Ожидалось, что мистер Мельмотт сделает заявление. Лорд Ниддердейл и сэр Феликс полагали, что великий человек по собственному желанию, по зову собственной души решил что-то рассказать директорам о компании, но это было не совсем так. На предпоследнем заседании Пол Монтегю сумел-таки высказать некоторые сомнения и своей назойливостью вынудил великого человека взять на себя лишний труд. В следующую пятницу председатель всячески осаживал Пола с явной целью запугать недружественного директора, дабы не делать обещанного заявления. Чего ради столь великому финансисту отрывать время от чрезвычайно важных дел и объяснять – или пытаться объяснить – такие мелочи людям, неспособным их понять? Монтегю стоял на своем. Он не оспаривает коммерческий успех компании, но убежден, что им следует знать больше. У него нет сомнений, что остальные директора его поддержат. Лорд Альфред ответил, что совершенно с ним не согласен. «Если кто-нибудь чего-нибудь не понимает, то исключительно по собственной вине», – добавил мистер Когенлуп. Пол не сдался, и сегодня мистер Мельмотт должен был выступить с заявлением.
В начале каждого заседания зачитывали протокол предыдущего. Делал это Майлз Грендолл; предполагалось, что и протоколы ведет он. Однако Монтегю обнаружил, что пишет их клерк из конторы Мельмотта на Эбчерч-лейн, который на заседаниях не присутствует. Недружественный директор поговорил с секретарем (следует помнить, что они оба состояли в клубе «Медвежий садок»), и Майлз ответил довольно уклончиво: «Вы ж понимаете, это такая морока! Он привык, это его дело. Я не стану возиться с такой чепухой». Монтегю пересказал разговор Ниддердейлу и сэру Феликсу. «Он бы все равно не справился, – ответил Ниддердейл. – На вашем месте я не стал бы его обвинять. Он получает пятьсот фунтов в год, и если б вы знали, какие у него долги, то не пытались бы лишить его единственного заработка». С сэром Феликсом Монтегю преуспел не больше. Сэр Феликс ненавидел секретаря, заметил, как тот передергивает в карты, собирался его разоблачить – и не посмел. Он рассказал Долли Лонгстаффу – читатель, возможно, помнит, с каким результатом. Больше сэр Феликс об этом не упоминал и постепенно вернулся к ежевечерней карточной игре в клубе. В мушку больше не играли, только в вист, что сэра Феликса вполне устраивало. Он по-прежнему мечтал отомстить Майлзу Грендоллу, но сейчас не решался выступить против него в совете директоров. С того дня, как Майлз вытаскивал из рукава тузы, Феликс с ним не разговаривал, кроме как по ходу карточной игры. Итак, заседание началось как обычно. Майлз зачитал протокол – запинаясь на каждом втором слове и так невнятно, что, если там и был какой-то смысл, никто его не понял.
– Джентльмены, – с обычной торопливостью начал мистер Мельмотт, – с вашего согласия я подпишу протокол?
Пол Монтегю поднялся было с намерением выразить несогласие, однако Мельмотт поставил свою закорючку и углубился в беседу с мистером Когенлупом еще до того, как Пол успел открыть рот.
Тем не менее Мельмотт все видел. Каковы бы ни были другие его изъяны, внимательности мистеру Мельмотту было не занимать. Он заметил, как Монтегю пытался возразить, и знал, как трудно одному противостоять пятерым-шестерым или молодому человеку противостоять старшим. Ниддердейл через стол кидался бумажками в Карбери. Майлз Грендолл уставился в книгу протоколов. Лорд Альфред откинулся на стуле, заложив правую руку под борт жилета, – воплощение образцового директора. Вид у него был аристократичный, респектабельный, почти деловой. На заседаниях он открывал рот только в одном случае – если требовалось подтвердить правоту мистера Мельмотта, – и, по мнению председателя, полностью отрабатывал свои деньги. Минуту или две Мельмотт, видя, что Монтегю сробел, продолжал разговор с мистером Когенлупом. Тут Монтегю уперся обеими руками в стол, намереваясь встать и задать неудобный вопрос. Мельмотт и это заметил. Опередив Пола, он поднялся и объявил:
– Джентльмены, возможно, мне стоит воспользоваться случаем и сказать несколько слов о положении дел в компании.
Затем, вместо того чтобы продолжить, он снова сел и начал медленно перебирать большую кипу бумаг, изредка перешептываясь с мистером Когенлупом. Лорд Альфред не шевельнулся и не вынул руку из-под жилета. Ниддердейл и Карбери перекидывались комочками бумаги. Монтегю сидел и внимательно слушал – вернее, готов был внимательно слушать, когда что-нибудь скажут. Он не мог заговорить после того, как председатель поднялся сделать заявление. Невежливо прерывать оратора, даже если тот закопался в своих заметках и перешептывается с соседом, а председателю, когда тот выступает, простительно даже больше, чем другому оратору. Монтегю это понимал и сидел молча. По-видимому, Мельмотту надо было многое сказать Когенлупу, а Когенлупу – многое сказать Мельмотту. Еще ни на одном заседании совета Когенлуп не бывал так разговорчив.
Тем временем Ниддердейлу, который за двадцать минут так и не сумел попасть Карбери в нос, прискучила его забава, и он внезапно вспомнил, что «Медвежий садок» уже открылся. У него не было уважения к лицам, и если он когда-то робел, сидя за большим столом в такой солидной обстановке, то давно преодолел это чувство.
– Думаю, мы скоро закругляемся, – сказал он, глядя на Мельмотта.
– Что ж, раз ваша милость спешит, а милорду нужно в другое место, – тут Мельмотт повернулся к лорду Альфреду, который с начала заседания не произнес и звука, – нам лучше распустить собрание до следующей недели.
– Я против, – сказал Пол Монтегю.
– Полагаю, в таком случае придется поставить вопрос на голосование, – ответил председатель.
– Я обсудил с нашим другом и председателем некоторые вопросы, – вставил Когенлуп, – и должен констатировать, что именно сейчас нецелесообразно излишне распространяться о ходе дел.
– Милорды и джентльмены, – произнес Мельмотт, – надеюсь, вы мне доверяете.
Лорд Альфред поклонился и пробормотал какие-то слова, долженствующие выразить полнейшее доверие.
Мистер Когенлуп горячо его поддержал.
– Ладно, давайте дальше, – сказал лорд Ниддердейл и очень метко запустил следующий комочек бумаги.
– Надеюсь, – продолжал Мельмотт, – мой юный друг, сэр Феликс, не сомневается ни в моем благоразумии, ни в моих способностях.
– О, разумеется, ничуть, – ответил баронет, польщенный, что к нему обращаются таким любезным тоном. Он пришел сюда со своими целями и готов был поддержать председателя в чем угодно.
– Милорды и джентльмены, – сказал Мельмотт, – я счастлив слышать такие выражения вашего доверия. Если я в чем и разбираюсь, так это в коммерции. Я могу сообщить вам, что мы процветаем. Я не знаю примеров, когда коммерческая компания добивалась большего процветания за меньший срок. Полагаю, наш друг мистер Монтегю мог бы понимать это лучше других.
– Что вы хотите этим сказать, мистер Мельмотт? – спросил Пол.
– Что я хочу этим сказать? Безусловно, ничего для вас обидного, сэр. Вашей фирме в Сан-Франциско, сэр, очень хорошо известно, как идут дела компании по эту сторону океана. Вы, несомненно, состоите в переписке с мистером Фискером. Спросите его. У вас есть полный доступ к телеграфу, сэр. Однако, милорды и джентльмены, я должен сообщить вам, что в делах такого рода крайне важна конфиденциальность. В интересах акционеров, от имени которых мы действуем, я полагаю целесообразным на короткий срок отложить общее заявление и льщу себя надеждой, что большинство директоров меня поддержит. – Мистер Мельмотт говорил не очень гладко, но, поскольку помещение было ему привычно, произносил слова так, что слушатели могли их разобрать. – А теперь я предлагаю распустить собрание до следующей недели.
– Поддерживаю, – сказал лорд Альфред, не отнимая руку от груди.
– Предполагалось, что мы услышим заявление, – снова вмешался Монтегю.
– Вы услышали заявление, – ответил мистер Когенлуп.
– Я ставлю вопрос на голосование, – сказал председатель.
– Я выдвину поправку, – объявил Пол, решивший, что не позволит совсем заткнуть себе рот.
– Ее никто не поддержит, – сказал мистер Когенлуп.
– Откуда вы знаете, если я ее еще не выдвинул? – спросил мятежник. – Я попрошу лорда Ниддердейла меня поддержать, и, уверен, он не откажется, когда услышит, в чем она состоит.
– Господи, почему я? Нет, не просите меня. Я не могу сказать, надо или не надо обнародовать все дела компании.
– Вы все порушите, если так сделаете, – сказал Когенлуп.
– Может, все и следует порушить, но я ничего подобного не говорю. Я говорю вот что. Если мы заседаем тут как директора и в таковом качестве отвечаем перед акционерами, мы должны знать, что происходит. Где акции находятся на самом деле. Я не знаю даже, какие бумаги выпущены.
– А должны бы знать, притом столько вы продавали и покупали, – заметил Мельмотт.
Пол Монтегю густо покраснел.
– По крайней мере, я начал с того, что вложил в дело очень крупную для меня сумму.
– Мне ничего об этом не известно, – сказал Мельмотт. – Если у вас есть какие-то акции, их выпустили в Сан-Франциско, не здесь.
– Я не взял ничего, за что бы не заплатил, – продолжал Монтегю. – Более того, я до сих пор не получил того числа акций, которое причитается мне на мой капитал. Однако я намеревался говорить не о собственных интересах.
– А впечатление такое, что о них, – заметил Когенлуп.
– Это настолько не так, что меня не останавливает даже возможный риск потерять все, что у меня есть. Либо я узнаю, что происходит с акциями, либо объявлю публично, что мне, одному из директоров компании, ничего об этом не известно. Полагаю, я не смогу освободить себя от дальнейшей ответственности, но по крайней мере могу впредь поступать, как велит долг, – и такого курса намерен держаться.
– Джентльмену лучше уйти в отставку с директорского поста, – сказал Мельмотт. – Никто не станет ему препятствовать.
– Боюсь, препятствием будут мои обязательства перед Фискером и Монтегю в Калифорнии.