– Сожалею, что изнежен, – с улыбкой произнес он.
– Ты знаешь, о чем я, Пол. Я говорю о народах, не об отдельных людях. Во времена великих живописцев цивилизация двигалась к изнеженности, однако Галилей и Савонарола были личностями. Тебе надо связать свою судьбу с новым народом, и железная дорога в Мексику даст тебе этот шанс.
– Мексиканцы – новый народ?
– Те, кто будет править Мексикой, – да. У всех американок дурной вкус в одежде, поэтому богатые и тщеславные выписывают наряды из Парижа, но, думаю, в отношении мужчин вкусы у нас по большей части хорошие. Мы любим наших философов, поэтов, тружеников, но мы любим и наших героев. Мне хотелось бы видеть тебя героем.
Пол встал и в отчаянии заходил по комнате. Слышать, что от него ждут героизма – в ту самую минуту, когда он мучительно сознавал свое малодушие! Это было невыносимо! Однако где найти отвагу – даже при полной его готовности немедленно обречь себя на любую, сколь угодно страшную, участь, – чтобы перейти от абстрактных рассуждений, пересыпанных лестными для него намеками, к делу неприятному и трагическому? Именно неспособность это сделать останавливала его, а вовсе не боязнь. Тем не менее с начала разговора он был уверен – почти уверен, – что она ведет свою игру, знает, что он хочет сказать, и нарочно уводит разговор в прямо противоположную сторону. Быть может, лучше уйти и написать еще одно письмо? На бумаге он хотя бы сумеет изложить все, что должен сказать, а дальше уж найдет в себе силы держаться сказанного.
– Что с тобой? – спросила миссис Хартл все тем же чарующим тоном, лаская его голосом. – Тебе не нравится, что я хочу видеть тебя героем?
– Уинифрид, – сказал он, – я пришел сюда с определенным намерением, и мне лучше его исполнить.
– С каким намерением?
Она по-прежнему сидела, подавшись вперед, но теперь стиснула лицо руками, уперев локти в колени, и пристально смотрела на Пола. И все же в глазах ее была только любовь, пусть даже безответная. Дикая кошка оставалась надежно спрятанной. Пол стоял, держась руками за спинку стула и пытаясь найти нужные слова.
– Не надо, дорогой, – сказала она. – Обязательно ли исполнять твое намерение сегодня?
– Почему не сегодня?
– Пол, я нездорова. У меня слабость. Я трусиха. Ты и вообразить не можешь, какое для меня счастье поговорить со старым другом после всей тоски прошлых недель. Миссис Питкин не лучшая собеседница, и даже ее малыш не может полностью удовлетворить мою нужду в светском общении. Ах, Пол, если ты хочешь сказать мне о своей любви, заверить меня, что ты по-прежнему мой милый, дорогой друг, поговорить о надеждах на будущее или вспомнить прошлые радости – тогда исполни свое намерение. Но если это что-то жестокое и мучительное, отложи это на другой день. Подумай, каково мне было в одиночестве, и не лишай меня единственного часа радости.
Разумеется, Пол сдался и мог утешаться лишь тем, что вновь получил отсрочку.
– Конечно, я не стану тебя мучить, если ты нездорова.
– Я нездорова. Собственно, я в Саутэнд поехала, чтобы не разболеться. Погода очень жаркая, хотя, конечно, солнце печет не как у нас. Однако воздух очень тяжелый и душный. «Парит», – говорит про такую погоду миссис Питкин. Думаю, мне бы помогло съездить куда-нибудь на неделю. Что ты мне посоветуешь?
Пол предложил Брайтон.
– Это же модное место? Там куча народу?
– В такое время года – нет.
– Но все равно это город. Я бы предпочла какую-нибудь живописную деревушку. Ты мог бы меня туда свозить, ведь правда? Куда-нибудь недалеко, чтобы отсюда не слишком долго было добираться.
Пол с упрямым английским недовольством предложил Пензанс и сказал, что дорога туда займет сутки (что было неправдой).
– Не Пензанс, конечно, про который я знаю, что он ваш край света. Не Пензанс и не ваши Оркнейские острова. Неужто ничего больше нет – кроме Саутэнда?
– Есть Кромер в Норфолке – туда ехать часов десять.
– Он у моря?
– Да, мы называем это морем.
– Я про настоящее море, Пол.
– Если двигаться от Кромера по прямой, миль через сто попадешь в Голландию. Такая канавка тебя, верно, не устроит.
– Ах, теперь ты надо мной смеешься. Кромер живописный?
– Да, кажется. Я был там один раз, но мало что помню. Еще есть Рамсгейт.
– Миссис Питкин говорила мне про Рамсгейт. Вряд ли он мне понравится.
– Это на острове Уайт. Остров Уайт очень живописный.
– Там резиденция вашей королевы. Нам с ней на одном острове будет тесно.
– Или Лоустофт. Лоустофт недалеко от Кромера, и до него можно доехать на поезде.
– А море?
– Моря там предовольно. Если другого берега не видно, и есть волны, и ветер сбивает с ног, и корабли терпят крушение через день, то я не понимаю, чем сто миль хуже тысячи.
– Сто миль ничуть не хуже тысячи. Но, Пол, в Саутэнде нет ста миль до другого берега реки, это ты должен признать. Впрочем, ты лучший проводник, чем миссис Питкин. Ты бы не повез меня в Саутэнд, когда я выразила желание поехать к океану, ведь правда? Пусть будет Лоустофт. Там есть гостиница?
– Маленькая.
– Очень маленькая? Маленькая и неудобная? Однако я согласна почти на любую.
– Полагаю, в ней примерно сто мест, и в Штатах она бы считалась очень маленькой.
– Пол, – сказала миссис Хартл, радуясь, что вновь заставила его шутить, – ты вполне заслужил, чтобы я запустила в тебя чайной посудой. И все из-за того, что я не восхитилась видом саутэндского океана.
Она встала, подошла и взяла его за руку.
– Ты же поедешь со мной? Женщине очень тоскливо ехать в такое место одной. Я не прошу тебя остаться. Обратно я вернусь сама.
Держась обеими руками за руку Пола, она заглянула ему в лицо:
– Ради старой дружбы?
Мгновение-другое он молчал, нахмурясь, и пытался думать, но видел лишь опасность для себя и не знал, как ее избежать.
– Надеюсь, ты не оставишь без ответа такую мою просьбу, – сказала миссис Хартл.
– Хорошо, я отвезу тебя. Когда ты едешь?
Он ободрял себя смутной мыслью, что в поезде будет как раз удобно изложить свои доводы… или, может быть, на песках Лоустофта.
– Когда я еду? Когда ты меня отвезешь? У тебя заседания совета, и акции, и возрождение Мексики. Я бедная женщина, у которой всех дел – нянчить малыша миссис Питкин. Сможешь ты собраться за десять минут? Потому что я смогу.
Пол мотнул головой и рассмеялся.
– Я назначила время, и оно тебя не устроило. Что ж, сэр, назовите свое, и я обещаю, что оно меня устроит.
Пол предложил субботу, двадцать девятого. В пятницу ему надо было присутствовать на заседании совета, и он обещал до тех пор зайти к мистеру Мельмотту.
Разумеется, суббота ее устроила. Встретится он с ней на станции?
Пол, само собой, пообещал за ней заехать.
Когда он собрался уходить, она подошла ближе и подставила ему щеку для поцелуя. Бывают минуты, когда мужчине совершенно невозможно проявить осмотрительность, как бы ни велика была опасность. Разумеется, он обнял ее и поцеловал не только в щеку, но и в губы.
Глава XLIII. Сити-роуд
По поводу своего родства с миссис Питкин Руби сказала чистую правду. Ее отец женился на Питкин, чей брат умер, оставив вдову в Ислингтоне. Старик на ферме Овечьего Акра был очень недоволен этим браком, никогда не говорил с невесткой – и с сыном после женитьбы – и ополчился на весь питкинский род. Согласившись взять Руби на попечение, он поставил условием, что она не будет поддерживать связи ни с кем из Питкинов. Условие это Руби нарушала и тайком переписывалась с дядиной вдовой в Ислингтоне, а сбежав из Суффолка, благоразумно отправилась прямиком к тетке. Миссис Питкин по бедности не могла поселить Руби у себя насовсем, но она была женщина добрая, и они договорились. Руби проживет у нее по крайней мере ближайший месяц, но будет отрабатывать свое пропитание. Впрочем, Руби выговорила себе право иногда уходить по вечерам. Миссис Питкин тут же спросила про кавалера. Руби заверила, что все хорошо. «Если кавалер порядочный, может, лучше ему приходить сюда?» – предложила миссис Питкин, надеясь таким образом избежать скандала. «Это уж как получится», – ответила Руби и рассказала все про Джона Крамба: что она ненавидит его всем сердцем и не выйдет за него, хоть ее режь. Затем Руби подробно описала вечер, когда Джон Крамб и Джо Миксет ужинали на ферме, и то, как дед с ней обошелся за отказ пойти с Джоном Крамбом к венцу. У миссис Питкин были свои правила, и жильцов она предпочитала по возможности порядочных, но ей надо было жить и кормить детей. Миссис Питкин дала Руби очень дельный совет. Разумеется, если она ни в какую не хочет выходить за Джона Крамба, это другое дело. Однако девушке нужно в первую очередь думать про крышу над головой – и про хлеб. «Чего стоит вся любовь в мире, если мужчина не может о тебе позаботиться?» Руби ответила, что знает человека, который о ней позаботится, и что она сама разберется, не надо ее учить. Миссис Питкин была женщина в целом порядочная, но не ханжа. Если Руби решила устраивать дела с кавалером по-своему, стало быть, так и надо. Миссис Питкин полагала, что нынешние девушки пользуются или должны пользоваться большей свободой, чем было принято в ее молодости. Мир меняется так быстро! Миссис Питкин знала это не хуже других. И когда Руби ходила вечерами в театр (якобы одна, но, вероятно, с кавалером) и домой возвращалась за полночь, миссис Питкин почти не отпускала замечаний, объясняя такие новшества изменившимися порядками своей страны. Ей в юности не разрешали ходить с молодым человеком в театр, но то было в начале царствования королевы Виктории, пятнадцать лет назад, и с тех пор нравы стали проще. Руби не говорила миссис Питкин, как зовут ее кавалера, и на любые вопросы отвечала, что все хорошо. Имя сэра Феликса ни разу не прозвучало в ислингтонском доме, пока его не произнес Пол Монтегю. Руби устраивала дела по-своему не то чтобы к полному своему удовольствию, но по крайней мере без помех. Теперь она знала, что помехи возникнут. Мистер Монтегю ее выследил и все рассказал дедову помещику. Скоро сюда явится сквайр, а за ним и Джон Крамб, да еще, небось, с Джоном Миксетом, и тогда, как сказала Руби, укладываясь на диван, который делила с двумя маленькими Питкинами, «заварится каша».