Надеюсь, ты придешь сегодня вечером. Я хочу сообщить тебе кое-что, чего не смогла сказать тогда. Пока мы жили во Франции, папенька счел нужным переписать на меня много денег. Я не знаю сколько, но думаю, в крайнем случае мы сможем на них прожить. Папенька мне об этом не говорил, но я знаю, что он положил эти деньги на мое имя. Он не переписал их обратно на себя и не сможет переписать без моего разрешения. Он сказал, что не даст мне и шиллинга, если я выйду замуж против его воли, но я уверена, эти деньги он забрать не может. Я рассказываю тебе, потому что должна говорить тебе все.
М.
Прочтя записку, сэр Феликс подумал, что обручен с очень решительной девицей. Она не побоялась противостоять отцу, а теперь хладнокровно предложила его обокрасть. Сэр Феликс не видел, отчего бы ему не воспользоваться деньгами, записанными на нее, если есть способ до них добраться. Он знал о такого рода операциях мало, но все же больше Мари Мельмотт, и понимал, что финансист решил таким образом обезопасить часть своего состояния. Может ли он забрать их назад без ее согласия, сэр Феликс не ведал. Очевидно, тогда во Франции Мельмотт считал свою дочь безгласным нерассуждающим орудием, однако сейчас она очень живо сознавала выгоды, которые может извлечь. Ее предложение, если перевести его на обычный язык, означало: «Увези меня, женись на мне без отцовского разрешения, и мы с тобой украдем у отца деньги, которые он в собственных целях переписал на мое имя». До сих пор баронет смотрел на свою избранницу как на пешку, интересную лишь тем, что ее отец – богатей, теперь она заметно выросла в его глазах. У нее есть воля и характер, которых нет у ее матери. Она не испугалась самодура-отца, когда он, сэр Феликс, трепетал рядом с ней. Сказала, что ради любимого готова принять побои, даже смерть. Не было сомнений, что она убежит с ним, если ей предложить.
Ему подумалось, что за последний месяц он приобрел немало опыта, и то, что прежде казалось ему затруднительным или даже невозможным, теперь выглядело легким. Он выиграл в карты две или три тысячи фунтов, потому что научился рисковать, играя по крупной. Он начал волочиться за наследницей без особого пыла, поскольку не хотел утруждаться и мало верил в успех. Теперь девица сама была готова упасть в его объятия. Потом он увидел, как знакомый передергивает в карты – что раньше казалось ему невозможной низостью, – и уже подумывал, что ничего такого в этом нет. Если Майлзу Грендоллу можно безнаказанно передергивать, почему бы и ему не попробовать? Так можно быстро выиграть много. Сэр Феликс вспомнил, как в висте раз или два просил соседа еще раз подснять колоду, поскольку видел, что снизу лежит мелкая карта. Никакие понятия о чести ему в этом не помешали. Тогда он действовал под влиянием порыва, но позже совесть его не мучила. Теперь ему представлялось, что еще много чего можно сделать незаметно. Ничто так не открыло ему глаза на мир, как очаровательное предложение Мари Мельмотт ограбить ее отца. Безусловно, это аттестовало ее как нельзя лучше. Она сумела в столь юные лета, ведя очень замкнутый образ жизни, совершенно отбросить оковы честности, этого жупела, который останавливает людей на пути к великим свершениям.
Так что делать дальше? Сумма, о которой так легко писала Мари, могла оказаться очень велика. Мистер Мельмотт не стал бы возиться из-за мелочи. Там вряд ли меньше пятидесяти тысяч фунтов, возможно, много больше. Впрочем, одно сэр Феликс понимал точно – если они с Мари присвоят эти деньги, ни на что другое рассчитывать не следует. Мистер Мельмотт, безусловно, не простит такое даже единственной дочери. Пятьдесят тысяч фунтов, даже если удастся их заполучить, не ахти какие деньги. И у Мельмотта, вероятно, есть средства сделать обладание украденной суммой крайне неприятным. Сэр Феликс готовился пойти ва-банк, и, хотя он любил риск, ему было страшновато.
Глава XXX. Обещание мистера Мельмотта
В следующую субботу газета мистера Альфа, «Вечерняя кафедра», опубликовала весьма примечательную статью о Южной Центрально-Тихоокеанской и Мексиканской железной дороге. Статья была примечательна вниманием, которое привлекла, и более ничем – она не оставляла у читателя окончательного мнения о своем предмете. Издатель мог в будущем объявить себя пророком, чем бы дело ни кончилось – успешным строительством железной дороги или лопнувшим мыльным пузырем. Ad utrumque paratus[8] автор писал загадочно, увлекательно, авторитетно – чем всегда славилась «Вечерняя кафедра», – и в первую очередь иронично. После всеведения ирония была вторым сильнейшим орудием «Вечерней кафедры». Автор с похвалой (ироничной, разумеется) упоминал хлопочущих вокруг Мельмотта герцогинь и его совет английских директоров, всецело (хоть и с ноткой иронии) одобрял идею цивилизовать Мексику, связав ее с Калифорнией, горячо превозносил Англию за участие в этом начинании, однако иронизировал над неготовностью англичан до конца поверить в иностранные проекты. Далее говорилось о коммерческом гении мистера Мельмотта, но пророчила ему статья позорное фиаско или головокружительный финансовый успех, никто так и не понял.
Общее мнение в клубах гласило, что мистер Альф сам написал статью. Старый Сплинтер, член объединения, которое владеет прекрасным винным погребом и называет себя Паидос Палладос[9], утверждал, что понял статью. Мистер Сплинтер последние сорок лет писал для всех толстых ежеквартальных журналов. По его словам, «Вечерняя кафедра» разоблачила мистера Мельмотта настолько, насколько это возможно без риска быть притянутым за клевету. Мистер Сплинтер считал, что статья умная, но гаденькая, как почти все, что печатают в новых газетах. Мистер Сплинтер твердо стоял на своем, но в целом соглашался, что статья написана мастерски и совершенно разоблачает мистера Мельмотта с его железной дорогой. Паидос Палладос в целом с ним не соглашались. Как в таком случае надо понимать пассаж, где автор называет соединение двух океанов трудом, уподобляющим человека Богу? Старый Сплинтер посмеивался, гладил бороду и говорил, что даже Паидос Палладос разучились понимать иронию. Впрочем, свет мистеру Сплинтеру не внял, и после выхода статьи стоимость железнодорожных акций пошла вверх.
Леди Карбери верила, что статья написана в поддержку железной дороги, и ликовала. Ей казалось, что она должна предпринять какие-то шаги, подтолкнуть сына в правильном направлении, и тогда он достигнет немыслимых высот, богатство станет его служанкой, а роскошь – привычкой и законным правом. Он жених Мари Мельмотт, директор великой компании, заседающий в одном совете с финансовым гением, самый красивый молодой человек в Лондоне и в придачу баронет. Тут ей пришла в голову безумная мысль. Отчего бы не посвятить в свои замыслы мистера Альфа? Если свести Мельмотта и Альфа, чего они не достигнут? Альф будет нахваливать Мельмотта в печати, Мельмотт осыплет Альфа железнодорожными акциями. А если она заманит Мельмотта к себе, будет улыбаться ему, и льстить, и говорить, что он бог, коли соединяет два океана, разве он не станет глиной в ее руках? И если тем временем Феликс убежит с Мари, разве не легче будет получить для них прощение? Ее творческий ум устремился дальше. Мистер Брон может помочь, и даже мистер Букер. Для таких, как Мельмотт, совершающих великие дела силою общественного доверия, поддержка Прессы – мощнейшее орудие. Кто не купит акции железнодорожной компании, чьих творцов мистер Брон и мистер Альф называют богоподобными? Мысли были пока довольно смутные, однако леди Карбери день ото дня старалась их прояснить.
В воскресенье вечером мистер Букер зашел к ней, и они поговорили о статье. Леди Карбери не особо распространялась о своей связи с Мельмоттом и сказала лишь самое необходимое, но слушала жадно. Мистер Букер считал, что Мельмотт добьется либо всего, либо ничего.
– Вы ведь считаете его честным? – спросила леди Карбери.
Мистер Букер улыбнулся, но не ответил.
– Разумеется, я имею в виду настолько честным, насколько возможно при таком размахе.
– Вероятно, это наилучшая формулировка, – ответил мистер Букер.
– Если можно сделать нечто великое и благотворное, просто создав веру в замысел, разве не станет благодетелем людского рода тот, кто эту веру создаст?
– Ценою правды? – предположил мистер Букер.
– Ценою правды? – с жаром повторила леди Карбери. – К таким людям неприменимы обычные мерила.
– Может ли из зла родиться добро?
– Я не называю это злом. Каждый раз, выпивая стакан воды, вы уничтожаете тысячи живых существ, но не думаете о них, когда мучаетесь жаждой. Вы не можете отправить корабль в море, не рискуя жизнью людей. Вы снаряжаете корабли в море, хотя моряки гибнут каждый год. Вы говорите, что этот человек может разорить сотни, но ведь он может создать новый мир, в котором миллионы будут богаты и счастливы.
– Вы искусная казуистка, леди Карбери.
– Я пылкая сторонница благотворной дерзости, – с довольным видом ответила она, медленно подбирая слова. – Будь я на вашем месте в литературном сообществе, мистер Букер…
– У меня нет в нем никакого места.
– Есть, и очень заметное. Будь у меня газета, я бы всю ее посвятила поддержке великого человека в его великом начинании.
– Меня уволили бы завтра же, – со смехом ответил мистер Букер, вставая и откланиваясь.
Леди Карбери сочла, что в случае мистера Букера лишь обронила случайное слово, от которого не будет никакого вреда.
Вечером вторника – «моего вторника», как она выражалась, – в гостиной леди Карбери собрались все три ее редактора, но пришел и человек более великий, чем любой из них. Она взяла быка за рога и, никому ничего не сказав, написала самому мистеру Мельмотту, приглашая его осчастливить своим присутствием ее скромное жилище. В очаровательной записке леди Карбери напомнила финансисту про их встречу в Кавершеме и про то, что ранее имела честь принимать у себя мадам Мельмотт и его дочь, а также дала понять, что из всех земных владык он – тот, пред которым она охотнее всего преклонит колени. Мельмотт (или Майлз Грендолл за него) коротко ответил, что примет ее приглашение.