайром Карбери, покуда ваш сын не подрастет настолько, чтобы принять эту высокую обязанность на себя.
При всей своей любви и доброжелательности к ним обоим Роджер не нашел сил сказать, что сквайром Карбери будет Пол Монтегю.
– Ах, Роджер, пожалуйста, не говорите так.
– Но это необходимо, дорогая. Я хочу рассказать вам, чего я желаю, и, если возможно, узнать ваши желания. Мои мысли касательно будущего вполне определились. Конечно, я не хочу вам диктовать, а если бы хотел, я не могу диктовать мистеру Монтегю.
– Пожалуйста… пожалуйста, не называйте его мистером Монтегю.
– Хорошо, не буду. Значит, Полу. Вот с моим гневом и покончено совсем. – Он вскинул руки, словно развеивая свое негодование по воздуху. – Я не буду диктовать ни вам, ни ему, но вы должны знать, что отныне я лишь управляю имением для тех, кто меня сменит. И эти труды принесут мне несравненно большую радость, ежели те, ради кого они совершаются, научатся разделять мой к ним интерес. Это – единственное, чем вы и он можете меня вознаградить.
– Роджер, но как же Феликс!
Он немного нахмурился.
– Сестре, – торжественно произнес он, – я не скажу против брата и слова, но это вопрос, который я имею право решать по собственному усмотрению. Я много о нем думал, и думал мучительно. У меня есть свои взгляды, довольно старомодные, которые я сейчас не стану вам излагать. Если мы, как я надеюсь, будем много времени проводить вместе, вы когда-нибудь их поймете. Фамильной собственностью, даже такой маленькой, как моя, нельзя распоряжаться по собственному капризу или даже следуя своим предпочтениям. У ее владельца есть долг перед теми, кто живет на его земле, и долг перед страной. И хотя это может показаться фантазией, я считаю, что у него есть долг перед предшественниками, которые хотели, чтобы имение оставалось у их потомков. Все это для меня священно. То, что я делаю сейчас, в некотором смысле отход от моей жизненной теории, но я поступаю так в убеждении, что это наилучший способ исполнить мой долг. Не думаю, Гетта, чтобы нам стоило дальше об этом говорить.
Тон его был настолько серьезен, что Гетта, хоть и не вполне поняла услышанное, не посмела больше возражать. Роджер не потребовал от нее никаких обещаний, только поцеловал ее по-отечески, сел на лошадь и уехал домой.
Вскоре после этого в Карбери приехал Пол Монтегю, и те же слова были повторены ему, хотя куда менее торжественно. Роджер принял Пола совершенно по-старому. Роджер сказал, что отказывается от своего гнева, что Пол будет снова Полом, и держал обещание, как бы это ни было ему мучительно. О своей любви к Гетте, о былых надежах, о разочаровании, чуть его не сломившем, он не сказал счастливому сопернику и слова. Монтегю все это знал, однако нужды поминать прошлое не было. Роджер твердо дал себе слово никогда больше не говорить Полу о Гетте как о девушке, которую он когда-то любил, хотя и мечтал о времени, возможно далеком, когда, быть может, напомнит ей о своей верности. Он подробно говорил о земле, об арендаторах и работниках, о своей ферме, о размере доходов и необходимости жить так, чтобы доходы всегда с избытком покрывали домашние нужды.
Когда пришла весна, епископ обвенчал Гетту и Пола в приходской церкви Карбери. Роджер Карбери был посаженым отцом, и все, кто присутствовал на церемонии, говорили, что давно не видели сквайра таким веселым. Джон Крамб (он теперь тоже был арендатором Роджера и жил на земле, освободившейся после смерти старого Дэниела Рагглза) пришел с женой и объявил, что свадьба почти что не хуже его собственной.
– Джон, ну ты и дурак! – сказала ему Руби, когда он выразил это мнение довольно громко.
– Дурак-то я дурак, – ответил Джон, – но не такой, чтобы тебя упустить.
– Нет, Джон, тогда дурочкой была я, – сказала Руби.
– Это мы увидим, когда родится малыш, – ответил Джон, тоже громко.
Тогда Руби прикусила язык.
Миссис Брон и мистер Брон тоже приехали в Карбери, оказав тем большую честь мистеру и миссис Монтегю и продемонстрировав своим присутствием, что все семейные распри остались в прошлом. Сэра Феликса на свадьбе не было. Мистер Септимус Блейк до сих пор благополучно удерживал баронета в числе протестантских обитателей немецкого города – надо полагать, не без значительных для себя хлопот.