Но когда вечер закончится, как он с ней простится? Когда приятные часы пролетят и он отвезет ее назад, что скажет ей у двери? Придется условиться о следующей встрече. Пол знал, что опасность очень велика, но не знал, как ее избегнуть. Он не мог пойти за советом к Роджеру Карбери, ведь они соперники. Возможно, в интересах Роджера, чтобы Пол женился на вдове. Честность друга, как он прекрасно знал, не позволит ему руководствоваться в советах такими соображениями, но Пол уже не мог быть с ним вполне откровенным. Он не сумел бы объясниться, не упоминая Гетту – а о любви к ней сопернику говорить нельзя.
Другого задушевного друга у него не было, кроме самой Гетты, так что ему некому было открыться. Он почти решил написать миссис Хартл суровое письмо, сказать, что, поскольку брак между ними невозможен, долг не позволяет ему с ней встречаться, потом вообразил ее одиночество, вспомнил слова о том, что в Лондоне у нее нет, кроме него, ни единого знакомого, и убедил себя, что им невозможно расстаться без еще одной встречи. Поэтому он написал ей следующее:
Дорогая Уинифрид!
Я заеду за тобой завтра в половине шестого. Пообедаем вместе в «Трагике», а на вечер я возьму ложу в Хеймаркете. «Трагик» – приличное место, многие дамы там бывают. Обедать можно в шляпке.
Искренне твой
П. М.
Ему смутно подумалось, что безопаснее подписаться «П. М.», чем «Пол Монтегю». Следом пришла длинная череда мыслей о рискованности всей затеи. Миссис Хартл сказала квартирной хозяйке, что они помолвлены, и он в каком-то смысле подтвердил ее слова тем, что не опроверг их сразу. А теперь он согласился на ее приглашение провести вечер вместе. До сих пор она всегда казалась ему искренней и открытой – да, порывистой, капризной, иногда буйной, но не коварной. Возможно, он не сумел разгадать характер этой женщины, чей житейский опыт куда обширнее его собственного. Разум подсказывал опасения, что так оно и есть, и все равно Пол убедил себя, что она не способна интриговать. И все же, разве ее последние действия не оправдывают мысль, что она заманивает его в сети? Тем не менее Пол отправил записку, предоставив опасностям улаживаться самим. Он заказал обед, заплатил за ложу и в назначенный час снова был у миссис Хартл.
Квартирная хозяйка с улыбкой проводила его в гостиную жилицы, и Пол сразу понял, что она улыбается ему как счастливому жениху – отчасти поздравляя его с успехом, отчасти по-женски поздравляя себя с тем, что еще одного мужчину окрутили и захомутали. Кто не знает этой улыбки? Кто из тех, кого окрутили и захомутали, не чувствовал легкой досады оттого, что ему напоминают про утрату свободы? Впрочем, обычно это мало нас задевает. Даже угадывая насмешку и зная, что на нас смотрят, как на петухов с отрезанными шпорами, мы с гордостью говорим себе, что в целом больше приобрели, чем потеряли. Для Пола Монтегю в происходящем не было ни гордости, ни утешения – только чувство опасности, которая с каждым часом затягивает его все глубже, уменьшая надежду на спасение. Он почти готов был остановить хозяйку и сказать ей правду – со всеми вытекающими последствиями. Однако это было бы предательством, и Пол не мог так поступить.
У него почти не осталось времени на подобные мысли. Не успела дверь за хозяйкой закрыться, как из спальни появилась миссис Хартл в шляпке. Наряд ее поражал изяществом и простотой. Июнь выдался теплым, и миссис Хартл надела черное газовое платье – если не ошибаюсь, галантерейщики называют такую ткань гренадином, – с закрытым горлом. Это было очень красиво, а сама она была еще красивее своего платья. Шляпка, тоже черная, маленькая и простая, не уступала изяществом всему остальному. Иногда мужчине, идущему с дамой в театр, хочется, чтобы она была одета роскошно, даже броско – вечер будет ему не в радость, если она не наденет алую пелерину, белое платье и перчатки какого-нибудь яркого цвета, не украсит волосы розами или драгоценными камнями. Так ходят нынче в театр наши девицы, когда хотят, чтобы весь свет их узнавал. Но иногда мужчина предпочтет, чтобы спутница была одета сдержанно и в то же время красиво – чтобы она нарядилась для него одного. Все это миссис Хартл прекрасно понимала, и ничего не понимавший Пол Монтегю остался доволен.
– Ты сказал мне приготовить шляпку, и вот я в шляпке и во всем остальном.
Она протянула Полу руку, и рассмеялась, и посмотрела на него так, будто между ними все безоблачно. Квартирная хозяйка видела, как они садятся в кэб, и что-то пробормотала, когда они проходили мимо нее. Пол не расслышал ее слов, но был уверен, что это некий косвенный намек на его предстоящую свадьбу.
Ни в кэбе, ни за обедом, ни в театре миссис Хартл ни разу не намекнула на их помолвку. Все было как когда-то в Нью-Йорке. Она нашептывала Полу приятные слова, трогала пальцем его локоть и, казалось, была более настроена слушать, нежели говорить. Иногда она мимоходом упоминала какой-нибудь мелкий эпизод их прошлого – шутку, или то, как им пришлось скучать, или какую-то общую радость, – но как мужчина в разговоре с другом, если бы только у мужчины это получалось настолько приятно. Она надушила платок духами, которые он когда-то одобрил; на пальчике, которым она трогала его рукав, было подаренное им кольцо. Когда-то он своими руками уложил ей кудри, и сейчас каждый завиток лежал в точности как тогда. У нее была очаровательная привычка встряхивать головой – многие сказали бы, что это рискованно в ее пору, когда у многих при таком движении может блеснуть ранняя седина. Пол как-то в шутку посоветовал ей быть осторожнее. Сейчас она вновь встряхнула головой и, когда он улыбнулся, сказала, что по-прежнему может делать это без опасений. Есть тысячи глупых мелочей, которыми влюбленные выражают друг другу нежность; ни одна женщина не согласилась бы от них отказаться, и даже мужчины иной раз предаются им с удовольствием. Чрезвычайно милые между любящими, они в других обстоятельствах были бы вульгарны, а для женщины отвратительны. Это взгляды, улыбки, кивки, подмигивание, шепот, маленькие взаимные восхваления, постоянные намеки на то, что известно лишь двум счастливцам и неведомо остальному свету. Обычно такие проявления рождаются естественно, но иногда они – плод продуманного искусства, и этим искусством миссис Хартл владела в совершенстве. Их помолвка не была упомянута ни разу, не прозвучало и одного неприятного слова, однако миссис Хартл пускала в ход все восхитительные ухищрения своего искусства, и Пол совершенно разомлел. Он знал, что над головою его висит меч, что меч этот должен упасть – частично упадет в этот самый вечер, – и все равно наслаждался каждым мгновением.
Есть мужчины, которые по природе своей не любят женщин, даже если женаты, имеют легион дочерей и вся их жизнь протекает в окружении прекрасного пола. И есть другие, которых тянет к женскому обществу, и без него они не бывают вполне счастливы. Таким был и Пол Монтегю. В ту пору он беззаветно любил Гетту Карбери и не любил миссис Хартл. Он отдал бы большую часть своих золотых перспектив в железной дороге, чтобы миссис Хартл вдруг перенеслась в Сан-Франциско. И все же он наслаждался ее обществом.
– Играют не очень хорошо, – сказал он, когда пьеса почти закончилась.
– Не все ли равно? Нравится нам или не нравится, зависит от настроения. Игра не блестящая, но я слушала, смеялась и плакала, потому что я счастлива.
Честность требовала сказать, что он тоже доволен вечером, причем сказать без лицемерной сдержанности.
– Было очень славно, – произнес он.
– А жизнь так редко балует меня тем, что ты называешь славным. Не думаю, что хоть одна девушка вот так сидела и рыдала оттого, что ее возлюбленный говорит с другой. Мне удивительно, что актеры и литераторы совершенно не знают мужчин и женщин, которых мы видим каждый день. Рыдать она будет, но не здесь. – Миссис Хартл настолько точно описала свое положение, что Пол мог лишь промолчать. Она сознательно заговорила так – ведя военную кампанию своими средствами и прекрасно зная, что он смутится. – Женщина прячет такие слезы. Ее могут застать рыдающей, потому что она не сдержалась, однако ж она не захочет, чтобы соперница видела ее в слезах. Так ведь?
– Вероятно.
– Медея не плакала, когда ее знакомили с Креусой.
– Не все женщины – Медеи, – ответил он.
– В каждой из нас что-то от нее есть. Если ты хочешь уйти, я вполне готова. Не люблю дожидаться занавеса. И я не привезла тачку букетов, чтобы швырять на сцену. Ты проводишь меня до дому?
– Конечно.
– Это не обязательно. Я не боюсь ездить в кэбе одна.
Разумеется, Пол ее проводил – уж по крайней мере это он обязан был сделать. Всю дорогу она говорила. Какой чудесный город Лондон – такой большой, но такой грязный! Нью-Йорк, конечно, меньше, однако, на ее вкус, приятнее. И все же ни один город не сравнится с Парижем! Она не любит французов, и англичане нравятся ей больше французов, но англичанки ей не по душе.
– Я ненавижу всякую чопорность. Порядочность, закон и религия хороши, когда ими не пичкают насильно, однако мне отвратительно то, что ваши женщины называют приличиями. Полагаю, то, как мы провели нынешний вечер, очень неприлично, но я уверена, что в этом не было ничего дурного.
Он покорно согласился с ее последними словами.
Дорога из Хеймаркета в Ислингтон неблизкая, но вот кэб подъехал наконец к доходному дому.
– Да, – сказала миссис Хартл, – даже в домах здесь есть пугающая меня ханжеская чопорность.
Она говорила это, вылезая из кэба; Пол тем временем уже постучал в дверь.
– Зайди на минутку, – сказала она, когда он расплачивался с кэбменом.
Хозяйка стояла на пороге, держа дверь приоткрытой. Близилась полночь, но, когда люди помолвлены, час не имеет значения. Хозяйка – сама респектабельность, добрая вдова с пятью детьми по фамилии Питкин – понимала это все и снова улыбнулась, когда он вслед за дамой прошел в гостиную. Миссис Хартл уже сняла шляпку и, как только Пол вошел, бросила ее на диван.