– Мне больнее его читать, чем то, другое, – сказал он.
– Нет, я не стану тебя мучить. Порою мне хочется разорвать тебя на куски, так велика моя обида, так неуправляем мой гнев! Почему, почему я должна стать жертвой? Почему жизнь будет для меня беспросветна, а перед тобой открыты все пути? Итак, ты видел их все. Которое выберешь?
– Я не могу считать то, другое, правдивым выражением твоих мыслей.
– Но такими они будут, когда ты меня бросишь. И такими были на море. И это я чувствовала, когда получила в Сан-Франциско твое письмо. Для чего ты стоишь на коленях? Ты меня не любишь. Мужчина должен молить на коленях о любви, не о прощении.
И все равно, говоря, она положила руку ему на лоб, и отвела назад его волосы, и заглянула ему в лицо.
– Хотела бы я знать, любит ли тебя та женщина. Не отвечай, Пол. Думаю, тебе лучше уйти.
Она взяла его руку и прижала к груди.
– Скажи мне одно. Когда ты говорил о возмещении, имел ли ты в виду… деньги?
– Нет. Конечно нет.
– Надеюсь… надеюсь, что так. Что ж… иди. Уинифрид Хартл больше тебя не побеспокоит.
Она взяла записку с угрозой отстегать его кнутом и порвала на кусочки.
– Мне можно оставить себе другое письмо? – спросил он.
– Нет. Зачем оно тебе? Чтобы доказать мою слабость? Его тоже надо уничтожить.
Однако она забрала листок и убрала обратно в бумажник.
– До свиданья, друг мой, – сказал Пол.
– Нет! Этой разлуке не пристали слова прощанья. Иди, и не надо больше слов.
И он ушел.
Как только дверь за Полом закрылась, миссис Хартл позвонила в колокольчик и попросила Руби, чтобы миссис Питкин к ней заглянула.
– Миссис Питкин, – сказала она, едва та вошла, – между мной и мистером Монтегю все кончено.
Миссис Хартл стояла очень прямо и говорила с улыбкой.
– Господи помилуй, – выговорила миссис Питкин, воздевая руки.
– Поскольку я говорила вам, что выйду за него замуж, думаю, правильно будет сказать, что я за него не выйду.
– А почему? Он такой милый молодой человек… и очень тихий.
– О причинах я сейчас говорить не готова. Но это так. Я была с ним помолвлена.
– Ничуть в этом не сомневаюсь, миссис Хартл.
– А теперь больше не помолвлена. Вот и все.
– Ах-ах! И вы ездили с ним в Лоустофт и все такое… – Миссис Питкин невмоготу было думать, что она ничего больше не услышит про эту занимательную историю.
– Мы и впрямь поехали в Лоустофт вместе, и оба оттуда вернулись… не вместе. Все позади.
– Я уверена, это не по вашей вине, миссис Хартл. Ежели свадьба расстроилась, это всегда не дама виновата.
– С вашего разрешения, миссис Питкин, мы больше об этом говорить не будем.
– И вы съедете, мэм? – спросила миссис Питкин, готовая тут же прижать фартук к глазам. Где она найдет такую жилицу, как миссис Хартл – даму, которая не только не задает вопросов про съестные припасы, но еще и все время предлагает, чтобы дети угостились пудингом или доели пирог, и которая за все время не оспорила ни один пункт в счете!
– Мы пока не будем об этом говорить, миссис Питкин.
На это миссис Питкин рассыпалась в таких заверениях сочувствия и так выражала желание помочь, будто готова пообещать квартирантке нового жениха взамен того, что сейчас ушел.
Глава LII. Последствия любви и вина
В тот роковой четверг сэр Феликс Карбери не встал с постели ни к двум часам пополудни, ни к трем, ни к четырем, ни даже к пяти. Мать снова и снова тихонько заходила к нему, но он притворялся спящим и не отзывался на ее ласковые слова. На самом деле несчастный лишь изредка проваливался в беспокойную дрему. Он чувствовал себя совершенно разбитым и мог только лежать, тщась полной неподвижностью унять мучительную боль в висках, и утешаться мыслью, что здесь, под одеялом, укрыт от враждебного мира. Леди Карбери отправила к нему мальчика-слугу, и перед ним сэр Феликс не стал притворяться спящим. Слуга принес ему чай. Баронет попросил бренди с содовой, но в этом ему отказали, а скандалить он в нынешнем состоянии не посмел.
Все для него было кончено. Он договорился убежать с богатейшей невестой своего времени и допустил, чтобы та отправилась в Америку без него. Сэр Феликс думал, что Мари сейчас на пароходе, идущем в Нью-Йорк. Мельмотт будет обозлен попыткой увезти его дочь, она – тем, что он не явился. И он проиграл все деньги – ее и свои. Он убедил несчастную мать добавить ему средств для побега – и спустил их вместе с остальными. Сейчас Феликс боялся даже матери. И он смутно помнил ссору в клубе. Подробности память не сохранила, но сохранила ощущение, что ссору затеял он. Когда ему хватит духа снова прийти в клуб? Когда он сможет показаться хоть где-нибудь? Весь свет узнает, что Мари Мельмотт пыталась с ним убежать, а он в последнюю минуту сплоховал. Какую ложь изобрести в свое оправдание? А его одежда! Все вещи остались в клубе, – по крайней мере, так он полагал, не помня точно, пытался или нет пойти с ними на вокзал. Он слышал о самоубийствах. Уж если бывает такое, что человек должен перерезать себе горло, безусловно, для него это время настало. Такая мысль и впрямь на миг посетила баронета, однако он лишь плотнее закутался в одеяло и попытался уснуть. Смерть Катона его не влекла.
Между пятью и шестью мать зашла снова и, когда Феликс не показал виду, что бодрствует, положила ему руку на плечо. Это не могло так продолжаться. Надо было по крайней мере его накормить. Несчастная женщина просидела весь день, обдумывая известные ей факты. Что до самого Феликса, его состояние позволяло угадать цепочку событий. О судьбе девушки леди Карбери не задумывалась. Подробностей плана ей не сообщали, только что Феликс должен в среду вечером оказаться в Ливерпуле, а в четверг отплыть с девицей в Нью-Йорк; для этого мать и помогла ему деньгами. Еще она купила Феликсу одежду и два дня вместе с Геттой собирала его в дорогу, что-то наврав дочери о предстоящей поездке ее брата. Он не уехал, но вернулся под утро, безобразно пьяный. Мать без прежнего стыда обыскала его карманы, нашла билет на пароход и несколько соверенов. Загадка разрешилась. Он напился в клубе и проиграл все деньги. Увидев его, леди Карбери первым делом подумала, что теперь соврать дочери. Объяснение понадобилось, как только они сели завтракать.
– Мэри сказала, что Феликс вернулся утром и что он никуда не уехал! – воскликнула Гетта.
Несчастная женщина не нашла в себе сил обнажить перед дочерью пороки ее брата, не могла сказать, что он ввалился домой пьяным в седьмом часу утра.
– Да, он вернулся, – ответила совершенно убитая леди Карбери. – Кажется, это был какой-то план, связанный с Мексиканской железной дорогой, и он отменился. Феликс очень расстроен и нездоров. Я о нем позабочусь.
Больше Гетта ни о чем не спрашивала весь день. А теперь, за час до обеда, леди Карбери стояла над лежащим сыном, намереваясь добиться объяснений.
– Феликс, – сказала она, – поговори со мной, Феликс. Я знаю, ты не спишь.
Он застонал, отвернулся от нее и глубже зарылся под одеяло.
– Тебе надо подняться к обеду. Уже почти шесть.
– Ладно, – выдавил он наконец.
– Что это все означает, Феликс? Ты должен мне сказать. Все равно рано или поздно придется. Доверься матери.
– Мне так худо, матушка.
– Тебе будет лучше, когда ты встанешь. Что ты делал прошлой ночью? Что сталось с твоим замыслом? Где твои вещи?
– В клубе… А сейчас лучше уйди и пришли ко мне Сэма.
Сэмом звали мальчика-слугу.
– Хорошо, я уйду, но, Феликс, ты должен рассказать мне все. Что случилось?
– Ничего не вышло.
– Но почему не вышло?
– Я не уехал. Что толку спрашивать?
– Сегодня утром ты сказал, что мистер Мельмотт узнал о вашем плане.
– Я так сказал? Стало быть, наверное, так и есть. Ох, матушка, мне хочется умереть. Все бесполезно. Я не буду вставать к обеду. Останусь здесь.
– Тебе надо что-нибудь съесть, Феликс.
– Сэм подаст сюда. Скажи, пусть принесет разбавленного бренди. Мне так худо от всего этого, что я совершенно без сил. Не могу сейчас разговаривать. Если он принесет бутылку содовой и немного бренди, я все тебе расскажу.
– Где деньги, Феликс?
– Я потратил их на билет, – ответил он, стискивая виски.
После этого мать ушла, решив, что позволит сыну лежать до завтрашнего утра, но, после того как он взбодрится по собственному рецепту, стребует с него объяснения. Слуга сбегал за бренди и содовой, и Феликс, пообедав в постели, сумел наконец забыться сном.
– Он заболел, маменька? – спросила Гетта.
– Да, душа моя.
– Может быть, надо послать за доктором?
– Нет, душа моя. Завтра ему будет лучше.
– Маменька, думаю, тебе станет легче, если ты мне все расскажешь.
– Не могу, – ответила леди Карбери, заливаясь слезами. – Не спрашивай. Что проку спрашивать? Все очень, очень плохо. Мне нечего сказать, кроме того, что я разорена.
– Он что-нибудь сделал, маменька?
– Нет. Что он мог сделать? Откуда мне знать, что он делает? Он ничего мне не говорит. Не спрашивай меня больше ни о чем. О боже, лучше бы мне остаться бездетной!
– Ах, маменька, ты про меня? – Гетта подбежала к матери и опустилась на диван рядом с ней. – Маменька, скажи, что ты не про меня.
– Тебя это затрагивает так же, как меня и его. Я жалею, что не осталась бездетной.
– Ах, маменька, не будь ко мне так жестока! Разве я плохая дочь? Разве не стараюсь тебе помогать?
– В таком случае выйди за своего кузена, Роджера Карбери. Он хороший человек и может о тебе позаботиться. По крайней мере, ты добудешь дом для себя и друга для нас. Ты не такая, как Феликс. Ты не играешь в карты и не пьешь – потому что ты девушка. Но ты упрямая и ничего не хочешь для меня сделать.
– Маменька, по-твоему, я должна выйти замуж без любви?
– Любовь! Была ли у меня любовь? Много ли ты видишь вокруг этой твоей любви? Отчего тебе его не любить? Он джентльмен и хороший человек – мягкий и добрый. Он посвятит всю жизнь заботам о твоем счастье. Ты считаешь Феликса очень дурным.