Вот так мы теперь живем — страница 56 из 159

е мужчины таковы. Да она и сама любила, чтобы все было по ее вкусу. Ей нравилось жить в собственном доме, и она совершенно не нуждалась в муже. И какие сцены будут между ним и Феликсом! К этому добавлялось некое чувство, отчасти даже похожее на совесть; оно говорило, что нельзя никого обременять таким пасынком, как ее Феликс. Что, если муж велит ей порвать с сыном? В таком случае она безусловно порвет с мужем. Хорошенько все взвесив, леди Карбери написала мистеру Брону следующее письмо:


Бесценный друг!

Нет надобности говорить, что я много думала о Вашем нежном и великодушном предложении. Как могла я без долгого размышления отклонить то, что Вы бы мне дали? На мой взгляд, Вы достигли в своей карьере всего, к чему можно стремиться, и на этом поприще Вам нет равных. Разве могу я не гордиться тем, что такой человек, как Вы, предложил мне руку и сердце? Но увы, друг мой, жизнь наносит неисцелимые раны, и мое сердце искалечено настолько, что я не сумею стать Вам достойной женой. Я так исколота, истерзана, опалена пережитыми страданиями, что мне лучше оставаться в одиночестве. Невозможно все это описать – но от Вас я бы ничего не скрыла, я бы представила Вашим глазам всю мою жизнь, все мои беды прошлые и настоящие, все мои надежды и страхи, со всеми обстоятельствами прошедшего и всеми остающимися ожиданиями, не будь эта скорбная повесть чересчур длинна. Из нее Вы поняли бы, что мне не следует вступать в новый дом. Я принесу дожди вместо солнца, меланхолию вместо радости.

Поверьте, будь у меня силы вновь связать свою жизнь с другим человеком, я стала бы Вашей женой. Однако я никогда больше не выйду замуж.

Тем не менее я остаюсь Вашим самым сердечным другом.

Матильда Карбери


Примерно в шесть вечера она отправила письмо на квартиру мистера Брона и некоторое время сидела одна в глубоких сожалениях. Она оттолкнула надежную опору, которая служила бы ей до конца жизни. Сейчас леди Карбери была в долгах и не знала, как их заплатить, не заложив свою ренту. Ей хотелось на кого-нибудь опереться. Она страшилась будущего. Когда она сидела за столом, выписывая что-то оттуда, что-то отсюда, выдумывая исторические подробности и подгоняя даты под свою хронику, ей то и дело вспоминались неоплаченные счета от булочника, бессмысленные развлечения сына, его лошади и неопределенность с его женитьбой. Мистер Брон избавил бы ее от забот о хлебе насущном – но теперь поздно об этом думать. Бедная женщина! К ее чести надо сказать, что она сожалела бы еще больше, если бы согласилась.

Чувства мистера Брона были куда определеннее. Он сделал свое предложение не сгоряча и все же раскаивался в нем с первой минуты. Ехидное прозвище, которым мысленно наградила его леди Карбери, когда он ее поцеловал, вполне описывало эту сторону его натуры. Мистер Брон и впрямь был любвеобильный старый осел. Не встреть он тогда отпора, он бы поцеловал ее снова и при любом дальнейшем развитии событий не предложил бы ей руку и сердце. Во всех ее маленьких маневрах мистер Брон видел проявления любви и считал, что обязан на них ответить. Леди Карбери была красива, умна, женственна, красиво одевалась. Если в книге судеб записано, что во главе его домашнего стола должна сидеть женщина, то леди Карбери будет смотреться на этом месте не хуже любой другой дамы. Она отвергла его поцелуй, и мистер Брон решил, что его долг – добиться для себя права ее целовать.

Не успел он сделать предложение, как столкнулся в дверях с ее пьяным сыном, и юнец его оскорбил. Это, возможно, открыло ему глаза. Проснувшись на следующее утро (вернее, днем, поскольку работал допоздна), мистер Брон уже не мог сказать себе, что у него все хорошо. Кто не знает этих мыслей сразу по пробуждении, когда мы оглядываемся на день прошедший и думаем о будущем? Как падает сердце и гаснет надежда, когда мы вспоминаем какую-нибудь недавнюю глупость, некстати произнесенное слово, напрасно потраченные деньги – а может быть, лишнюю сигару или стакан бренди с содовой! А когда все хорошо, как уютно пробудившемуся лежать под одеялом и сознавать, что весь он teres atque rotundus[11], все его маленькие дела в порядке и ему не надо ничего страшиться, не надо внутренне краснеть за оплошности! Мистер Брон, которому в издательской деятельности приходилось вести свой челн средь множества подводных камней, имел обыкновение, проснувшись ближе к полудню (ибо ему редко удавалось лечь раньше четырех или пяти утра), подбивать счета за прошедший день, и в ту среду он обнаружил, что не может подвести черту с удовлетворением. Он сделал очень важный шаг и боялся, что шаг этот опрометчив. За чашкой чая, которую слуга принес ему в постель, он не мог сказать про себя teres atque rotundus, как в благополучные дни, а, закуривая пахитоску, подумал, что леди Карбери не позволит ему курить в спальне. И тут же ему вспомнилось и другое. «Будь я проклят, если разрешу ему жить в моем доме», – сказал себе мистер Брон.

Однако исправить ничего было нельзя. Мистеру Брону не приходило в голову, что дама может ему отказать. Весь день он провел в клубе среди знакомых, мрачный, изредка бросая резкие сварливые замечания, затем сел в одиночестве за поздний обед, обложившись пятнадцатью газетами, а после обеда ни с кем не разговаривал, но рано отправился в редакцию на Трафальгар-сквер, где работал по ночам. Все здесь было очень удобно и покойно – если лучшие кресла, диваны, письменные столы и лампы способны дать покой человеку, вынужденному каждую ночь прочитывать тридцать газетных колонок или по крайней мере брать на себя ответственность за их содержимое.

Мистер Брон мужественно принялся за работу и тут же увидел на столе письмо леди Карбери. У него было заведено, чтобы, если он не обедает дома на Пэлл-Мэлл, всю пришедшую за день корреспонденцию относили к нему в редакцию. Мистер Брон хорошо знал почерк леди Карбери и не сомневался, что письмо скрепит его участь. Он не ждал ответа сегодня – она попросила на раздумья два дня, – но вот перед ним конверт с ее почерком. Какая неженственная поспешность! Мистер Брон откинул нераспечатанное письмо чуть в сторону и попытался сосредоточиться на гранках. Минут десять он быстро скользил глазами по строчкам, но понял, что сосредоточиться не может. Он сделал над собой усилие, но мысли снова и снова возвращались к письму. Мистер Брон не хотел его вскрывать из-за смутного чувства, что, пока оно не прочитано, есть еще шанс спастись. Она не должна была писать ему сегодня, письмо не должно лежать здесь, смущая его мысли. И все же, пока оно здесь, он ничего делать не мог. «Я поставлю условием, что никогда не буду встречаться с ее сыном», – сказал он себе, разрезая конверт. Со второй же строчки стало понятно, что опасность миновала.

Дочитав до этого места, мистер Брон поднялся и встал спиной к камину, оставив письмо на столе. Так, значит, она все-таки его не любит! Однако такое объяснение он никак не мог принять. Эта женщина выказывала свою любовь тысячью разных способов. Впрочем, не было сомнений, что теперь она торжествует. Всякая женщина торжествует, отвергнув мужчину – и особенно в известную пору жизни. Объявит ли она о своем торжестве во всеуслышание? Мистеру Брону не хотелось бы, чтобы другим издателям, а также свету в целом сделалось известно, что он предложил леди Карбери руку и сердце, а леди Карбери ему отказала. Он избежал опасности, но радость избавления была намного слабее горечи прежних страхов.

Он не мог понять, отчего леди Карбери его отвергла! Сейчас всякие воспоминания о ее сыне улетучились у него из головы. Целых десять минут мистер Брон стоял у камина, прежде чем дочитал письмо. «„Исколота, истерзана, опалена!“ Думаю, так и было», – сказал он себе. Ему много доводилось слышать о старом генерале, и он прекрасно знал, что сэр Патрик был не ангел. «Я не стал бы колоть ее, терзать и жечь». И когда он перечитывал письмо, в нем мало-помалу росло восхищение этой женщиной, куда сильнее всего, что он испытывал раньше. Какое-то время мистер Брон почти думал, что повторит свое предложение. «Дожди вместо солнца, меланхолию вместо радости, – повторил он про себя. – Я бы старался делать для нее все, принял бы меланхолию с дождями».

Мистер Брон вернулся к работе в смешанных чувствах, но точно без того груза, что давил на него раньше. Уже глубоко в ночи он понял, какого приговора избег, и совершенно отказался от мысли вновь сделать ей предложение. До ухода из редакции он написал записку:


Пусть будет так. Это не должно разрушить нашу дружбу.

Н. Б.


Записку он послал с нарочным, который принес ответ на квартиру мистера Брона задолго до его пробуждения на следующее утро.


Да, конечно. Я никогда и словом этого не упомяну.

М. К.


Мистер Брон подумал, что опасность благополучно миновала и что ни одна дружеская просьба леди Карбери не встретит у него отказа.

Глава XXXVII. Совет директоров

В пятницу, двадцать первого июня, совет директоров Южной Центрально-Тихоокеанской и Мексиканской железной дороги заседал в собственном помещении за Биржей, где собирался каждую пятницу. Присутствовали все члены совета, поскольку ожидалось важное заявление председателя. Разумеется, был и сам председатель. За всеми своими бесчисленными заботами он не забывал железную дорогу и не препоручал в менее опытные руки то, что доверил ему коммерческий мир. Были лорд Альфред, и еврейский джентльмен мистер Когенлуп, и Пол Монтегю, и лорд Ниддердейл… и даже сэр Феликс Карбери. Сэр Феликс пришел, потому что очень хотел покупать и продавать акции. До сих пор его золотые мечты так и не претворились в явь, хоть он и отдал Мельмотту тысячу фунтов своих собственных денег. Присутствовал, разумеется, и Майлз Грендолл. Заседания всегда начинались в три и обычно заканчивались в четверть четвертого. Лорд Альфред и мистер Когенлуп сидели по правую и левую руку от председателя. Пол Монтегю обычно садился следующим, а Майлз Грендолл – напротив него, но в данном случае эти места заняли молодой лорд и молодой баронет. Получилось уютное семейное общество: великий председатель, два жениха его дочери, два его ближайших друга – светский друг лорд Альфред и коммерческий друг мистер Когенлуп, – а также Майлз, сын лорда Альфреда. Атмосферу общего благодушия нарушал лишь Пол Монтегю, который в последнее время взялся досаждать мистеру Мельмотту, что было черной неблагодарностью, поскольку никому не позволяли так свободно продавать акции, как младшему партнеру фирмы «Фискер, Монтегю и Монтегю».